Парнишка и в самом деле был хорош собой: высокий, ловкий и сильный – девочки не раз видели, как он легко отжимается на турнике и, играючись, крутит "солнце". Густые русые волосы и без расчёски слегка вились вокруг высокого лба, серые глаза из-под тёмных бровей смотрели весело и насмешливо. Но Соледад быстро заметила, что, когда Серёжка глядел на неё, насмешки во взгляде не было. Ей было всего четырнадцать, но она была испанка! И что означают подобные взгляды, для неё не представляло секрета. Конечно же, она нравилась этому парню! И он тоже нравился ей всё больше, чем больше она к нему приглядывалась. Хулиган? Ну, это как посмотреть! Он ведь учился в школе ФЗУ и работал на заводе токарем. А отец не раз говорил, что хороший токарь – это рабочая элита. То есть, Сергей не был бездельником, и если он хорошо, даже франтовато одевался – он сам на это зарабатывал. Соледад уже знала, что Охлопины – многодетная семья, Сергей, самый младший, родился через два месяца после смерти своего отца. Много лет они бедствовали, мать одна поднимала детей, но теперь живут хорошо: все работают, даже он. Девочке нравилось, когда мужчина следит за собой, любит красиво одеться: она хорошо помнила, что подобное было в традиции у неё на родине. Но не только франтоватость и обаяние Серёжки Охлопина привлекало Соледад. Этот парень отлично играл на гитаре! Не раз она видела, хотя и мимоходом или издалека, как ловко, неуловимо быстро бегают по струнам его пальцы, слышала очень приятный его голос. От гитарных переборов и переливов голоса у неё замирало сердце, потому что в этом тоже была как бы частица Испании… Пел парень популярные дворовые песенки – о пиратах, о драках из-за роковой любви или что-то нагловато-весёлое, вроде "Шарабан мой, американка!" Но Соледад особенно и не вслушивалась: главное – гитара и голос. Только однажды, когда она проходила мимо компании, старательно отводя взгляд, Сергей резко прервал песенку, которую наигрывал, и после короткой паузы, заиграл негромко и запел:
Четверо генералов,
Четверо генералов
– Ах, мать родная! -
Восстали дружно.
Их, как придёт сочельник,
Их, как придёт сочельник,
– Ах, мать родная! -
Повесить нужно!
Девочка замерла, повернулась и впервые встретилась взглядом с глазами парня. Его глаза не насмешничали, как обычно, хотя он слегка улыбался. Он пел песню, которую она помнила: её запели поздней осенью 36-го в Бадахосе, как и по всей Испании! Тогда франкисты уже вплотную подошли к Мадриду, бои шли на окраине столицы. Вот тогда и родилась эта задорная песенка с такой яркой мелодией! Её сразу запели все – сначала в Мадриде, потом по всей стране. И мама пела её, и она, Соледад, и отец там, на фронте, наверное тоже пел… А теперь, через три года, на русском языке эту песенку пел парень, которого звали Сергей – пел для неё…
Через несколько дней произошло почти то же самое: Соледад шла через двор, и Серёжа Охлопин, увидев её, заиграл и запел другую очень популярную песню испанских республиканцев:
Наша армия за Эрбо
– Румба-ла, румба-ла, рум-бам-ба -
Этой ночью перешла,
– Ах, Кармела, ах, Кармела! -
Этой ночью перешла.
Соледад сначала остановилась, а потом медленно пошла к ребятам. Сергей сидел на лавочке один, остальная компания сгрудилась напротив – кто на столе, кто просто на траве. Она шла, а он, не отводя от неё взгляда, продолжал петь. Девочка обошла скамью, стала у парня за спиной и положила ему руку на плечо. Сделала это так спокойно и легко, словно не первый раз. У неё была фотография, привезённая из Испании: отец сидел, торжественно выпрямившись, а за его спиной стояла мама, спокойно положив на плечо мужчины руку – точно так же, как сейчас Соледад… Кто-то из ребят, опешивших в первый момент, хохотнул, но сказать ничего не успел: Охлопин неуловимым движением оскалил зубы, сощуренные его глаза опасно блеснули. А потом он повернул голову, улыбнулся Соледад, и на его щеках проступили ямочки. Всё это время он не переставал наигрывать, а теперь вновь запел:
А фашисты с самолётов
– Румба-ла, румба-ла, рум-бам-ба -
Сыплют бомбы без конца,
– Ах, Кармела, ах, Кармела! -
Сыплют бомбы без конца.
Но теперь они пели дуэтом: Соледад подпевала парню на испанском языке.
Приёмные родители были очень заняты на своих работах, а Соледад привела домой Сергея раньше, чем дворовые слухи дошли до их ушей. Они посидели вечером вчетвером, попили чай, потом отец и Сергей долго стояли на балконе, курили, разговаривали. Когда гостя проводили, отец сказал, пожав плечами:
– Хороший парнишка, очень толковый… Правда, насчёт всего у него есть своё мнение… Может быть, это и хорошо?
Он вопросительно посмотрел на дочь:
– Ваша дружба… Ведь это что-то большее, да? Он самостоятельный и уже взрослый, а тебе только четырнадцать…
– Я тоже уже взрослая, папа!
Соледад улыбнулась так, что Крупенин сразу вспомнил о том, что Олечка – испанка, а испанские девочки взрослеют значительно раньше, и о взрослой жизни тоже многое знают чуть ли не с самого детства… Словно прочитав его мысли, Соледад добавила:
– Не беспокойся, папа: Серёжа меня не обидит!
Мама обняла её, сказала ласково:
– Ты у нас необычная девочка! И правда взрослая: разве кто-то из твоих подружек пережил то, что ты? Дружи, раз пришло время дружить…
Вскоре двор привык к необычной картине – дочь главного инженера в компании мальчишек-хулиганов. Впрочем, вскоре заметили и другое: парни перестали ругаться, задевать прохожих и обижать малышей. Да и просто реже шататься по двору: ходили компанией в кино, летом на пляж, а зимой на каток, а то и в походы за город… Потом компания распалась сама собой, но привычная пара – Серёжка Охлопин и Оля Крупенина, – всё так же оставались вместе.
Летом сорок первого года Соледад сказала родителям:
– Мы с Серёжей договорились, что поженимся через два года, когда мне исполнится восемнадцать.
– Разве ты не хочешь учиться, поступить в институт? – удивился отец. Они переглянулись с матерью: понимали, конечно, что дело идёт к замужеству, но всё же…
Девушка беспечно махнула рукой:
– Захочу, поступлю! Серёжа тоже хочет, чтобы я училась.
– Ну а сам-то он?
– Мужчине высшее образование не обязательно, если он может хорошо содержать семью!
– А он сможет? – с улыбкой спросила мама.
– Конечно!
Соледад знала, что говорит. Сергей уже имел репутацию умелого и удачливого картёжника, часто вечера, а иногда и ночи он проводил на квартирах, где игра шла по крупному – его охотно приглашали. Соледад ни за что не стала бы рассказывать об этом родителям – знала, что приведёт их в шок. Ей же очень нравилась эта таинственная жизнь Серёжки, и не только потому, что он всегда был при деньгах. Для неё карты тоже ассоциировались с Испанией, словно возвращали её в детство, в Бадахос, в маленькую таверну, где отец вечерами играл с друзьями, а она, сидя у него на коленях, разглядывала красивых дам и кавалеров на картинках-картах…
Родители поздно вечером обсудили разговор с дочерью и решили: два года – долгий срок! Мало ли что за это время может случиться… Они оказались совершенно правы – за два следующих года случилось очень многое. Потому что через неделю началась война.
Через месяц Сергей уходил на фронт, а за несколько дней до этого была сыграна скромная негромкая свадьба. Соледад как раз недавно получила паспорт, где были указаны её испанские имя, фамилия, национальность. Теперь же она стала Соледад Охлопина. На вокзале, перед отходом воинского эшелона, она, крепко сжимая плечи мужа и глядя ему в глаза, сказала:
– Я знала, что фашисты придут и сюда! Убей их как можно больше! Но только пожалуйста, не дай им ещё раз забрать у меня того, кого я люблю. Не дай!
– Не беспокойся, Лёлечка! Им до меня не добраться. Ты только жди.
– Я очень надеюсь, что мы будем ждать тебя вдвоём…
Соледад не ошиблась: когда через три месяца она с родителями уезжала в эвакуацию, уже точно знала, что беременна. В небольшой город за Уралом вместе с людьми прибыли эшелоны с заводским оборудованием, и вскоре вновь возведённый завод стал давать фронту боевые машины. Отец руководил сначала стройкой, потом производством, мать стала главным врачом эвакогоспиталя. Соледад работала вместе с ней медсестрой и, когда пришёл срок, тут же в госпитале родила сына. Перед самыми родами получила от мужа с фронта письмо. Серёжа советовал ей назвать ребёнка именем одного из погибших в Испании родителей. Соледад так и сделала: её настоящего отца звали Эдуардо…
Сергей сдержал слово – вернулся с войны живым, хотя и не совсем здоровым. В тяжёлых боях за венгерский город Секешфехервар он был ранен в голову. После нескольких операций жизнь ему удалось спасти, только левым глазом он перестал видеть, да у самого виска навсегда остался не удаленный осколок. Через месяц после Победы, прямо из госпиталя, он приехал в родной город – гвардеец, старший сержант, грудь в орденах и медалях! Соледад и трёхлетний Эдик уже ждали его там, в своей прежней квартире. Правда, она уже была не трёхкомнатной изолированной, а коммуналкой: половина города лежала в развалинах, и люди заселяли все пустые квартиры. Но для Соледад – прежней хозяйки, – освободили одну комнату. Отец и мать остались за Уралом: он – директором завода, она – главврачом городской больницы. Брат Саша погиб на своей западной заставе ещё в первые дни начала войны… Охлопины стали жить втроём – своей семьёй.
Инвалидность на внешности Сергея никак не отразилась: ему только исполнилось двадцать четыре года, он был высок, красив, энергичен. Незрячий глаз его выглядел почти обычно, а то, что осколок временами даёт сильные головные боли, никто кроме врачей и жены не знал. Зато он получил законное основание работать в инвалидной артели по пошиву брюк, часто брать больничные листы. Такая необременительная, почти формальная работа прекрасно устраивала Охлопина: ему нужно было время для другого промысла – тайного и очень денежного. Сергей стал профессиональным картёжником, ловким и неуловимым шулером по прозвищу Вольт. Соледад была в курсе всех дел мужа. Для неё всё, что ни делал Серёжа, было отличным и правильным – она обожала его! Он тоже души не чаял в своей Лёлечке! Жили Охлопины, ни в чём не нуждаясь, каждое лето отдыхали в Крыму или на Кавказе, навещали за Уралом родителей. У них уже была изолированная двухкомнатная квартира. Соледад могла бы не работать, но энергия бурлила в ней, требовала выхода. Молодая женщина окончила фармацевтический техникум, стала провизором в аптечном управлении. Эдик рос живым, компанейским парнишкой, артистичным, начитанным и очень спортивным, к родителям был внимателен и нежен. Дома с матерью он часто разговаривал по-испански, а отец делал вид, что сердится. Соледад и Эдик смеялись: они прекрасно знали, что Сергей их отлично понимает, только говорить по-настоящему так и не научился. Зато Эдик владел испанским языком, как своим родным. Парень уже учился в цирковом училище, когда жизнь Охлопиных резко переменилась. Соледад поехала в Москву, в командировку, дала телеграмму, что возвращается самолётом. Этот самолёт упал на землю, развалившись на куски, уже в черте города, над большим лесопарковым массивом. Десятки машин "Скорой помощи" мчались туда со всех концов города, опытные врачи возвращались в шоковом состоянии и с нервными срывами: на месте катастрофы не было не только живых людей, но и тел – отдельные части на земле, на кустах и деревьях… В памяти Эдуарда мама осталась красивой, весёлой, молодой – ей ведь не было ещё и сорока!
Глава 11
Во всех подробностях историю своей матери Жонглёр, конечно же, не стал рассказывать партнёру – так, в общих чертах. Но и этого оказалось достаточно, чтобы испанец проникся к нему чуть ли родственным чувством. Поэтому играть с ним оказалось невероятно легко. Жонглёр дозировал проигрыши и выигрыши, как сам хотел. То пасовал на сдаче, то выдавал партнёру каре или маленький флеш. Очень скоро он понял, что испанец знает несколько самых наивных трюков и время от времени пытается шельмовать. "Так вот что он имел ввиду, когда говорил, что он "сильный игрок"!" Эдику стало смешно, но он совершенно спокойно давал "ловить" себя. Сам же, когда хотел, сдавал Бетанкоурту тройку тузов, а себе – фул валетов и разыгрывал буйную радость от выигрыша. В другой же раз, пользуясь коронным вольтом отца, доставшимся ему в наследство, он сдавал выигрышную комбинацию карт партнёру.
Время летело незаметно. Так же незаметно для испанца, его деньги перекочёвывали на сторону его друга "Энрико". Как Эдик и надеялся, это и в самом деле были доллары. Поскольку Бетанкоурт получал от игры настоящее удовольствие, он не слишком огорчался проигрышу. Да и Эдик следил за тем, чтобы его партнёр время от времени радовался, отыгрываясь, хотя выигрыш бывал заметно меньше потерь.
Они играли уже несколько часов, но не устали. Бетанкоурт следил за тем, чтобы бокалы не были пусты, чтобы закуска не иссякала. Они делали небольшие десятиминутные перерывы, во время которых испанец охотно рассказывал о себе, своей жизни и работе. Наверное, ему приятно было вновь свободно говорить на родном языке в этой чужой стране, где несколько дней его почти никто толком не понимал. И потом – Эдик ему был очень симпатичен.
Сам о себе карточный шулер Жонглёр знал одну вещь – он был рациональным игроком. Азарт никогда не властвовал над ним, но он, когда было надо, отлично имитировал его. Сам же всегда следил за игрой расчётливо, мог на самом, казалось бы, взлёте спокойно уйти. Он никогда не поддавался на подначки и уговоры, если это не совпадало с его собственным желанием, не играл с кем попало, а безошибочно выбирал партнёров. Играл Эдуард только с одной целью – выиграть деньги. И если большинство его "коллег" просто не могли жить без игры, он спокойно выдерживал длительные – месяцами, – перерывы, просто исчезая с поля зрения. Потому, будучи известным катранщиком, именитым карточным мошенником, Жонглёр всё равно оставался "тёмной лошадкой". Вот и теперь, играя с испанцем, он внутренне был спокойным. Тот же, наоборот, всё больше входил в азарт. Когда за окном проступили розоватые предутренние сумерки, Бетанкоурт, возбуждённый выигрышем, вновь предложил сделать небольшой перерыв. Он принёс новую бутылку вина и, раскупоривая её, сказал:
– Очень жаль, Энрико, что у вас не осталось родственников в Испании. А то бы, приехав к ним, вы бы не захотели покидать нашу прекрасную страну!
– Мне тоже жаль, – ответил Эдик искренне.
В самом деле, Соледад пыталась разыскать родных, оставшихся в Испании. Ещё до войны, с помощью приёмных родителей, она делала запрос на отца. С самой Испанией тогда, конечно же, никакой связи не было, но через международные организации Красного Креста поиски велись среди испанских беженцев в странах Европы. Безрезультатно. После войны она сама дважды посылала заявление в Министерство иностранных дел – в пятидесятые годы и в шестьдесят втором, незадолго до своей трагической гибели. Опять же, с франкистской Испанией дипломатических отношений не было, но через третьи страны поиски всё-таки велись. Увы, надежды и Соледад, и самого Эдика не сбылись. Испанский дед его, по всей видимости, погиб в гражданскую войну, никаких других родственников тоже не нашлось. Бетанкоурт, приподняв свой бокал, проговорил вдохновенно:
– Сейчас, к сожалению, вы ещё не сможете приехать в Испанию, но у нас в стране уже происходят разные изменения… Да, скоро многое поменяется, попомните мой прогноз. И тогда я приглашу вас, Энрико, к себе в гости!
Они чокнулись, выпили, закусили. Бетанкоурт щёлкнул пальцами, собираясь что-то сказать, как вдруг, совершенно неожиданно, захрипел, посинел, стал хватать воздух открытым ртом, задыхаясь. Это случилось так неожиданно и страшно, что Эдик оцепенел. Ему было двадцать семь лет, и у него на глазах никогда не умирал человек. Он, в любой ситуации решительный и энергичный, испугался так, что в первое мгновение прижал к лицу ладони, словно прятался. Но потом, пересиливая себя, медленно подошёл к испанцу. Тот наполовину лежал в кресле, наполовину сполз на пол. Его тело подёргивалось, глаза закатились и уже, похоже, ничего не видели. "Сердце, – подумал Эдик. – У него что-то с сердцем!" Он слышал, что нужно положить человеку под язык таблетку валидола или накапать сердечных капель, но где их взять? Да и в самом ли деле это сердечный приступ? Бывают ещё разные комы – эпилептическая, диабетическая…
"Нужно позвонить, вызвать врача…" – опять подумал он, но это была вялая, недейственная мысль. Во-первых, потому, что Эдик вдруг понял: испанец уже мёртв! Мгновение назад, у него на глазах Бетанкоурт сильно дёрнулся и тут же стал неподвижен. Тело его обмякло и почти полностью сползло на пол. Заведённые глаза, полуоткрытый рот, скрюченные пальцы… Эдик резко отвернулся, почти подбежал к приоткрытому окну, распахнул его сильнее. Некоторое время он стоял, глубоко вдыхая свежий утренний воздух. Он думал о том, что вызывать врача не нужно, и не только потому, что помощь опоздала. За медиками последует милиция, которой потребуется предъявить документы, объяснить своё появление здесь. И это – самое малое! Начнётся расследование, станут копаться в его жизни, его делах!
У Эдика закружилась голова, застучала кровь в висках. О, нет! До сих пор он так ловко избегал общения с милицией, и вдруг этот нелепый случай может поставить всё под удар! Ведь этим ищейкам стоит лишь потянуть за ниточку, лишь заподозрить, и они до всего докопаются… Вдруг Эдик сжал кулаки так, что ногти впились в ладони: ещё одна мысль пришла в голову! А что, если медики ошибутся и не признают смерть испанца естественной? И его, Охлопина, обвинят в убийстве с целью ограбления?
Нет, нет, он должен убрать все следы своего пребывания в этом номере, а потом незаметно исчезнуть, испариться… Но, вместо того, чтобы действовать, Эдик медленно опустился в своё кресло, не отводя взгляда от мёртвого тела в кресле напротив. Идея, молнией блеснувшая в уме мгновение назад, казалась такой бредовой, невероятной, авантюрной… И такой привлекательной, что заболело сердце!
– Минуточку! – сам себе сказал Эдик, сказал полушёпотом, но вслух. – Я просто представлю – на минуточку, – что это можно сделать… Просто представлю! Мы ведь с ним похожи, ну, не как братья, однако же… Я превращаюсь в испанца и улетаю в Швейцарию…
Эдуард вскочил и стремительно прошёлся по комнате. Он теперь не смотрел на мёртвого Бетанкоурта, он прикидывал: что он знает об испанце! Оказывается, Эдуардо много успел рассказать о себе. Он холост, родителей уже нет, единственная старшая сестра живёт с мужем и детьми в Чили. Завтра… нет, уже сегодня вечером он должен улетать – из Адлеровского аэропорта в Москву, а там – в Женеву, где у него тоже есть какие-то компаньоны… Так, это хорошо: значит в Испании Бетанкоурта не скоро хватятся друзья, сослуживцы – это ведь не близкие родственники, которые начинают быстро беспокоиться. А компаньоны в Женеве решат, что он просто не прилетел, изменил планы. Всё складывается отлично! Бетанкоурт говорил, что он даже за гостиницу уже рассчитался, чтобы в день отъезда не тревожиться. Значит, здесь тоже его не хватятся. Прекрасно!