– Телефон?.. Конечно, один. Мариночка привезла его из Петербурга. Он такой сложный! Я его просто боюсь!.. – Крестовская передернула острыми плечиками.
– Но ведь вы куда-нибудь звоните по нему? – гнул в нужную сторону Ракитин.
– Нет, что вы! Мне, в общем-то, некуда звонить. А если возникает такая нужда, то у меня прекрасная соседка, Ольга Борисовна Мещерякова, тоже потомственная графиня. У нее аппарат самый обычный, "Русь-2010" – графиня рассеянно затушила папиросу. – Не хотите ли чаю, господа?
– Не обременяйте себя, Инесса Павловна, – взмахнул руками Олег. – Мы уже уходим – служба! Последний вопрос, у вас найдется фото мадемуазель Корсаковой?
– О, конечно! – Крестовская, как мне показалось, облегченно вздохнула и быстро извлекла из того же секретера вполне современную цветную фотографию, выполненную на обычном "Полароиде".
На нас с ехидным прищуром смотрела смазливая мордашка, никак не подходившая под описание элегантной дамы из гостиницы "Северная", данное мне портье-сутенером.
М-да, похоже, облом!
– Вы разрешите нам временно воспользоваться этой фотографией, сударыня? – вежливо попросил Ракитин. – Под мою ответственность?
– Не утруждайте себя, капитан. Мариночка обожает фотографироваться, а по сему и снимков у меня имеется достаточно, – графиня явно устала от нашего любопытства, и только врожденная тактичность, видимо, мешала ей выставить нас вон.
Переглянувшись, мы с Олегом поспешили откланяться, и уже в патрульной машине, расположившись на заднем сиденье и спокойно закурив, снова внимательно изучили фото.
– Ну, и что скажешь? – угрюмо поинтересовался Ракитин. – Какова бабуля?
– А чего ты ожидал? – у меня настроение тоже оставляло желать лучшего. – Голубая кровь да белая кость, а мы кто? Так, псы дворовые…
– Только без самоедства, Димыч! И так тошно, – отмахнулся Олег. – Давай что-нибудь конструктивное.
Я взял у него фото и еще раз внимательно рассмотрел его. "Мадемуазель" Корсакова позировала перед камерой явно где-то в своем институте: на заднем плане смутно проглядывали очертания большого помещения, наверное, учебной аудитории, и силуэты нескольких человек – и мужчин, и женщин. Но глубина резкости изображения не позволяла различить детали.
– Очевидно, девчонкой просто пользуются, – высказал я первое, что пришло в голову. – Не исключено, за деньги!
– Аренда номера?
– Вполне вероятно. У этой модели "Мещеры" есть функция переадресации входящих звонков. Надо бы с этой Корсаковой повстречаться?
– Обязательно, но без тебя! – Ракитин решительно отобрал у меня фото.
– Ай-я-яй, капитан, не стыдно? Хочешь финишную ленточку единолично порвать?
– Шашлык и пиво, – невозмутимо отозвался этот карьерист. – Ладно, на задержание, так и быть, возьму. Выметайся, мне работать надо!
– Ну и пожалуйста! Не больно-то и нужно! – я выбрался из патрульной машины и, не оглядываясь, пошел к своей "двадцатке".
Вдруг снова заверещал мой мобильник и знакомый взволнованный голосок Жанны протарахтел скороговоркой:
– Котик, рыбка в банке! Дуй скорее!
– Понял, Тутси, спасибо! – внутри у меня все подпрыгнуло от сладостного предвкушения охоты, и, не удержавшись, я повернулся к Олегу, как раз закрывавшему дверцу. – Эй, капитан, а я все-таки быстрее!
Не дожидаясь, пока до него дойдет смысл реплики, я нырнул в свою машину, включил зажигание и втопил педаль акселератора в пол, рискуя порвать автоматическую коробку передач.
В "Наядах", несмотря на ранний час, уже тусовались две-три компании молодежи в разных концах полутемного зала. Сдвинув столики и заставив их пивом, колой и тарелками с чипсами и орехами, парни и девицы что-то громко, но невнятно бубнили друг другу с набитыми ртами и хохотали, давясь и обливаясь питьем и хлопая товарищей по мокрым спинам. У стойки с бдительным Мишкой посередине на высоких табуретах сидело человек пять. Одним из них оказалась Люська-Шанель (Людмила Аскольдовна Лоран, блондинка, метр семьдесят пять, 26 лет, студентка филологического факультета университета), которая, завидев меня, притворилась, будто только что "срисовала клиента" и игривой походкой направилась прямо ко мне через зал.
Я тоже напустил на себя фривольный вид и пошел навстречу так, чтобы столкнуться с ней где-то посередине зала. Людмила подошла, взяла меня под руку и, улыбаясь во весь рот, быстро проговорила:
– Вторая слева у стойки! Сучка в голубом!.. – И уже громко: – Какой шикарный мальчик – и один! Не составите компанию скучающей девушке?
– С удовольствием, лапочка, – тоже довольно громко и развязно откликнулся я, увлекая ее к бару, поближе к незнакомке, и – уже тише: – А ты не перепутала? Эта рыжая!
– А какая же еще?! – снова зашипела Шанель, не забывая обольстительно улыбаться – артистка! – Я эту курву и в темноте на ощупь опознаю!
Мы добрались до стойки, продолжая разыгрывать флиртующую пару, уселись на табуреты и заказали "пивка для рывка". Я, как бы невзначай, потянулся к зеркальной салфетнице на стойке и развернул ее так, чтобы все время видеть незнакомку не оборачиваясь. Мы сосали пиво, балагурили, тискали друг друга, а она с отсутствующим, даже сонным каким-то, видом продолжала неторопливо потягивать фруктовый коктейль из фужера и временами затягивалась сигаретой "Парламент", вставленной в мундштук из слоновой кости. На вид ей можно было дать лет 30–35, длинноногая, стройная, с высокой грудью, под облегающим блескуче-голубым платьем никаких признаков нижнего белья, роскошная грива золотисто-рыжих вьющихся волос обрамляла немного скуластое с тонкими чертами лицо, огромные миндалевые глаза под изогнутыми с надломом бровями, длинные нервные пальцы, капризные, чуть припухлые, чувственные губы – м-да! От таких самостоятельно не уходят! Классная "чапа", как говаривала одна моя давняя знакомая, но – увы! – не та.
От вдумчивого созерцания красотки меня отвлекла Людмила, вдруг довольно бесцеремонно обхватив за шею и чувствительно укусив за ухо.
– Ты что, на выставке достижений животноводства?! – зашипела она, продолжая терзать мое ухо. – Вот уж не думала, что у тебя такой извращенный вкус! Это же – корова, с годовым удоем в десять тысяч литров!
– С детства люблю молочные продукты, – огрызнулся я в ответ, тщетно пытаясь вырваться из ее цепких объятий, не привлекая постороннего внимания.
– Поздно, Джексон! – вдруг злорадно сообщила Люська. – Дояр уже объявился!
Я глянул в зеркальную салатницу и обнаружил рядом с незнакомкой худощавого джентльмена, затянутого, несмотря на жару, в полную "тройку" при галстуке с золотой булавкой. Они о чем-то уже тихо говорили и даже улыбались, потом джентльмен тоже заказал фруктовый коктейль и какой-то салат. Я успокоился – скоро не уйдут! – и постарался умилостивить свою всерьез раздраженную напарницу, заказав для нее и для себя фирменное блюдо клуба – лобстеров в ананасовом соусе. Плохое настроение Людмилы тут же улетучилось, и она принялась, похохатывая, рассказывать мне свои недавние похождения в санатории "Кедровый", куда ее пригласил очередной "жених", как она называла своих клиентов. История, действительно, оказалась забавной, а Люська-Шанель – прекрасной рассказчицей, так что я увлекся и начисто забыл поглядывать за "рыжей" со спутником. А когда наконец вспомнил, их уже не было ни за стойкой, ни в зале.
– Черт тебя подери с твоим "Кедровым"! – рявкнул я на Людмилу, в сердцах швырнув салфетку на стойку. – Где они?!
– Кто?.. Ах, эта корова с дояром? – девчонка невинно закатила глазки. – Так они только что ушли…
– Куда, дубина ты стоеросовая, куда пошли?! – я был вне себя.
– Хамите, парниша! – она все еще не понимала и пыталась шутить. – Баиньки, наверное.
– Люська, я из тебя сейчас действительно "Шанель" сделаю, балда! Быстро отвечай: на улицу или в номера? – я схватил ее за плечо и для пущей убедительности нажал на болевую точку, понимая, что так делать нельзя, но промедление было смерти подобно: упущу их, где потом искать? То, что "эта" была непохожа на "ту", еще ничего не значило. "Грим, порой, может творить чудеса, особенно в умелых руках!" – эта мысль только что ворвалась в мою бедную, распухшую от умственных упражнений голову как спасительный ветер в полный штиль. – Ну, где они?
– Пусти! Больно! – взвизгнула Людмила, отпрянув от меня и уставившись злыми колючими глазами. – Псих! Убирайся отсюда!.. На улицу они пошли! Катись вдогон, авось успеешь свечку им подержать!
Она спрыгнула с табурета и быстро пошла в сторону женского туалета, а я бегом бросился к выходу, швырнув, не глядя, на стойку какую-то купюру – ничего, потом с Мишкой рассчитаюсь!
Но на улице мне посчастливилось узреть лишь модерновый зад исчезающего за поворотом "феррари" да запомнить номер машины. Гоняться по городу за импортной "тачкой" на своей расхристанной "двадцатке" было совершенной безнадегой, поэтому я плюнул, доплелся до машины, сел за руль и позвонил Бересту. Телефон его почему-то не отвечал, тогда я выкурил сигарету и, окончательно успокоившись, решил с утра пораньше отправиться в управление и накрыть комиссара там.
Право же, было теперь о чем подумать нам обоим!
Ключ в замке повернулся сразу, хорошо смазанные петли не издали ни звука, и я боком протиснулся в темную прихожую. Туго набитый пакет с продуктами чуть было не вырвался у меня из рук, зацепившись за угол обувной тумбочки, и пришлось ухватить его обеими руками, а разуваться исключительно с помощью ног. Прошлепав босиком по паркету в коридор, я развернулся было в сторону кухни, и вдруг теплые сильные руки обвили меня сзади за шею, а лицо окутал знакомый, чуточку пряный запах ее духов. Я выпустил пакет прямо на пол, развернулся и подхватил Ирину на руки.
– Ах ты, чертовка! А если бы у меня сработали рефлексы? Ты забыла, что я барс?
– Ну и что? – она прильнула носом к моей шее. – Мы тоже кое-что умеем, – и нажала пальцем мне на точку возле плеча.
Правая рука мгновенно онемела, и я едва не уронил Ирину. Но она, зная результат, успела повиснуть на мне, а затем медленно соскользнула на пол.
– Ловко! – я попытался растереть руку.
Но Ирина не дала этого сделать. Она быстро несколько раз пробежалась пальцами по моей руке от кисти к плечу и обратно. Онемение тут же прошло, и теплая волна знакомо заструилась под кожей.
– Пойдем! – Ирина потянула меня за рубашку в глубь коридора.
– Погоди, а ужин?
– Потом. Сначала проведем сеанс, – она толкнула почти невидимую в темноте дверь, и мы оказались в спальне.
Все дальнейшее слилось для меня в один-единственный бесконечный вдох, наполнивший уставшее тело живительной, горячей, упругой субстанцией, всосавшейся буквально в каждую клетку, в каждый нерв, в каждый сосуд моего организма. В какой-то момент я увидел Ее, сидящую на мне верхом, и Ее руки, истекающие струйками бледно-розового огня, которые вонзались в мою грудь и живот, принося все новые и новые порции силы. А в следующий миг наверху оказался я сам, и теперь огненные потоки от кончиков Ее пальцев тянулись к моим ладоням, которые я держал над Ней.
Очнулся я один, лежа навзничь на пушистом ковре спальни и раскинув руки и ноги. Все тело буквально пылало, но постепенно жар успокоился, и пришла сладкая приятная истома.
Через полуоткрытую дверь вместе с рассеянным светом сочился вкуснейший запах поджаренного хлеба и тихий шум льющейся воды. Вставать было лень, поэтому я перевернулся на четвереньки, и в таком положении голышом отправился на кухню.
Ирина колдовала у плиты над скворчащей сковородкой, и я, бесшумно подкравшись сзади, потерся щекой о ее бедро. Она ойкнула от неожиданности и отпрянула в сторону, округлив свои и без того огромные вишневые глаза. Я уселся на корточки, громко облизнулся и голосом знаменитого кота Матроскина из Простоквашино поинтересовался:
– Не найдется ли у вас хотя бы один неправильный бутерброд, тетя Ира?
– Ох, я и не знала, что коты разговаривать умеют! Я думала, что они только уголовную хронику пишут! – нарочито удивилась она.
– Ну, я еще и машину водить умею, и на гитаре…
– Ладно уж, иди, мой руки, котяра! – рассмеялась наконец Ирина и вернулась к плите.
Потом мы хрустели свежими тостами с сыром и чесноком, запивая душистым чаем с чабрецом, и болтали обо всем подряд.
– А чьи стихи ты прочитала мне тогда, в первый раз? – вспомнил я под конец, когда все уже было съедено и выпито, и мы вместе мыли посуду, то и дело касаясь друг друга обнаженными телами и чувствуя нарастающее вновь желание.
– Это – Ирина Павельева, моя тезка и любимая поэтесса, – она поставила на сушилку последнюю чашку, повернулась и обняла за шею, вороша мне пальцами волосы на затылке.
Я тоже обнял ее и зажмурился, млея от удовольствия.
– Хочешь, я прочитаю мое любимое стихотворение? – шепнула Ирина и легонько поцеловала меня в кончик носа.
– Хочу…
– Любовь – космический Закон.
К нему приборы – Меч и Лира.
Они намного старше мира,
Его подвалов и окон.
И все спирали и лучи,
Каркасы, оси и коренья -
Лишь только правила Творенья,
Любови коды и ключи.
Она до Хаоса еще
Была "Деяние" и "Слово",
В неразорвавшемся pra ovo
Времен рождение и счет!
Лишь мы творим добро и зло,
А в Ней – ни пряников, ни розог,
И вся Вселенная – набросок:
Ожить, освоить ремесло.
И вновь над зыбями рутин
Под звон мечей цветут сакуры,
Картины пишутся с натуры,
Натура мыслится с картин!
Все ближе к истине стило,
Все ближе стрелы от мишеней,
Все совершенней, совершенней,
И так черно, и так бело!..
Она умолкла, спрятав лицо у меня на груди, и тогда я поднял ее на руки и отнес назад, в спальню. И вновь были волны призрачного света, и струи розового пламени текли меж разгоряченных страстью тел, и длилось это один долгий и нескончаемый миг…
Потом я сидел на софе в позе "лотоса", а Ирина, свернувшись калачиком и положив голову на мои скрещенные ноги, снова рассказывала удивительные вещи о существе по имени Человек. А я снова слушал, как в первый раз, со смешанным чувством изумления и восхищения, медленно перебирая в пальцах ее черные тяжелые локоны, и хотел лишь одного – чтобы это никогда не кончалось!
– Помнишь, я начала тебе рассказывать про матрешку?..
– Конечно! Но у меня тогда едва не случилось припадка от избытка впечатлений…
– Значит, слушай дальше…
Она немного повозилась, устраиваясь поудобнее, и знакомый низкий бархатный голос поплыл по комнате, заполняя весь объем и проникая не только в уши, но буквально в каждую клеточку тела, заставляя их едва ощутимо вибрировать в ответ, впитывая информацию.
– …Третье тело человека еще более насыщено энергией. Это так называемая ментальная оболочка, наше сознание. Именно эта оболочка осуществляет контроль за получением, переработкой и усвоением обычным человеком информации из окружающей среды.
– Почему ты говоришь "обычным"? – слово неприятно резануло слух. – Разве есть еще какие-то "необычные"? Уж не экстрасенсы ли?
– Погоди, спрячь свои коготки, – я почувствовал, что Ирина улыбается, и тут же пожалел о сказанном. – "Обычные" люди – никакие не ущербные, как тебе показалось, а вполне нормальные и живущие полноценной жизнью, но только на уровне социума. Есть такая поговорка "все болезни от головы идут". И она абсолютно правильная! Болезнь – это универсальный механизм очистки организма от всевозможных "шлаков": химических, биологических, эмоциональных, информационных…
– По-твоему, болеть получается выгодно?! – я в который раз был откровенно озадачен. – Зачем же тогда нужна вся наша медицина?!
– Успокойся, – снова улыбнулась она и дотронулась до моей груди.
Мгновенно по всему телу кругами разлилось приятное расслабляющее тепло, растворившее лишнее напряжение, и я уже знал, что это такое. Ирина активировала мою Анахату, чакру любви, спокойствия и равновесия.
– Да, болезнь – это целесообразный процесс, – продолжала моя ласковая и строгая "учительница", – но лишь тогда, когда организм изначально находился в равновесии с Природой и самим собой. Так было на заре развития человечества. И так осталось бы, если б человек не свернул на путь технической цивилизации, постепенно подменяя заложенные Природой способности на механические костыли! – в голосе ее послышались взволнованные нотки, эта тема явно задевала в ней какие-то сокровенные мысли и переживания.
– Я понял, милая, – настала моя очередь успокаивать, и я, наклонившись вперед, приобнял Ирину за плечи. – Ты ведь имела в виду колоссальные разрешающие возможности наших органов чувств? Глаз человека, например, может различать детали объекта размером менее одной сотой миллиметра и фиксировать на сетчатке отдельные кванты света, ухо способно воспринимать звук силой всего лишь в две сотых микродецибелла – именно такой "шум" производит бегущий по земле муравей…
– Молодец! – Ирина благодарно потерлась носом о сгиб моего локтя. – Так вот, техногенная цивилизация разрушила эту совершенную систему саморегуляции и самоочищения человека, в результате болезнь из блага превратилась во зло. Контроль за этим сложнейшим процессом оказался утерянным, и "машина пошла вразнос"! Вдобавок и сам социум, как энергоинформационный организм, сформировался неполноценным, с нарушенными положительными обратными связями и механизмами очистки…
– Ясно! Ты имеешь в виду войны и всевозможные революции? – догадался я.
– Умница, котик! – Ирина перевернулась на спину, потянулась, грациозно и в то же время безо всякого кокетства, и через пару секунд продолжала как ни в чем не бывало. – И вот ментальная оболочка человека оказалась без энергетической подпитки, которую должен был ей обеспечить социум через четвертую оболочку – Логос! Это, по сути, уже не индивидуальное тонкое тело, а часть единого энергоинформационного поля планеты. Именно при активизации Логоса, то есть в состоянии инсайта, люди получают как величайшие озарения, так и тяжелейшие заболевания – сумасшествие, шизофрению…
В это время я почувствовал, что голова моя буквально распухла от обилия новой информации, и взмолился:
– Солнышко, похоже, у меня начинается "инсайт", давай продолжим завтра?
– Конечно, милый, – с готовностью откликнулась она и протянула ко мне руки. – Иди сюда…
– И все-таки, почему это с нами случилось? Ведь так не бывает, наверное? – я все же задал этот мучивший меня все время вопрос, хотя и не рассчитывал на ответ.
– А что происходит с полюсами двух магнитов или с двумя разными по заряду ионами, если они встречаются? – Ирина обвила руками меня за шею и прильнула ко мне всем телом, горячим, нежным, зовущим…
– Ты моя недостающая половинка, – прошептал я, поддаваясь этому сладкому зову.
– А ты – моя… – услышал я последнее и погрузился в знакомую, сверкающую и исходящую светом бездну счастливого спокойствия.
А утром, когда я проснулся, Ирины уже не было. Из-за приоткрытой двери доносился запах свежесваренного кофе, а на груди моей лежал листок бумаги с написанным помадой словом "люблю" и тремя восклицательными знаками.
Я втянул носом сохранившийся на бумаге аромат ее новых, подаренных мною, духов, потом сделал стойку, и так, на руках, пошел в ванную приводить себя в рабочий вид. Пора было выходить на "тропу невидимой войны", а рабочий телефон Береста почему-то так и не отвечал, и я решил дождаться комиссара в самом вероятном месте, прямо в его кабинете.