– Не нашел он, конечно, ни фига, – продолжала Наташа. – Только ввозился весь, из нее же шерсть клочьями лезла и по воздуху летала. Он этой дряни нанюхался, ругаться начал.
– А зачем ему половина добычи вдруг понадобилась? Машину купить захотелось?
– Да на кой ему машина? Он в такси работает, она ему и на работе осточертела. Верашки дома как раз не было, когда мы этот клад потрошили, он сказал – с первых же больших денег уйду ко всем чертям, квартиру куплю, хоть конуру, да свою, чтобы от этой стервочки подальше… Ой, Артемчик, это тебе совсем ни к чему знать. Соседи у меня хорошие. Я и с ним, и с ней прекрасно лажу. Вераша меня всегда замечательно понимает. И насчет Вити – тоже все о’кей! И Игорь тоже понимает. Когда Витя приходит, мы даже на кухне все вместе чай пьем. Они только между собой, ну, ты понимаешь… Поженились совсем молодые, детей не получилось, разводиться – это или ему под забором жить, или ей. Ты же знаешь, разменяться, когда в коммуналке, вообще очень сложно. А одну комнату в коммунадке вообще можно только на такую же конурку выменять, на две ну никак не получится. Вот он и искал в муфте брилики.
– Ну и отдала бы ты ему половину? – полюбопытствовал Артем.
– В долг бы, конечно, дала, – деловито ответила Наташа. – Оформили бы у нотариуса расписку, все чин чином. Он, когда муфту потрошил, все мне объяснил.
– А свою половину на что?
– Как это на что? Тоже на квартиру, конечно! Артемчик, родненький, ты когда-нибудь жил в коммуналке?
– Считай, что жил.
Если быть до конца честным, как раз в своей замечательной двухкомнатной квартире, все удобства, центр Москвы, возле Никитских ворот, даже гараж – и тот поблизости, Артем практически не бывал. Так, гостил раз пять-шесть в году по два-три дня, все остальное время квартира пустовала, и покрывались московской пылью два импортных гарнитура в комнатах и один советский – кухонный. В классических коммуналках он иногда бывал в гостях. А вообще жилищные условия случались самые разнообразные. Из комнатехи с разбитыми стеклами и ручными тараканами, откуда в туалет ходишь коридором с тремя поворотами, в душ вообще спускаешься на два этажа, а стряпаешь внизу, где на общей кухне к двум плитам – очередь в дюжину молодых мам с детишками на руках, – так вот, из этго рая он переезжал в апартаменты с радужно-переливчатыми портьерами на окнах, цветным телевизором и холодильником, финским санфаянсом в ванной и вежливыми горничными, каждая из которых привычнее шпарит по-английски, чем по-русски. Но были в этой роскоши некие сиюминутность и иллюзорность, не позволявшие принимать ее всерьез и наслаждаться ею. У Артема, впрочем, хватало чувства юмора на все, даже на быт.
– Ну, значит, понимаешь, о чем я. Господи ты мой Боже, хоть бы на старости лет пожить по-человечески!
– И дочку бы к себе взяла… – мечтательно произнес Артем.
– Люську? Нет, я иначе думала – Люську прописать сюда и оставить ей эту комнату. А что? Комната большая, красивая даже. А что с потолка течет – так дом через год на капитальный ремонт, может, поставят. И все-таки центр, все поблизости, техникум этот самый – и тот всего за четыре квартала.
Артем усмехнулся в глубине души – все та же история, все та же надежда на мужика, которого можно приманить – если повезет, то квартирой. Конечно, какая-то логика в эгоизме Наташи была. Артем не раз наблюдал семьи, где взрослые дети разбежались кто куда, а осталась доругиваться пара стариков. Сорок лет эти старики все собирались развестись, сорок лет твердили друг дружке и всему миру, что лишь ответственность перед детьми удерживает их в одной семейной упряжке, и вот настал час свободы – и что же? Оказалось, что единственное существо, которое будет врачевать его болячки и выслушивать его воркотню вплоть до смертного часа – это она, осточертевшая и единственная. Оказалось, что кроме этого старого черта, изводившего ее то выпивками, то загулами, то ревностью, некому подать ей, прихворнувшей, стакан чая с медом. Наташа, возможно, боясь самой себе признаться в мыслях об этих последних годах, искала того старого черта, который будет лет через двадцать помирать рядом с ней, рядом с которым и ей помирать будет не так одиноко. А Люська – Люську, когда нужно, вызовут телеграммой.
Наташа еще похвалила свою комнату в коммуналке, особенно отметив большое окно, телефон, ванную с кафелем, где помещается, кроме всего прочего, и столик, и табуретка для удобства стирки, где стоят и не мешают обе стиральные машины.
Наташа тосковала по маленькому женскому раю, где можно с наслаждением кулинарить, с восторгом мыть посуду, блаженствовать за стиркой и так далее, где сознание, что на полировке ни пылинки, а обувь в прихожей выстроена по ранжиру, наполняет душу неизъяснимым счастьем. Артем понял – вот этим она готова заниматься двадцать пять часов в сутки, а если будет, кому похвалить ее старания, – то и все двадцать шесть. А ее, бедолагу, снабдили трудовой книжкой и посадили за облупленный стол в неком управлении. И зачем это управление, что за цифры проходят через Наташины руки, никто не знает, и сама она – меньше, чем кто-либо. И выполняет она свои обязанности так же бездарно, как все ее соседки по комнате, сидящие за такими же столами. А талантишко-то в течение восьми проклятых часов криком кричит – дура, в "Хозяйственном" набор эмалированных кастрюль продается, дура, напротив ситчик привезли и лен на простыни, дура, брось к черту свой калькулятор, сходи и купи цветов и поставь их дома посреди стола в большой вазе лилового стекла, с кружевным верхом и тяжелой ножкой! Да… Вот именно эти вопли и понимал Артем лучше, чем кто-либо.
Он подумал: распутать бы поскорее всю эту историю, проститься и несколько лет спустя найти Наташу хозяйкой собственной квартиры, забывшую про амурные проказы, просто гостепримную, с дорогой посудой и салфеточками на столе, чтобы сварила удивительный кофе, чтобы угостила на славу, и порадоваться за нее…
Но радоваться было рано. Он еще ничего не распутал.
Артем быстро пробежался в памяти по их разговору после возни с сиденьем. Подсвечник! Пора бы и вернуться к нему. Что-то интересное связано с этим подсвечником, какое-то недовольство Наташи ее дружком сердечным. Из-за подсвечника у них явно был неприятный разговор.
– Да, – сказал он в ответ непонятно на что, толком не расслышанное, и, вообразив себе мелькнувшую несколько секунд назад перед глазами картину с Наташей в роли гостеприимной хозяйки на фоне прибранной квартирки, заговорил с воодушевлением:
– Ох, Наташка, мужика бы тебе стоящего – ты бы уж расцвела. Он бы деньги в дом приносил, тебя бы с работы твоей дурацкой забрал. Хозяйство было бы – полная чаша! Китайский сервиз за четыре тысячи, аппаратура японская, видак, ну, все, что надо! Гости придут – пожалуйста, кофе с коньячком под хорошую кассету, хрустальную люстру выключить, свечки в дорогом подсвечнике зажечь, знаешь, ароматические…
– А как по-твоему, сколько может стоить красивый подсвечник? – явно забыв, что продолталась о нем раньше, дипломатично поинтересовалась Наташа.
– Смотря какой, – сразу ответил Артем и задумался. Хотя ему приходилось иметь дело с антиквариатом, но это были фамильные вещи, переходящие в семьях от поколения к поколению, и он мог, положим, отличить дорогую штучку от явной подделки, но почем теперь эта штучка в комиссионке – понятия не имел.
– Ну… Есть старинные бронзовые, парные. Эти – страшно дорогие. Есть серебряные – там, кажется, из расчета то ли двадцать, то ли тридцать рублей за грамм серебра. Есть, кажется, фарфоровые… Понимаешь, разброс очень большой?
– Сколько мог бы стоить подсвечник вроде серебряного, но очень красивый, с листочками? – прямо спросила Наташа.
– С какими листочками? – деловито, но с трудом удерживая улыбку, поинтересовался Артем.
– Там такие рогульки, куда свечки вставляют, и они вроде как из листочков, ну, как стволик, как стебель с цветком вылезает, – стала объяснять Наташа. – И краешки у листиков загибаются очень красиво. Может такой подсвечник стоить шестьсот рублей?
– Может, – уверенно сказал Артем. – Наверняка может. Это зависит от сплава, от величины подсвечника, от работы, от веса, от клейма мастера или мастерской. Он и шестьсот тысяч может стоить, и шесть рублей.
– Он вот такой, – показала Наташа руками, – с двумя рогульками и листиками. Артемчик, он действительно очень красивый! Я его еще вычистила с содой, так вообще засиял!
– Но ты хоть кому-то его показывала?
– Конечно! Мы же все сперва решили, что он серебряный! Витя снес его к какому-то мастеру, тот сказал, что с серебром и рядом не лежало, но вообще вещь интересная, он бы сам ее охотно купил. И цену предложил. А я не захотела продавать.
– Деньги, что ли, у тебя лишние появились?
– Да нет… Жаль стало. Понимаешь – раз в жизни повезло – и менять эту прелесть на какие-то шестьсот рублей? Может, это я удачу свою нашла?
Артему пришлось хмыкнуть, чтобы подавить выскочившее было словечко. Удачу она свою нашла! Похоже, именно эта удача чуть не загнала ее два часа назад в петлю.
– А ты не смейся, – Наташа, видимо, восприняла подсвечник всерьез. – У нас на работе Нинка, машинистка, однажды сережку нашла на улице, хорошенькую такую, золотую, с камушком. Мы ей все говорили – продай, на что тебе одна сережка? А она не захотела, сказала – а может, это моя удача? Отдала сережку переделать на колечко – и через месяц с хорошим человеком познакомилась, замуж вышла. Видишь? А Светка потеряла свою цепочку – она на цепочке бабкин медальон носила – и заболела. Так она вышла из больницы, весь дом перерыла, все растребушила – и знаешь, где цепочку нашла? У нее замочек сломался, когда Светка в туалет ходила, а у нее там коврик мягкий, не слышно было, как медальон стукнул. Так эта цепочка и лежала под унитазом в щелочке. И Светка выздоровела!
Артему хотелось сказать, что выздоровела Светка после больницы, но он воздержался – понял, что имеет дело с управленческим женским фольклором, а это – неприкосновенно.
– А если бы подсвечник оказался серебряным? – только и спросил Артем.
– Продала бы! – решительно сказала Наташа. – И купила квартиру.
– А удача? – поддел, как ему казалось, Артем.
– Так это и была бы удача, что серебряный! Значит, мне бы сама судьба такие деньги на квартиру послала… А может, Бог… – неуверенно закончила она.
– Тогда понятно. Серебряный подсвечник – это живые деньги, а несеребряный – талисман, – подытожил Артем со всей серьезностью.
– Ну да! – обрадовалась Наташа, что ее наконец-то поняли.
– Значит, твоему Виктору было плевать на талисманы, ему зачем-то вдруг понадобились шестьсот рублей, и он стал уговаривать тебя продать подсвечник тому ювелиру? – ласково спросил Артем.
Наташа растерялась. Она уже забыла, о чем сгоряча брякнула, с чего начался разговор о подсвечнике. Она искренне не хотела закладывать своего женатого избранника – это само как-то вылезло на свет Божий. И логика его поступков, все это время подсознательно казавшаяся ей какой-то нехорошей, вдруг стала раскрываться перед посторонним, или уже не очень посторонним человеком, и Наташе стало стыдно.
– Эти шестьсот рублей понадобились мне самой! – выпалила она. – Я же Люське пальто купила, себе косметику, в долги влезла, разве ты не понимаешь? Он обо мне же и беспокоился!
За такое интересное беспокойство головы отвинчивать надо, подумал Артем. Взял бы и выдал ей эти шестьсот рублей, для работящего мужика, даже и семейного, шестьсот рублей – не такие уж великие деньги. Должно быть, любовник был из тех красавцев, что регулярно стреляют у подруги то трешку, то пятерку – словом, сумму, о которой потом и заикнуться-то как-то неловко.
Прием был нечестный, он отлично сознавал это. Так можно говорить только со своей женщиной, которую за дело и поругать не грех, потому что – своя, и она прекрасно знает это. Артем понимал, что его тон – совершенно ненужная надежда для Наташи, которой надоело быть ничьей. Но времени, чтобы узнать правду о ее странном самоубийстве, оставалось уже очень мало. Если учесть, что Артем пока еще очень незначительно продвинулся в своем дилетантском расследовании… Ему нужно было укреплять и укреплять в этой бедолаге сознание, что она для него – не случайный эпизод, что у их отношений отличная перспектива. Потом, когда он нападет на след, когда ему все станет ясно… Да, потом, когда в ее откровенности уже не будет нужды, она крепко разочаруется в своем спасителе. Пускай… Была бы только жива.
– Я же думала, что подсвечник серебряный! – воскликнула Наташа. – Мне поэтому Табакова и денег дала!
Артему все стало ясно. Он прямо-таки увидел перед глазами эту картину – взъерошенная Наташа врывается в свою контору, захлопывает дверь, испускает победный вопль: "Девочки, чего я вам расскажу!!!" Слетается кучка сорокалетних и старше "девочек". Хохочут над поисками бриллиантов в муфте. Интересуются фасоном дореволюционных туфель. Восклицают: "Счастливая ты, Наташка!" И что же из этого следует? Похоже, следует такая глупость: вряд ли Наташа рассказала "девоскам", что подсвечник оказался липовый. Во-первых, тогда у у нее сразу начнут выпрашивать денег в долг и трубовать возврата долгов. А так – святое ж дело подождать, пока она с максимальной выгодой продаст свое сокровище!… Стоп. Даже если по двадцать рублей за грамм плюс работа… Уж не это ли – те двадцать пять тысяч, из-за которых заварилась вся каша?
Тут Артему стало кисло. Он представил себе, какая толпа народа знала, что Наташа откопала в сарае клад. Все ее коллеги по управлению. Все школьные подружки. Все бабка, круглосуточно сидящие в грязном дворе у казенной песочницы без песка. А о том, что чудо не состоялось, знал, очевидно, только Витя. И ювелир, которому он носил подсвечник на экспертизу. Что же из этого следует? Имеет ли экспертиза какое-то отношение к событиям этой ночи?
– Послушай, этот твой… Витютя… – Артем употребил совершенно отвратительную кличку, которую навесили языкастые девчонки на его однокашника по училищу. – Он тебя с ювелиром-то хоть познкомил?
– А зачем? – удивилась Наташа.
Артем еще раз подумал – такие должны безвылазно сидеть дома и стряпать, выходя только в сопровождении мужа, и чтобы деньги лежали только у него в кошельке. Таким давать деньги в руки опасно. И доверять им решать их собственные проблемы – опасно.
– Ты, красавица моя, когда-нибудь в "испорченный телефон" играла?
– Ну, играла.
– Откуда ты знаешь, что именно сказал ювелир твоему Витюте? А?
– Но, Артемчик, зачем бы Витя стал мне врать?
– Да хотя бы затем, чтобы ты продала подсвечник за шестьсот рублей тому хмырю, а потом они вместе продали бы его за двадцать пять тысяч. Такие события иногда тоже бывают.
– Вите бы это даже в голову не пришло, – явно задергавшись, возразила Наташа. – С чего ты взял?
– По крайней мере, к шантажу твой Витютя отношения не имеет, – принялся рассуждать Артем. – Он единственный знает, что у тебя нет никаких двадцати пяти тысяч и что ты понятия не имеешь, где их взять. Ты же убеждена, что подсвечник стоит в лучшем случае рублей шестьсот.
– Я и так знала, что он ни при чем, – гордо ответила Наташа. – Он же две недели как на юг уехал!
Артем вздохнул – женщины неисправимы.
– И все эти две недели ты никому не говорила, что твой подсвечник – одно надувательство?
– Никому…
Разумеется, ей приятно было чувствовать себя миллионершей, подумал Артем, строить с "девочками" наполеоновские планы набегов на ближайшие комиссионки. Она даже забывала порой сама, что никаких двадцати пяти, илисколько там, тысяч не получит. А поскольку она-то знала правду насчет своих финансов, ей и в голову не пришло, что кто-то всерьез на них польстится. Тем более – вряд ли коллеги догадались разработать такой сложный план и умудрились умыкнуть девчонку.
Артем попытался свести все, что выяснил, воедино.
Кто-то был уверен, что Наташа нашла клад ценой в несколько десятков тысяч. Этот кто-то был достаточно хорошо знаком с ее дочерью, чтобы завезти Люську куда-то на дачу, к примеру, и запереть. Затем аноним стал звонить и подбрасывать записки. И вдруг случилось нечто, изменившее его планы. Возможно, Наташа нечаянно напала на след шантажиста. С его точки зрения, ситуацию могла спасти только ее смерть.
– Значит, так, Наташка! – бодро начал Артем. – У меня две версии. Первая – не очень приятная. Твой шантажист боится, что ты по телефону узнала его голос и поднимешь бучу. Оевидно, он больше не может держать твою Люську там, где ее запер, и для него лучший выход из положения – тот, который он тебе предложил. Вторая, более приятная версия – Люська от него сбежала.
– Ой, Артемушка!…
– Сбежала, говорю, и ему важно разобраться с тобой, пока девочка не добралась до дома. Кстати, знала ли она всю эту историю с подсвечником?
– Я ей ничего не говорила.
– А кто-нибудь другой мог рассказать?
– А кто? – наивно спросила Наташа.
– Она к тебе на работу приходила?
– Забегала.
– Ни с кем из твоих коллег наедине не оставалась?
– По-моему, нет. Мы с ней сразу вместе обедать шли.
– А если бы она узнала, что у тебя такие деньги завелись?
– Со свету бы меня сжила, – буркнула Наташа. – На колготки бы все убухала! Я ее, транжиру, знаю.
– Артему хотелось съязвить насчет наследственности, но воздержался. Он почувствовал, что уже тепло, тепло, почти горячо!
Могло же быть и так – кто-то из "девочек" нашел возможность рассказать Люське про подсвечник. Заьем они договорились, и Люська поселилась безвыходно дома у "девочки", оттуда и посылала кошмарные записки. Нашли кого-то, чтобы говорил по телефону уголовным голосом. И все же – почему белый капроновый шнур и сосна на отшибе?
– Придется нам, красавица моя, сейчас взять блокнот и составить два… или лучше три списка. Первый – кто знал правду насчет подсвечника. Вернее, то, что ты считаешь правдой. Второй – те, кто бы убежден, что ты вот-вот получишь деньги. Третий – у кого из твоих подруг и сослуживиц есть машина.
– При чем тут машина? – удивилась Наташа.
– При том, что не поедет же твой шантажист на такси смотреть – повесилась ты или еще рыдаешь! – не выдержал Артем. Действительно, баба – она и есть баба, ей не то что все разжуй, не то что в рот положи, но еще и челюсть ей захлопни, еще и подзатыльник дай, чтобы от неожиданности проглотила.
– Понимаешь, если шантажист попросит таксера высветить твой висящий силуэт, тексер его первым делом в милицию отвезет, – помолчав, объяснил Артем. Но она ничего уточнять не стала.
Она только вздыхала коротко и молчала.
Арем достал из бардачка блокнот и видавшую виды шариковую авторучку. Нашел чистый листок. Приготовился писать.
– Ну?
– Что – ну?
– Кто знал, что подсвечник – фуфло?