Он постоял немного перед дверью, собираясь с духом, и заглянул внутрь. Палата оказалась небольшая, всего на троих – не как те барачного вида помещения, что остались позади. Отец лежал ближе всех к двери. Лампы в палате светили так приглушенно, что ровно ничего не освещали, однако света из коридора хватило, чтобы разглядеть: отец не просто лежит на больничной кровати – он к ней привязан. Глаза у старика были закрыты, дышал он глубоко и ровно. Стив приободрился, подошел к кровати и задернул шторку, отделявшую "комнату" отца от других пациентов.
Воняло здесь еще хуже, чем в коридоре; пришлось зажать нос. Кто-то из соседей отца явно страдал серьезными проблемами с кишечником.
– ГДЕ МОИ ТАБЛЕТКИ?! – снова завопил вдалеке беспокойный пациент, а еще один, дальше по коридору, завыл, как волк.
Но в палате отца было тихо, если не считать тихого бульканья какого-то аппарата по другую сторону от задернутой шторки. Спящий, отец выглядел бледным и изможденным – почти безжизненное тело. Ремни, пристегивающие его к кровати, очевидно, призваны были уберечь самого отца или окружающих от новых припадков ярости, а на деле усиливали ощущение, что перед Стивом лежит труп.
"Вот таким он будет, когда умрет", – подумал Най.
Он знал, что должен быть расстроен, опечален… но ничего не ощущал. Хотел хоть что-нибудь почувствовать – и не мог. Разве что стыд за свою бесчувственность. Стив пытался найти себе оправдания: говорил, что отец пожинает то, что посеял, что и в лучшие свои годы он был жестким, безжалостным человеком, никогда не упускал случая напомнить, что единственный сын горько его разочаровывает… Не помогало. В конце концов, Стив уже не ребенок и за свои чувства, поведение и действия отвечает сам.
Нет, кое-что он, конечно, чувствовал. Облегчение. Глядя на недвижное тело отца, Най радовался, что старик крепко спит и не может накинуться на него с упреками.
И за эту мысль Стиву тоже было стыдно.
Он снова взглянул на фигуру на кровати. Прежде отец был всегда безукоризненно причесан и выбрит; теперь же редеющие седые волосы растрепались, на щеках и подбородке проступила серая щетина. Одинокий, опустившийся старик. Неприятно было видеть его таким.
Стив переминался у кровати, не совсем понимая, что делать дальше. Должно быть, отец сейчас на успокоительных – значит, крепко спит и будет спать еще долго. А если проснется? Что ему сказать? Вообще-то надо найти врача и поговорить с ним; но, вернувшись в коридор, Стив не то что врача – даже медсестру найти не смог. Пришлось пройти почти до начала коридора, пока навстречу ему попался кто-то из медперсонала и рассеянно пообещал "кого-нибудь прислать".
Зажимая нос, Стив вернулся в палату, по пути отметив, что вопит здесь не только тот парень, которому нужны таблетки. Снаружи доносился целый нестройный хор орущих или воющих голосов. В такой обстановке и здоровый запросто свихнется.
Он сидел у постели отца и ждал. Обстановка госпиталя не внушала никакого доверия, и Стив готов был увидеть пожилого, замученного жизнью доктора, для которого все пациенты на одно лицо. Однако врач в белом халате, что появился наконец перед ним и с улыбкой пожал ему руку, выглядел не только компетентным, но и заботливым.
– Рад, что вы приехали, – сказал доктор Кёртис. – Понимаю, почему ваша мать пока избегает посещений; однако для нас очень важно объяснить кому-либо из ответственных членов семьи, что именно происходит с вашим отцом. Необходимо принять определенные решения, и хотелось бы, чтобы те, кто будет их принимать, были максимально информированы. – Он вытащил из ящика над кроватью медицинскую карту. – Поначалу мы решили, что ваш отец страдает от болезни Альцгеймера: именно такой первоначальный диагноз поставили ему в Анахайме. Затем мы провели некоторые дополнительные исследования…
– Я думал, у него был инсульт, – заметил Стив.
– Точнее, целая серия инсультов, как показала томография. Но, помимо этого, ваш отец, по-видимому, страдает деменцией.
Стиву показалось, что на него рухнула сверху каменная плита. Деменция. Точного медицинского значения этого слова он не знал, только обиходное, однако и этого было достаточно, чтобы понять: дело серьезное, очень серьезное. Нечего и надеяться, что отца подлечат немного и отпустят домой.
– Деменция – это общий термин, описывающий целый набор различных мозговых расстройств, – продолжал доктор Кёртис. – Ваш отец страдает, по-видимому, от лобно-височной деменции, также называемой болезнью Пика. Она характеризуется лобным дерегуляторным синдромом, при котором больной демонстрирует поведенческие проблемы, чаще всего апатию или агрессию. В случае вашего отца очевидно второе. Кроме того, пациенты с этой болезнью страдают от семантической деменции: иначе говоря, у них пропадает память на слова. Ваш отец не может вспомнить значения слов. То есть сами слова помнит, но не связывает их с соответствующим значением. Мозг выбирает их случайным образом, и чаще всего они не имеют никакого отношения к тому, что он пытается сообщить.
– И долго это продолжается? – в недоумении спросил Стив. – Я так понял, что все произошло внезапно…
– Несомненно, симптомы присутствовали уже какое-то время, хотя, очевидно, проходили незамеченными. Скорее всего, они были слабо выражены. Наверное, ваш отец часто раздражался, или его злило что-то такое, на что прежде он и внимания не обращал…
"В жизни не бывало такого, чтобы отец на что-то не обратил внимания!" – мысленно заметил Стив. Да уж, ни единой возможности разозлиться его старик не упускал.
– …возможно, ему бывало трудно подобрать слова, или он употреблял одно слово вместо другого. Скорее всего, это могла бы заметить ваша мать – хотя нередко симптомы развиваются так постепенно и проявляются так нечасто, что долго остаются незамеченными.
– А потом инсульт…
Врач кивнул.
– Инсульт, несомненно, ускорил течение болезни.
Стив глубоко вздохнул. Настало время задать главный вопрос.
– Скажите, можно ли что-то сделать? Как-то это остановить?
– Лекарства существуют, – ответил врач. – Но вылечить это нельзя. Те препараты, что мы даем вашему отцу, помогают контролировать симптомы. Остановить болезнь невозможно. Самое большее, на что мы можем надеяться, – немного затормозить ее развитие.
Стив знал, что сыновний долг требует посоветоваться с другими врачами – и он постарается уговорить на это мать, – но еще знал точно: бегать по специалистам, читать литературу и превращаться в эксперта по душевным расстройствам он не станет. Прежде всего отец опасен для себя и для окружающих. Очевидно, что он тяжело болен и должен находиться в больнице. Да и доктор Кёртис вызывал доверие: специалист явно компе- тентный.
Вдруг отец проснулся. Резко дернулся в сковывающих его путах; тело напряглось, на шее вздулись жилы, глаза выкатились из орбит.
– Папа! – позвал Стив.
– Нет!
Отец смотрел на него с нескрываемым гневом, но и с недоумением. Ясно было, что он чертовски зол на Стива, – и так же ясно, что не узнает его.
Стиву даже стало легче. То, что отец его не узнал и, быть может, тут же забудет об их встрече, не освобождало от ответственности, зато защищало от упреков; рассеялся страх, что отец начнет, как бывало, бранить его, распекать и язвить. Однако, встретившись с непонимающим взглядом старика, наряду с облегчением Стив ощутил и иное чувство: сожаление об утраченных возможностях. Никогда, никогда уже он не докажет отцу, что чего-то стоит, никогда не заставит признать и оценить себя. Даже если станет великим писателем или откроет лекарство от рака – черт, да хотя бы выиграет в лотерею! – отец не поймет. Эта дверь закрыта навсегда.
– Ручки! – завопил вдруг старик. – Карандаши!
– Сейчас вы видите оба основных симптома, – негромко заметил врач. – Беспричинную агрессию и поражение семантической памяти.
– Карандаши!
– Его раздражает, что мы его не понимаем, и это провоцирует еще б о льшую агрессию.
Стив подошел ближе. Будь они в кино, сейчас он накрыл бы руку отца своей рукой; но в семье Наев такие нежности не приветствовались.
– Папа! Это я.
– Стив?
Взгляд старика вдруг прояснился.
– Почему я здесь? – почти жалобно спросил он. – Что случилось? Где твоя мать?
Как ни странно, это было куда хуже гнева. К гневу отца Стив привык и кое-как научился с ним ладить. Но меньше всего ожидал растерянности и страха – и что с ними делать, не понимал. Он мог лишь беспомощно смотреть на отца.
– Что произошло?
Прежде чем Стив успел придумать ответ, сознание старика померкло – разом, как пропадает радиосигнал. Отец нахмурился, затем улыбнулся и произнес отчетливо:
– Стиль жизни факсовый щенок!
– О чем я вам и говорил, – вздохнул врач. – Со временем моменты просветления будут случаться все реже и становиться все короче. Остановить процесс невозможно, можно лишь немного его замедлить. Если у вас есть несколько минут, зайдем ко мне в кабинет, я дам вам кое-какую литературу и поясню возможности дальнейшего лечения, чтобы вы могли обсудить это с вашей матерью, прежде чем решать, что делать дальше.
Стив кивнул и следом за врачом вышел из палаты.
До дома он доехал уже в темноте – и был благодарен судьбе за пробки. Возвращаться домой не хотелось, звонить матери и Шерри – тем более. Он сидел в сгущающихся сумерках, мало-помалу продвигаясь на север в плотном потоке машин, слушал радио, смотрел вперед и до боли в пальцах сжимал руль.
Глава 2
Покидая Нью-Мексико
После Альбукерке она проснулась, заворочалась на сиденье. Ночь была темной, безлунной, и лицо ее в слабом свете приборного щитка будто светилось собственным светом.
– Где это мы? – спросила она.
– Почти в Санта-Фе.
– Останавливаться будем?
– Будем. Я устал, надо вздремнуть.
– Разбуди, когда приедем.
Она откинулась в темноту сиденья и снова заснула. Ну и слава богу. Две недели назад Сьюзи казалась ему идеальной спутницей – бодрая, энергичная, всегда в хорошем настроении. Вскоре ее неизменная бодрость перестала забавлять и начала раздражать. Он предпочитал ехать в тишине, глядя в окно, наедине с собственными мыслями. А Сьюзи требовался постоянный шум, она включала радио или заполняла паузы болтовней. Отдохнуть удавалось, только когда она спала.
В зеркале заднего вида еще маячили огни Альбукерке. Слишком много людей на свете. Все больше людей, все меньше свободного места. Вспомнилась картина из детства – заброшенная фабрика по соседству, буйная поросль молодой травы, пробивающаяся сквозь асфальт… Было в этой картине что-то утешительное: природа возвращает себе то, что по праву принадлежит ей. Увы, война с природой шла слишком долго – безжалостная, позиционная война; природа проиграла, у нее нет больше ни сил, ни воли возвращать себе утраченные позиции. Она уходит.
Хорошо, что Сьюзи спит и не мешает ему думать эти невеселые думы.
На первом же съезде к Санта-Фе он свернул и поехал мимо бесконечных заправок, магазинчиков, гостиниц, пока не увидел мотель со светящейся вывеской: "Свободно". Сьюзи крепко спала; он не стал ее будить – просто остановился, зашел в холл и вернулся уже с ключом от номера.
В номере она стянула с себя все, заползла под одеяло и немедленно уснула. Он был разочарован: в глубине души надеялся на секс. Пришлось подрочить в ванной.
Душ взбодрил, спать больше не хотелось; он прилег рядом, взял с тумбочки пульт и включил телевизор. Сьюзи, не просыпаясь, прижалась к нему, уткнулась лицом в плечо, закинула руку ему на пояс, – и он пожалел о том, что больше не хочет секса. Пожалуй, она не возражала бы, разбуди он ее таким способом. Может, ей даже понравилось бы…
Он рассеянно переключал каналы, пока не наткнулся на старый фильм с Джеком Леммоном и актрисой, на удивление похожей на его бывшую жену. Некоторое время смотрел кино, забывшись в глупенькой комедийной интриге; потом фильм прервался рекламой, и волшебство рассеялось. Он откинулся на подушку и закрыл глаза. Где-то сейчас Фиби, с кем, чем занимается… Уж наверно, сейчас ей живется лучше, чем тогда с ним.
Ему-то точно лучше без нее.
Жили они в тупичке на окраине Финикса, в квартале маленьких, похожих, как две капли воды, домишек с такими же одинаковыми двориками. Дома были съемные, дешевые, садов при них не водилось. Даже после двух лет жизни никто из соседей не позаботился посеять траву; дворы зарастали желтым бурьяном, стелющимся по жесткой, выжженной солнцем земле. В бурьяне играли чумазые дети и раскидывали где попало сломанные игрушки. В соседнем доме жил коп с женой; не меньше раза в неделю они устраивали грандиозное выяснение отношений среди ночи, и кончался скандал всегда одинаково – коп хлопал дверью, вскакивал на мотоцикл и уезжал от греха подальше.
Вот в таком месте проходила их семейная жизнь; и самое страшное, что они там не были чужими. И развелись не потому, что невзлюбили друг друга, – скорее, потому, что оба ненавидели так жить. Дом продали; он переехал в Денвер, потом в Миссулу, потом в Шейенн, а она… Бог знает куда.
Порой он задумывался, чем бы дело кончилось, если бы они не расстались? Наверное, он стал бы ее бить. А может, она зарезала бы его во сне. Так или иначе без насилия не обошлось бы…
Реклама закончилась, снова начался фильм, но смотреть было уже неинтересно. Он выключил телевизор и заснул рядом со Сьюзи, думая о Фиби, и о Финиксе, и о соседе-полицейском.
* * *
Утро. Турист из Нью-Йорка тащит вниз по ступенькам Настоящую Индейскую Лестницу из Санта-Фе, сделанную на Филиппинах. Весомое доказательство, что побывал на Диком Западе. Интересно, куда он ее денет? Где разместит в своей нью-йоркской квартирке?
Хотелось посмеяться над дурнем-ньюйоркцем – но вместо этого он открыл перед ним дверь и с каким-то гнетущим чувством слушал, как тот рассыпается в благодарностях, таща свою добычу к машине. Чуть поодаль немолодая пара запихивала в багажник огромный индейский горшок: от этого зрелища стало еще тоскливее. Что они расскажут друзьям, когда вернутся домой? Как опишут свое путешествие? "Ночевали в "Мотеле номер шесть", напротив "Денни", по соседству с "Макдоналдсом""? Или в рассказах приукрасят это место: придадут ему ландшафт, соответствующий их представлениям об экзотике, будут восторженно рассказывать о загадочном и диком Санта-Фе?
Он вышел в холл и отдал портье ключи. Прихватил с собой бесплатный кофе, наполнив пластиковый стаканчик до половины, чтобы не пролить, и вернулся к себе. Сьюзи уже оделась и застегивала сумку. Сегодня на ней были белые шорты, белый топ, волосы забраны в конский хвост.
– Королева корта, – сказал он.
Сьюзи рассмеялась, решив, что это комплимент. Он оглядел номер – проверить, не забыли ли чего, подхватил свою сумку, и вместе они пошли к машине.
Остановились в забегаловке под названием "Счастливая фасоль", съели на завтрак буррито, сидя на красных пластмассовых стульях за красным пластмассовым столом под красным пластмассовым тентом.
На шоссе выехали уже в десять. Небо здесь было точно такое, каким он его помнил: бескрайнее, синее, с разбегающимися во все стороны завитками облаков. Горы Сангре-де-Кристос, с покрытыми снегом вершинами, очень красивы; остановились, чтобы пофотографировать. Сьюзи хотела непременно сняться на фоне выщербленного временем и ветром известнякового столба, к которому уже выстроилась очередь. Припарковавшись, они подождали, пока снимутся и уедут остальные; затем Сьюзи, раскинув руки и подпрыгивая, перебежала через дорогу, встала у столба, и он ее снял.
Чуть позже они поссорились. Случилось это в Эль-Сантуарио-де-Чимайо, мексиканской церквушке, прославленной какой-то особой "чудесной грязью", исцеляющей болезни. Когда они туда приехали, маленькая пыльная парковка перед церковью была полным-полна, узкий немощеный подъезд тоже забит машинами, а возле церкви толпились единой массой страждущие латиноамериканцы и белые туристы.
В маленькую церквушку вошли вместе, но скоро ему стало не по себе в тесноте и духоте, и он вышел. Сьюзи догнала его несколько минут спустя, кипя от злости. Почему, он так и не понял. Решил не спрашивать. Зачем? И так ясно: он что-то сделал или чего-то не сделал, – а извиняться за то, в чем не виноват, не было никакого желания. Однако молчание не помогло избежать ссоры. По дороге к машине Сьюзи сообщила: в церкви она протянула ему руку, а он словно и не заметил! "Я действительно не заметил", – сказал он. "В этом-то и проблема, – сказала она, – вечно ты меня не замечаешь!" Дурацкий спор: но, как обычно, спорили они так, словно от этого зависела их жизнь, вспоминая предыдущие прегрешения, уходя все дальше и дальше в дебри воспоминаний, пока не обнаружили, что, стоя по обе стороны от машины, кричат друг на друга из-за чего-то, что он сказал в Вайоминге четыре дня назад.
Никто не мог победить в этом споре, и никто не хотел уступать. Надутые, не глядя друг на друга, они залезли в машину и не разговаривали, пока дорога не начала взбираться в гору; тогда Сьюзи придвинулась ближе, положила руку ему на колено и сказала: "Давай не будем ссориться!" Он подставил щеку для поцелуя, и Сьюзи, вполне успокоенная, с облегчением принялась делиться впечатлениями о поселках и зеленых долинах, мимо которых они проезжали.
С прошлого раза, когда он был в Таосе, народу явно прибавилось. На въезде в город они застряли в пробке и по главной улице тащились с черепашьей скоростью в хвосте у оливкового "Мерседеса", – а по тротуару мимо них проходил нескончаемый парад пожилых туристок в пончо, бахроме на всех частях тела и огромных солнечных очках.
– Я думала, Таос больше, – заметила Сьюзи.
Он покачал головой.
– Нет, городок маленький.
– Я думала, Таос больше, – повторила она.
Ему хотелось продолжить начатый в церкви спор: достать ее, уязвить, доказать, что замечания ее глупы, что сама она тупая, мелкая, скучная… но он промолчал – и продолжал продвигаться дюйм за дюймом в плотном потоке машин, а мимо них по тротуарам сновали нагруженные покупками пешеходы.
Сьюзи отвернулась и стала смотреть в окно.
– Очень скоро мы все всё будем делать через компьютеры. Покупать вещи. Платить по счетам. Читать книги, смотреть кино, слушать музыку. Из дома выходить вообще не придется.
Он попытался это представить – и вообразил себе нацию агорафобов, параноиков, страшащихся выглянуть за дверь, и опустевшие улицы, по которым, словно в "Безумном Максе", гоняют на футуристических мотоциклах банды психопатов. Быть может, для мира так будет лучше. Прекратится эта бесконечная застройка, мания впихивать в любой тихий уголок многоэтажные дома и торговые центры. Люди будут сидеть себе взаперти и пялиться в мониторы – и наконец оставят землю в покое.
А чем займется тогда он? Станет изгоем? Одним из тех немногих, кто предпочтет колесить по дорогам и платить наличными? Может быть…
В восточной части города дорога немного очистилась, и они свернули направо, к пуэбло – индейской деревне. Купили экскурсию, Сьюзи заплатила пять долларов сверху за право фотографировать. Молодой индеец сводил их в церковь, потом – на скромную площадь, рассказал немного о деревне и ее обитателях, поблагодарил и побежал обслуживать следующую порцию туристов.