Антон ловит Карена за рукав пиджака, ставит на ноги, а затем легким движением выворачивает ему кисть. Со стороны кажется, что он просто держит моего мужа за руку, но Карен сразу полуприседает от боли, сморщив лицо, и замирает.
– Давайте не будем обострять ситуацию и вынуждать меня применять силу, – по-прежнему ровным голосом произносит Городецкий.
Да, противники явно в разных весовых категориях: детектив выше моего супруга чуть не на полголовы и раза в два шире в плечах.
Карен гордо вскидывает подбородок:
– Отпустите. Я пойду сам.
Антон, пожимая плечами, ослабляет захват. Муж высвобождает вывернутую руку и добавляет, сверкнув глазами:
– Вы мне еще за это ответите.
* * *
Втолкнув Карена в кладовку для продуктов, где не так давно проходило ночное свидание моего брата с Лидой, сыщик подает "арестанту" табуретку и закрывает за ним дверь.
Муж тут же начинает колотить в дверь ногами:
– Не имеете права! Выпустите меня, сволочи! Да тут ни черта не видно!
Фрося, испуганно наблюдавшая за водворением Карена в темную каморку, наконец набирается храбрости спросить:
– Аленушка, за что вы его туда?
Я делаю страшные глаза:
– Не вздумай его выпустить. Это он… Андрюшку. И Деда тоже пытался отравить… Скоро приедет милиция, заберет его.
Домработница шумно ахает, на пару секунд прикрывает рот ладонью, а потом с неприязнью произносит:
– Так ему и надо, аспиду! Он мне всегда не нравился. Чуяла я в нем гниль какую-то нутряную…
Я перебиваю Фросю:
– Дед уже знает, что ему снова пытались подсыпать яд?
– Так мне ж с кухни было не велено выходить. А кроме меня кто ему еще расскажет?
– Я ему сообщил эту новость, – откликается Антон, встревая в наш с Фросей разговор.
– И как он отреагировал? – спрашиваю я у детектива.
– Он сильно испуган.
– А про Андрюшку он уже знает?
– Да.
– И что он сказал?
Городецкий отводит глаза и виновато отвечает:
– Сказал, туда ему и дорога. Что жил, мол, как дурак, и умер по-дурацки.
У меня от злости аж темнеет в глазах. Я сжимаю кулаки. Вот это эгоизм! Если бы в этот момент у меня в руках оказался цианистый калий, забила бы в глотку Деду весь пузырек за такие слова!
В этот момент Антон спрашивает у Фроси:
– Как вы считаете, кто и когда мог отравить завтрак Федора Семеновича?
Домработница восклицает:
– Это не я! Богом клянусь! Зачем мне его убивать?
Голос Городецкого становится вкрадчивым:
– Ну, скажем, из чувства мести за желание жениться на своей сиделке, а не на домработнице.
Лицо Фроси сначала бледнеет, потом идет красными пятнами:
– Скажете тоже… – она отводит глаза в сторону. – Кто я такая, чтоб на мне генералам жениться…
– А кто же тогда подсыпал яд в еду, приготовленную вашими руками?
Домработница, опасливо покосившись на дверь кладовки, вполголоса отвечает:
– Я вам говорю: Федору Семеновичу захотелось парную котлетку. Я пораньше встала, да котлет наготовила, а потом одну на тарелочку выложила чуть остудить – Федор Семенович не любит с пылу-жару…Так вот он, – Фрося указывает взмахом подбородка на запертую дверь, – тут с утра крутился, вроде как завтракал, а потом еще и мадам заходила, как всегда за стаканчиком воды, чтобы запить свои таблетки. Я за ними не следила, что они тут делали: сама туда-сюда шастала – у меня ж куча дел, а тут еще и Федор Семенович на руках… Но этот, – она снова бросает взгляд в сторону кладовой, – этот мог травануть. Уж я таких знаю – и родную мать готовы на тот свет отправить, если через то какая выгода им будет…
Антон, во время этого монолога наблюдавший за дверью кладовки, очевидно, прикидывая, выдержит ли она буйство запертого Карена, поворачивается и останавливает поток красноречия пожилой женщины:
– Я вас понял, Ефросинья Матвеевна. Оставайтесь по-прежнему здесь до приезда милиции. Думаю, через пару часов они уже прибудут.
– А можно я лучше у Федора Семеновича посижу? За ним все еще догляд нужен – уж очень он ослабел.
Сыщик кивает:
– Можете передвигаться по дому, но из дома – ни ногой! Вы поняли?
– А то как же.
– Вот и хорошо, – Городецкий, кивнув выходящей из кухни Фросе, подходит ко мне, берет за руку, бережно прикладывает мою ладонь к своей щеке и, заглядывая в глаза, спрашивает. – Ты как? Нормально? Держишься?
Я отвечаю:
– Стараюсь.
Антон поворачивается губами к моей ладони и целует ее:
– Умница. Пойдем отсюда. Тебе нужно присесть.
Он подхватывает меня на руки, несет в гостиную и усаживает на диван, на котором еще позавчера спал Андрюшка.
Этот диван достаточно просторный, но теперь уже я сама придвигаюсь поближе к Антону, кладу голову ему на плечо, поднимаю лицо навстречу его теплому взгляду и вздыхаю:
– Как же мне сейчас погано на душе! Если бы ты только знал! Я шесть лет прожила с этим человеком, а в результате он убил моего брата! Но знаешь, о чем мне сейчас страшнее всего думать? О том, что если бы не этот юбилей, вывернувший всех нас наизнанку, я бы, возможно, так никогда и не узнала, что Карен способен на убийство. Сколько же мы носим в себе всякой дряни, которая только и ждет, чтобы вылезти наружу при стечении обстоятельств!
– Ну вот, опять тебя потянуло на философию, – улыбается Антон и, наклонившись к моему лицу, легонько трется носом о мой нос.
– Знаешь, а я ведь раньше не была такой. Жила, особо ни над чем не задумываясь. Этот проклятый юбилей заставил меня на многое посмотреть по-другому.
– И ты рада такой перемене?
– Даже не могу сказать. Слишком дорогой ценой она мне далась. Но я знаю одно: прежней я уже не стану.
Я чувствую, как Антон делает большой вдох, словно перед прыжком в воду, передвигает свою правую руку, на которую я опираюсь спиной, мне на талию и произносит:
– Я не знаю, какой ты была раньше – я тебя тогда не знал. Но нынешняя ты мне очень нравишься.
Он смотрит сверху вниз на мои губы, и я каким-то шестым чувством понимаю, что он собирается меня поцеловать. Тело мое становится легким, голова пустой. Я закрываю глаза…
Но тут с кухни раздается новая порция проклятий и стуков в дверь притихшего было Карена.
– Ч – черт! – выдыхает себе под нос Антон, убирает руку с моей талии и, откинувшись затылком на высокую спинку дивана, устремляет взгляд в потолок. Я смотрю на его профиль и вижу, как на скуле, обращенной ко мне, перекатываются желваки.
Поцелуя не случилось. И я понимаю, почему. Кому охота целоваться под вопли мужа той, которую целуешь? Да и, скорее всего, со стороны детектива Городецкого это лишь еще одна попытка легкого флирта со мной в нарушение собственных правил.
Я снова вздыхаю и возвращаюсь в суровую реальность, где я – жена убийцы, а рядом со мной – всего лишь сыщик, поймавший преступника.
Я пытаюсь собраться с мыслями и представить полную картину преступления. Морщу лоб и спрашиваю Антона:
– Так что же выходит? Значит, это Карен стрелял в Лиду? Получается, он дважды пытался отравить Деда и один раз пытался его застрелить для того, чтобы как можно скорее получить наследство, завещанное мне, так как срочно нуждался в деньгах? – тут глаза мои округляются. – Так и меня с лестницы столкнул тоже он? И все ради наследства?
Антон поднимает голову и смотрит на меня:
– Боюсь, на самом деле всё гораздо сложнее.
Я вскидываю брови:
– Ты хочешь сказать, что Карену помогала Мария? Что это она стреляла из камышей? Точно! Одному ему было сложно всё провернуть. Они действовали вместе, пока еще не подозревали, что обманывают друг друга, а после ссоры Карен решил продолжить пытаться убить Деда и заодно меня уже в одиночку.
Антон открывает рот, чтобы ответить, и тут со второго этажа до нас доносится пронзительный вопль.
Кричит Фрося. Истошно, с надрывом:
– Убили! Опять убили! Боженьки мои!
Глава 29
Антон, высвободив руку из-под моей спины, вскакивает с дивана, и я жалобно тянусь к нему:
– Подожди! Не оставляй меня здесь! Я сойду с ума от неизвестности… Я хочу знать, что там случилось.
– Я и сам тебя одну не оставлю. Уже и не знаю, откуда еще ждать очередной смерти.
Городецкий снова бережно поднимает меня на руки и направляется к лестнице, бормоча мне в макушку:
– Да что же у вас за семейка такая? Вы уже давно переплюнули Борджиа: за три дня одно покушение и три убийства. Кто же на этот раз?
Я, крепко обхватив руками могучую шею Антона, в ужасе молчу, лишь прижимаясь к нему, как к последнему оплоту разума в этом окончательно сошедшем с ума мире.
Сыщик еще поднимается на второй этаж, когда наверху лестницы появляется Фрося, на которой лица нет. Она машет руками и в ужасе повторяет:
– Сюда! Скорее!
Едва дождавшись, пока Антон со своей ношей поднимется на лестничную площадку, домработница торопливо ведет детектива по коридору, а затем останавливается у нужной двери, очевидно, боясь заходить внутрь.
Прежде чем войти в комнату, Антон ставит меня на ноги рядом с собой и распахивает дверь. Он входит первым, быстрым обводит обстановку глазами, а затем останавливает взгляд на трупе.
Мария лежит на кровати лицом вниз, одетая точно так же, как и тогда, когда узнала от нас о смерти Андрюшки. Ее всегда безупречно уложенные волосы сейчас в беспорядке змеятся по покрывалу. Одна рука согнута, другая откинута в сторону, а рядом с мертвыми пальцами на кровати – упавший на бок пустой стакан.
Фрося, наблюдающая за происходящим из-за наших спин, поясняет:
– Покойница с утра этот стакан на кухне полный воды цапнула и сюда утащила. Сказала, ей надо будет чуть позже таблетки запить.
А вот и таблетки. Лежат на тумбочке. Название на блистере написано на иностранном языке, наверное, по-французски. Антон аккуратно переписывает его в свою маленькую записную книжку, которую извлекает из кармана джинсов вместе с огрызком карандаша.
Потом детектив убирает блокнотик обратно в карман и осторожно переворачивает тело Марии лицом вверх.
Мы с Фросей одновременно ахаем, а Городецкий произносит:
– Я так и думал. Не пугайтесь, хотя вынужден признать, что зрелище это необычное. Я и сам такое первый раз вижу. Дело в том, что при отравлении смертельной дозой цианистого калия трупные пятна имеют специфический характер – они не сине-багровые или фиолетовые, как обычно, а ярко-алого цвета. Еще после попытки отравления вашего деда, я сразу же связался со знакомым экспертом-криминалистом и уточнил, как действует этот яд в больших дозах.
Он осторожно надавливает пальцем на мертвую щеку. Кожа от нажатия белеет, но снова обретает алый оттенок, едва сыщик убирает палец.
Я смотрю на кажущееся жутковатым из-за этих пятен лицо Марии и чувствую, что меня вот-вот стошнит. К счастью, Антон снова укладывает труп в ту же позу, в которой мы его нашли, берет меня под руку и медленно, стараясь подстроиться под мою ковыляющую походку, ведет к окну в коридоре. Фрося пытается увязаться за нами, но сыщик одним взглядом отсылает ее восвояси. Домработница, тихо пискнув, скрывается за дверями спальни Федора Семеновича.
Усадив меня на широкий подоконник, Городецкий с задумчивым видом встает передо мной, сложив руки на груди, и говорит:
– Могу с большой дозой вероятности сказать, что в данном случае смерть наступила не меньше часа назад, потому что уже налицо ранняя стадия развития трупных пятен, появляющихся из-за остановки кровообращения. Это значит, что мадам Данваль была отравлена почти сразу после разговора с нами. Возможно, дело было так: взволнованная смертью племянника, она, как нам и сказала, собралась выпить успокоительное, но лекарство она запила водой, в которую уже был подсыпан цианистый калий. Кто и когда добавил в воду яд – только предстоит выяснить.
– Да что тут выяснять, – зло говорю я. – Виновник уже сидит под замко́м. Фрося же сказала, что Карен крутился с утра на кухне, и там же как раз Мария набирала воды в этот стакан. Она, наверное, на секундочку отвернулась, и готово – яд подсыпан. Цианистый калий очень хорошо растворяется в воде, смертельная доза невелика – достаточно и одной десятой грамма – так что тетка ничего не заметила. Отнесла стакан в комнату. А потом выпила эту воду.
– Но ведь возможны и другие варианты, – мягко возражает Городецкий. – Например, на кухне никто яд не подсыпа́л, а произошло это позже, когда стакан уже стоял здесь, в комнате, на тумбочке, а Мария отлучилась куда-то на минутку.
Я соглашаюсь с такой логикой. Действительно, возможностей отравить Марию было предостаточно.
– Но зачем было это делать? За что ее убили? – вслух задаю я вопросы, вращающиеся в мыслях и не дающие мне покоя.
– Если бы я только мог знать это наверняка! – отзывается Антон. – Не зря говорят: найдешь мотив, найдешь и преступника.
– Может, Карен убрал свою соучастницу после того, как они крупно повздорили тогда, в кабинете? Скажем, он не смог ей простить то, что она пыталась водить его за нос со своим липовым богатством.
Городецкий пожимает плечами:
– Может быть.
– А что, если это Фрося убирает всех близких генерала, чтобы он, оставшись совершенно один, впал в полную зависимость от нее и женился все-таки на ней?
– Не исключено. Но у нас слишком мало фактов, чтобы увязать их в единое целое. В этой цепи не хватает важного звена. Я должен его отыскать.
– Ну так, может, обыскать комнату и вещи тетки? Вдруг там найдется какая-то подсказка?
– Неплохая идея. Я и сам собирался это предложить. Ну, раз ты не возражаешь, давай еще раз прокачу тебе на руках, – он снова подхватывает меня и опускает на пол уже в спальне Марии.
И снова я становлюсь свидетелем того, как производится обыск. На мой взгляд, не самое это благородное занятие – рыться в чужих вещах, но я успокаиваю совесть тем, что в данном случае цель явно оправдывает средства.
Детектив, как и раньше, при обыске у Лидочки, обходит по часовой стрелке всю комнату и, стараясь не стереть чужих отпечатков пальцев и не оставить своих, осторожно просматривает содержимое чемоданов, набитых дорогими тряпками и косметикой. Затем он внимательно изучает обнаруженный паспорт и еще какие-то документы мадам Данваль. Все вещи, просмотрев, аккуратно укладывает на место.
Обыск уже практически подходит к концу. Я наблюдаю за сыщиком, чувствуя, что упустила что-то важное. Наконец вспоминаю:
– А где же дневник? Помнишь, я тебе о нем рассказывала? Ведь его забрала именно Мария – больше некому. Значит, он спрятан где-то здесь. Почему же мы его не нашли?
Антон поворачивается ко мне:
– Потому что он, скорее всего, там, где мы еще не искали, – и указывает глазами на кровать, где лежит покойница.
Подойдя к этому смертному одру, детектив, стараясь не сдвинуть с места труп, приподнимает подушку, шарит под ней – ничего. Потом, наклонившись, засовывает руку под матрас и проводит ею по периметру.
– Есть! – он достает старую клеенчатую тетрадь. – Это он? Дневник Маши Виноградовой?
– Да, – киваю я.
Сыщик выпрямляется и засовывает тетрадь под ремень джинсов, потом наклоняется снова и быстрыми движениями проверяет содержимое карманов одежды мертвой женщины.
И тут за нашими спинами раздается скрипучий голос:
– Выйдите отсюда.
Мы с Антоном одновременно поворачиваемся к двери: на пороге, держась рукой за косяк, стоит Дед. На нем теплый халат и тапки. Волосы торчат в разные стороны, будто он только что в отчаянии дергал за них, но лицо застыло, словно в усилии скрыть любые эмоции, которые могут на нем отразиться. С этим каменным выражением, по-армейски выпрямив спину, он надменно повторяет:
– Выйдите. Я хочу проститься с дочерью.
Наверное, Фрося уже ему все рассказала. Тем более что скрыть печальный факт в тайне после ее истошных криков "Убили!" вряд ли бы удалось. Мы с Городецким переглядываемся. Он чуть заметно кивает, как бы давая понять, что обыск все равно окончен, а хуже мертвецу уже не сделаешь, и первым выходит из комнаты.
Я, прихрамывая, ковыляю вслед за ним. И, занося ногу над порогом, вдруг слышу, как из груди старика вырываются рыдания. Удивленно обернувшись, я вижу, что он встал на колени возле кровати и припал к мертвому телу Марии, обняв его.
Я выхожу, прикрывая за собой дверь, но и через дверное полотно, прежде чем я успеваю отойти на несколько шагов по коридору, до меня приглушенно доносится плач генерала и между двумя всхлипами слова: "Машенька, прости меня, девочка моя!"
Или мне это только послышалось?
Глава 30
Я подхожу к двери своей комнаты. Антон уже уселся на стоящую в коридоре раскладушку, так и оставшуюся неубранной после его ночевки.
– Скоро здесь будет милиция. Я пойду оденусь, – говорю я устало: на мне до сих пор накинутый после утреннего душа халат.
Сыщик, кивает и вытаскивает из-за пояса клеенчатую тетрадь:
– А я пока быстренько просмотрю этот дневник – уж прости, что лезу в личную жизнь твоей семьи.
– Да ладно, я понимаю, – машу я рукой. – Я же и сама его прочла, хотя не имела права.
Городецкий открывает первую страницу с нарисованными цветочками и завитушками, переворачивает ее, пробегает глазами следующую страницу, снова переворачивает.
Я захожу в спальню, достаю из шкафа первое попавшееся платье – в брюки я сейчас свою больную коленку впихнуть вряд ли смогу. Потом сажусь на кровать и застываю с платьем в руках, задумавшись.
Почему Дед сейчас горько рыдает над телом дочери и при этом так равнодушно отнесся к смерти внука? В чем причина такого разного отношения? Ничего не понимаю.
Прав Антон – в этой головоломке отчаянно не хватает многих кусков. И то, что Карен был пойман с поличным, с ядом в руках, объясняет далеко не всё.
Вспоминаю про запертого в кухне мужа и стискиваю зубы: как я могла так ошибаться в нем! Черт с ними, с его изменами! Даже черт с ней, с этой убитой им или Марией сиделкой – в конце концов, эта девица и сама не без греха. Плевать, что он убил Марию – туда ей и дорога за то, что так подло и расчетливо собиралась увести у меня мужа и за то, что, похоже, помогала Карену убивать. Но Андрюшку я ему не прощу!
Однако снова в душу ко мне закрадывается сомнение. Слишком все просто. Отравил и даже от пузырька из-под яда не избавился. Конечно, мог и не успеть это сделать – возможно, именно поэтому и собирался покинуть дом. Но что, если пузырек Карену все-таки подложили? А если это все-таки Фрося?
Как я устала от всех этих загадок! Тру пальцами виски. Опять сильно разболелась голова.
Скидываю халат и с трудом натягиваю на себя платье – до сих пор сильно саднят ребра слева, но не звать же мне детектива в горничные! Расчесав волосы, стягиваю их в "конский хвост" – сойдет и так. Бросаю беглый взгляд в зеркало и ужасаюсь своей бледности. В голове проскакивает мысль: "Ну и вид! Краше в гроб кладут". Но тут же я вздрагиваю, вспомнив Марию: уж лучше с бледными щеками, чем с ярко-алыми трупными пятнами на все лицо.
Снимаю тапки и, не наклоняясь, влезаю в туфли без задников – ну вот, теперь можно хоть на бал, хоть на допрос.