Адвокат прочёл тот фрагмент дневника, в котором Николай описывал посещение публичного дома.
- Это как раз тот момент, когда Николай имел возможность осуществить половой акт. Из текста можно заключить, что он пытался контролировать возбуждение и не доводить дело до эрекции, но не справился с этим. Это вызвало самые неприятные для него переживания. Как Вы сами можете заключить, он не испытал никаких положительных переживаний.
- Что ж, спасибо за исчерпывающие ответы. Пожалуй, последнее: родители Николая Прознанского знали о недуге сына?
- Да, разумеется. Конечно же, переживали, думали как помочь.
- Конечно, - механически повторил Хартулари, - а помощник окружного прокурора, присутствующий в этом зале, был проинформирован Вами?
- Да, разумеется, - с готовностью кивнул Николаевский, - я поставил его в известность.
Хартулари неожиданно повернулся к Шидловскому, в два шага подошёл к столу обвинения и наклонился над ним. В эту секунду маленький худенький адвокат нависал над тучным помощником прокурора, сидевшем на стуле и немо таращившемся на него. Хартулари посмотрел прямо в глаза Шидловскому и неожиданно-зычным голосом спросил:
- Так что же Вы, Вадим Данилович, комедию здесь ломаете?!
- Шта-а-а?!! - заревел Шидловский; он был в страшном гневе и, казалось, сейчас пустит в ход кулаки, - Эти дешёвые адвокатские трюки… эти клоунские ужимки… эти мизансцены… я с самого начала знал, что нам представят дурную постановку и не ошибся!
Но тут Кони стукнул молоточком. Судья был мрачен и не расположен к сантиментам. В отличие от обвинителя, Кони всё понял…
- Представители сторон, подойдите ко мне! - сказал он тихо, - Последний обмен репликами стенографу в протокол не заносить!
Все трое - судья, прокурор и защитник - склонив головы ("ну, прямо три грации", - подумал не без иронии Шумилов) о чём-то зашептались. О чём они разговаривали догадаться было довольно трудно, лишь изредка из невнятного бормотания вычленялись отдельные слова: "обвинение уничтожено"…"отозвать и извиниться"…"осталось посыпать голову пеплом"…"скажите, что это ложь, и я ещё раз раздавлю Вас в открытом заседании". Наконец, Кони выпрямился в своём кресле и вторично ударил молоточком.
- Перевыв на час. После перерыва заседание продолжится в прежнем режиме!
Стало быть, по-быстрому договориться не получилось. Судья решил увести представителей сторон в свой кабинет, чтобы там найти приемлемую форму соглашения.
Но договориться им не пришлось. Шидловский отсутствовал ровно час и вернулся в зал судебных заседаний мрачнее тучи. Он прошёл на своё место за столом по правую руку от судьи, молча уселся и какое-то время тупо смотрел перед собой. Потом обернулся к Шумилову, сидевшему сзади.
- Вот что, голубчик, - сказал он шипящим шепотом, - Пошел вон! Ты мне здесь не нужен.
Алексей Иванович мог бы многое сказать в ответ, но лучше это было сделать не здесь и не сейчас. Он поднялся и вышел из зала. На душе было неожиданно легко, как будто он долго-долго тащил в гору камень, наконец, бросил его и понял, какое же это удовольствие идти без этой бесполезной ноши!
Покинув зал судебных установлений, он направился по месту службы, сел за стол и написал на чистом листе бумаги: "Прошу освободить меня от работы в делопроизводстве помощника прокурора Санкт-Петербургского окружного суда Шидловского В. Д. ввиду моего несогласия с его методами искажения расследуемых дел и игнорирования материалов, клонящихся к оправданию обвиняемой Жюжеван М. С момента подачи сего заявления не могу являться на службу ввиду того, что был отстранён от исполнения обязанностей устным распоряжением Шидловского В. Д." Текст выглядел довольно коряво, зато юридически корректно. Прокурор суда, несомненно, испытает большие затруднения при разрешении поставленного перед ним вопроса. Надписав шапку и подписавшись, Шумилов спустился в канцелярию и попросил зарегистрировать документ.
Секретарь, уже заканчивавший рабочий день, прочитав принесенную бумагу, схватился за голову и сначала стал уверять, что не примет "заявления с такой формулировкой", затем начал уговаривать Шумилова "подправить и изменить документ". В конце-концов, потеряв терпение, Шумилов прикрикнул на секретаря: "Напишите в углу, что Вы отказываете в приеме, поставьте дату и свою подпись. Когда я стану судиться с Шидловским на заседание суда будет приглашён Сабуров, где я и покажу ему Вашу писанину. Думаю, прокурору очень не понравится то, что Вы присвоили себе право решать, какие документы на его имя принимать, а какие нет!" Секретарь после этих слов сдался, поставил входящий номер и зарегистрировал заявление в журнале входящих документов.
Дело приняло необратимый характер.
Через два дня в комнату, служившую Шумилову кабинетом, заглянула госпожа Раухвельд, домохозяйка. Вид она заговорщический.
- К Вам пришли господин, - она подала визитку, - и дама.
Визитка принадлежала Константину Хартулари. Шумилов выскочил в длинный, изгибавшийся буквой "Г" коридор и за поворотом, возле входной двери, увидел Жюжеван и адвоката. Они улыбались.
- Незваный гость хуже татарина! - засмеялся Хартулари, - Надеюсь, мы опровергли эту пословицу.
- Поскольку Вы здесь, я не спрашиваю, чем закончился суд, - ответил Шумилов.
Он представил домохозяйке своих гостей и все вчетвером расположились в большой гостиной. Хартулари извлек из принесённой корзинки пару шампанского и лукошко с клубникой. Раухвельд быстро организовала стол с самоваром и сдобой.
- У Мари начинается напряженная светская жизнь, её график расписан на месяц вперед, все её желают видеть, все хотят узнать, что же такого загадочного произошло на закрытом заседании, - со смехом заговорил Хартулари.
- Да-да, по освобождении прямо в зале суда мне стали дарить цветы, - закивала Жюжеван, - какой-то господин порывался немедля везти меня кататься в своей карете, а другой предложил выйти в залив на зафрахтованном пароходе. Я не ожидала, что за три дня стала такой популярной персоной.
Они пили шампанское и веселились. Более весомого повода для веселья, чем освобождение в зале суда, и придумать труднее.
- Расскажите, что случилось после того, как меня удалил Шидловский, - попросил Алексей Иванович.
- Я признаюсь, думал, что Шидловский умнее, - признал Хартулари, - во время переговоров судья предложил ему отозвать обвинение. В этом бы случае суд закончился уже на второй день. Но Шидловский уперся. Он не мог сказать ничего разумного, он просто трясся и твердил, что не допустит оправдания Жюжеван. Поэтому получилось ещё хуже для него же самого. Кони после перерыва опять вызвал на свидетельское место полковника Прознанского и теперь уже сам допросил его. Полковник вынужден был признать, что сам составил вопросы, которые прокурор задавал на допросах прислуге, т. е. горничной Матрёне Яковлевой и няне Алевтине Радионовой. Всем присутствующим окончательно стало ясно, что свидетельства этих маленьких, зависимых от Прознанских людей никак не могут претендовать на истинность. Они просто вызубрили то, что он них требовал полковник.
- Если бы полковник был человеком чести, он бы, наверное, должен был застрелиться прямо в зале суда, - сказала Жюжеван.
- Не будем говорить в таком тоне, - примирительно сказал Хартулари, - Второго трупа не хватало нам в этом деле! Но позорище, конечно, было великим. По большому счету, Дмитрия Павловича Прознанского следовало судить.
- Полковник был страшен, - добавила Жюжеван, - он багровел, сверлил глазами судью, у него же сабля на боку висела, я боялась, он зарубит Кони!
- После допроса полковника судья еще раз подозвал нас к себе и вторично предложил Шидловскому отказаться от обвинения, - продолжил рассказ адвокат, - Но тот как рогом уперся. Кони дал ему время подумать до следующего утра и закрыл заседание. Поэтому Мари провела в тюремной камере лишнюю ночь. На следующий день - уже в открытом режиме - последовало оглашение графологической экспертизы, долгое беспросветное мудрствование по этому вопросу. Шидловский клянчил у графолога утверждения о полной идентичности почерка Жюжеван с почерком анонимки, но так ничего и не добился. Я даже не стал допрашивать графолога, не о чем было спорить. После обеда заслушали заключительные речи обвинения и защиты.
- Вы знаете, как перевернулся Шидловский, - перебила адвоката Жюжеван, - в заключительной речи он стал утверждать, что любовные отношения между мной и Николаем "могли быть не обязательно плотскими". Вы представляете! Всё обвинительное заключение построено на тезисе об интимной связи, весь процесс Шидловский пытался доказать, что она существовала, а в заключительном слове, он сделал вид, будто ничего такого не утверждал.
Тут уже засмеялся Шумилов:
- Бедный Вадим Данилович! Стало быть, он не спал всю ночь, переписывал заключительное слово…
- И во время выступления обвинителя в зале стоял некий непочтительный гул, - заметил Хартулари, - Люди почувствовали, что на закрытом заседании произошло нечто, разрушевшее версию обвинения, но конечно, не знали, что именно и терялись в догадках.
- Зато посетители очень внимательно слушали Константина Федоровича. Я даже записала его некоторые тезисы, он прекрасно выступил, - Жюжеван извлекла из сумочки тетрадку, намереваясь прочесть записанное (Хартулари тут замахал руками: "Избавьте меня от цитирования меня же!"), - Ага, вот: История с рубашкой такая же неудачная выдумка, как и откровенность подсудимой о своей любовной связи. И потом еще: Упомянутые доказательства обвинения, по мнению моему, настолько слабы, что ссылка на них равносильна просьбе поверить на слово. И тут кто-то в зале выкрикнул: Так кто же убил?
- Да, зрители поняли уже, что обвиняемая к смерти Николая Прознанского отношения не имеет, - кивнул Хартулари, - Ну я и рассказал о том, как понимаю его самоубийство. О том, что он был отчужден от родителей, меланхоличен, хотя и умён, но ленив и учиться не любил. Неслучаен, я полагаю, выбор даты - 18 апреля - спустя ровно месяц с того дня, когда Николай был отвергнут Верой Пожалостиной. Не желая, чтобы его уход из жизни выглядел как признак слабости и мужской несостоятельности, Прознанский обставил его романтически-загадочно: написал анонимку, заронил зерно сомнения в души близких… А вдруг и правда есть некая законспирированная организация, с которой Николай имел некие загадочные связи и которая уничтожила его? Нечаевщина еще ведь у всех в памяти. История с папиросами, пропитанными морфием тоже неслучайна. Николай понимал, что после его смерти начнут вспоминать и по-новому оценивать события последних дней и отравление странными папиросами предстанет необъяснимо-загадочным предостережением. Близкие будут вспоминать об этом и сетовать: как же мы не уберегли его после первого покушения? не поняли? не насторожились?
- Присяжные долго совещались? - спросил Шумилов.
- Час сорок. Для процесса по убийству это пустяк, - ответил Хартулари, - Вердикт был предсказуем. Один Шидловский не хотел этого понимать.
- Алексей Иванович, расскажите что с Вами? Какова Ваша будущность? - поинтересовалась Жюжеван.
Шумилов кратко поведал о собственном заявлении и том, что уже два дня сидит безвылазно дома, перечитывая романы любимого Федора Михайловича Достоевского.
- Я думаю, прокурор окружного суда Вас вызовет в ближайшие дни, - заметил Хартулари, - Ваше заявление в его нынешнем виде он принять не сможет. Станет уговаривать написать по собственному желанию, либо взять бессрочный отпуск без содержания. Вот тут Вам есть прямой резон с ним поторговаться.
- Я тоже так думаю, - кивнул Шумилов, - Я напишу, что увольняюсь по собственному желанию, но при этом потребую хорошей аттестации.
- Если надумаете судиться с этими канальями, адвокат Хартулари в Вашем полном распоряжении в любое время и в любом суде России, - сказал Константин Федорович, - В прокуратуре Вам в любом случае больше уже не работать, Вас там не простят, даже если признают, что Шидловский - каналья. Займитесь земельным правом, если сговоритесь с прокурором насчет хорошей рекомендации, то проблем с работой юристом в каком-нибудь обществе поземельного кредита не возникнет.
- А я буду рассказывать всем, что Алексей Иванович Шумилов - честнейший юрист и лучший человек в прокуратуре петербургского окружного суда, - добавила Жюжеван, - буду направлять на консультации к Вам всех, кому таковые понадобятся.
- Спасибо, спасибо. Думаю, у меня начинается новая жизнь, - улыбнулся Шумилов, - Полагаю, процесс по делу Жюжеван - неплохой повод начать жить с чистого листа.
Эпилог
Прошло время. Алексей Иванович больше не служил в прокуратуре. После суда по делу Мариэтты Жюжеван его уволили, не выдвигая, правда, никаких формальных обвинений. И хотя он никому не рассказывал о своей роли во всей этой истории, информация непостижимым образом просочилась, и он стал некой легендарной личностью в юридических кругах. Как тут было не вспомнить слова его тетушки Анны Тимофеевны - Петербург - город маленький. Но сам Алексей Иванович считал, что жизнь его отныне неразрывно связана с сыском, правда, пока ему самому было неясно, где найдется применения его силам.
Вадим Данилович Шидловский служил всё там же. Но репутация его в прокуратуре заметно пошатнулась. Да и здоровье стало пошаливать - сердце, знаете ли…
Мариэтта Жюжеван не покинула Россию, как предсказывали недоброжелатели. Она осталась в Петербурге и вновь занялась преподаванием. Недостатка в учениках она по вполне понятным причинам не испытывала.