Когда показался дом Этель, Симуса внутренне передернуло. Почтовые ящики находились внутри, в холле, за запертой входной дверью наверху крыльца. Когда он раньше приходил сюда, чтобы оставить чек, он звонил суперинтенданту и тот впускал его. Но сейчас в этом не было необходимости. Девочка, в которой Симус узнал соседку Этель с четвертого этажа, обогнала его и поднималась по ступенькам. Он порывисто схватил ее за руку. Девочка в испуге оглянулась. Худенький подросток с острым личиком - ей, наверное, не больше четырнадцати. Не такая, как его девочки, подумал Симус. Выбрав лучшее, что было заложено в их с Рут генах, дочкам достались хорошенькие мордашки и мягкая очаровательная манера улыбаться. Он вынул один конверт и извиняющимся тоном спросил: "Ты не будешь против, если я зайду вместе с тобой в холл? Мне надо кое-что положить в почтовый ящик мисс Ламбстон".
Выражение испуга исчезло: "О, конечно. Я знаю, кто вы. Вы ее бывший муж. Сейчас, наверное, пятое число. Мисс Ламбстон так всегда говорит, когда вы приносите деньги". Девочка засмеялась, показывая редкие зубы.
Ничего не ответив, Симус нащупал в кармане конверт и ждал, пока девочка откроет дверь. Его захлестнула волна ярости. Итак, он уже посмешище для всего дома!
Почтовые ящики висели сразу за входной дверью. Ящик Этель был забит до отказа. Симус до сих пор не решил, что ему делать. Чек или письмо? Девочка стояла за внутренней дверью, наблюдая за ним. "Вы как раз вовремя, - сказала она. - Этель как-то говорила моей маме, что отправит вас прямиком в суд, если чек задержится".
Симуса охватила паника. Надо бросить чек. Он выхватил из кармана конверт и силой начал запихивать его в узкую щель ящика.
Придя домой, он лишь утвердительно кивнул в ответ на сердитый вопрос Рут. Он просто не вынес бы сейчас взрыва, который, естественно, последовал бы вслед за его признанием. Дождавшись, пока Рут выйдет, Симус повесил пальто, достал второй конверт и заглянул в него. Конверт был пуст.
Симус рухнул в кресло, его трусило, во рту появился привкус желчи. Он обхватил голову руками. Его опять угораздило дать маху. И чек, и письмо он сунул в один конверт. И теперь все это в ящике у Этель.
* * *
Всю среду Никки Сепетти провел в постели. Жжение в груди усилилось. Мария то входила, то выходила из спальни. Она принесла поднос с апельсиновым соком, кофе и свежим итальянским хлебом, густо намазанным джемом и в очередной раз надоедала ему с просьбой позволить ей позвать врача.
В полдень, сразу после того, как Мария ушла на работу, приехал Луи. "Позвольте заметить, что у вас больной вид, " - сказал он.
Никки спровадил его вниз посмотреть телевизор. Когда он будет готов отправиться в Нью-Йорк, он позовет Луи.
Луи прошептал: "Вы не ошибались относительно Мачадо; они убрали его". Он улыбнулся и подмигнул.
Ближе к вечеру Никки встал и начал одеваться. Ему следовало бы все-таки отправиться на улицу Малберри, не надо, чтобы все и каждый были в курсе, насколько он болен. Никки весь покрылся испариной, пока натягивал пиджак. Держась за спинку кровати, он медленно сел, ослабил галстук, расстегнул воротник рубашки и лег на кровать на спину. В течении следующих нескольких часов боль в груди росла и накрывала его гигантской волной. Под языком жгло от нитроглицериновых таблеток, которые он сосал, не переставая. Но они уже не помогали, просто вызывали привычную головную боль, растворяясь во рту.
Перед его глазами вставали лица; чаще всего лицо матери: "Никки, не водись с этими мальчишками, ты же хороший мальчик, к чему тебе проблемы". Утверждение собственного авторитета среди своих. Нет врагов маленьких и больших. Но женщины - никогда. Он так и заявил на суде. Тесса. Ему было бы приятно увидеть Тессу еще хотя бы раз. Никки-младший. Нет, Николас. Тереза и Николас. Они будут довольны, если он умрет в собственной постели, как подобает порядочному человеку.
Издалека он услышал, как открылась и закрылась входная дверь. Это, должно быть, пришла Мария. Затем прозвенел дверной звонок, оглушительно и настойчиво. Недовольный голос Марии: "Откуда я знаю, дома он или нет. Что вам нужно?"
"Я дома, - подумал Никки. - Да, я дома". Распахнулась дверь спальни. В поле его неподвижного взгляда попало перепуганое лицо Марии, он услышал ее вскрик: "Врача!" Еще лица. Копы. Они в штатском. Но, даже умирая, он чует их за версту. Он знал, почему они заявились сюда. Тот их парень, стукач, которого убрали. И, конечно, тут же приперлись к нему.
"Мария, " - вскрикнул он. Получилось прошептал.
Она склонилась, почти прижав ухо к его губам, поглаживая его лоб. "Никки!" - она заплакала.
"На... могиле моей... матери...я... не...заказывал...убили...жену...Керни".
Он еще силился сказать, что пытался предотвратить убийство дочери Керни. Но он лишь смог крикнуть: "Мама!" перед тем, как невыносимая боль обожгла в последний раз грудь и его глаза перестали видеть. Голова Никки дернулась на подушке, тяжелый предсмертный хрип наполнил дом и резко оборвался.
* * *
Скольким еще людям Этель растрепала о том, что он таскает деньги, которые она припрятывает по всей квартире? Этот вопрос не давал Дугу покоя все утро в среду, пока он сидел за своим столом в холле Космик Ойл Билдинг. Автоматически он подтверждал время приемов, записывал имена, раздавал пластиковые номерки ожидающим вызова и забирал их у посетителей, выходящих из кабинетов. Несколько раз Линда, секретарша с седьмого этажа, останавливалась поболтать с ним. Сегодня он держался с ней немного прохладно, и это интриговало ее. Как бы она прореагировала, если бы узнала о том, что он - наследник такой кучи денег? И откуда Этель все это взяла?
Находился только один ответ. Этель здорово тряхнула Симуса, когда тот собрался расторгнуть брак. Кроме алиментов, она оторвала солидный куш и, должно быть, весьма удачно его вложила. Потом хорошо пошла та книга, которую она написала пять или шесть лет назад. Несмотря на свои заскоки, она всегда была достаточно практичной. Именно это соображение вызывало у Дуга тошнотворную тревогу. Она знала, что он ворует ее заначки. Сколько людей еще знают об этом, благодаря ей?
Промучавшись этими проблемами до полудня, он принял решение. На его счету как раз достаточно денег, чтобы снять четыре сотни долларов. Он еле дождался, пока наконец не подошла его очередь в банке и четыре стодолларовые банкноты оказались у него в руках. Он припрячет их в разные укромные места, которые Этель не использует слишком часто для своих тайничков. Таким образом, при тщательном поиске они найдутся. Немного успокоившись, он взял себе хот-дог и вернулся к работе.
В шесть тридцать, завернув с Бродвея на 82-ую улицу, Дуг заметил Симуса, спешащего с крыльца дома Этель. Дуг чуть не рассмеялся вслух. Как же, как же - пятое число, и "этот слизняк" точно вовремя со своим чеком. Как, однако, жалко он смотрится в своем широченном заношенном пальто. Дуг с сожалением подумал о том, что может пройти еще немало времени, прежде чем он сам позволит купить себе новую одежду. Но с этого дня он должен быть предельно осторожным.
Он забирал почту каждый день, беря ключ из коробочки у Этель на столе. Конверт от Симуса был запихнут в ящик, даже немного высовывался наружу. В основном же в ящике была всякая реклама. Счета Этель направлялись прямо к ее бухгалтеру. Дуг просмотрел конверты и бросил их на стол. Все, кроме одного, без марки - "зарплата" от Симуса. Его конверт даже не заклеен как следует. Было хорошо видно, что в нем лежит письмо и чек.
Совсем не трудно открыть его, а потом снова заклеить. Он потянул за краешек и осторожно, стараясь не порвать, открыл конверт. Из него выпал чек. Господи, здесь было бы над чем поработать графологу. Если когда-нибудь состояние стресса изображали графически, то это был бы почерк Симуса, сплошь состоящий из пляшущих каракуль.
Дуг положил чек обратно, раскрыл письмо, прочитал его, потом прочитал еще раз и у него от изумления отвисла челюсть. Что за черт... Он осторожно вложил письмо, лизнул клейкий краешек и крепко прижал к конверту. В сознании Дуга, как застывшая картина, возник Симус, почти бегом пересекающий улицу, засунув руки в карманы. Он явно что-то задумал. Что же за игру он затеял, написав благодарность Этель за отказ от дальнейших алиментов и в то же время, вкладывая чек?
"Судя по всему, она освобождает его, " - подумал Дуг, и вдруг мурашки побежали у него по телу. - " А вдруг так и предполагается, что письмо прочтет не Этель, а он?"
* * *
Придя домой, Нив с удовольствием увидела, что Майлс основательно прошелся по магазинам. "Ты даже зашел в "Забарс", а я уж думала, что мне придется завтра раньше закрыться. Теперь я смогу кое-что приготовить уже сегодня". Она предупреждала, что задержится из-за накопившейся бумажной работы. Про себя Нив подумала, что, слава Богу, он не спрашивает, как она добиралась домой.
Майлс приготовил небольшую баранью ногу, отварил на пару зеленую фасоль и сделал салат из помидоров и лука. Он сидел за небольшим столом на кухне, поставив рядом с собой открытую бутылку бургундского. Нив переоделась в узкие брюки и свитер, со вздохом облегчения опустилась в кресло и потянулась к вину. "Очень мило с твоей стороны, Комиссар, " - сказала она.
"Ну, коль скоро ты взялась угощать завтра мушкетеров из Бронкса, я решил это заслужить". Майлс принялся нарезать мясо.
Нив молча наблюдала за ним. Хороший цвет лица. Глаза уже не больные, и взгляд не такой тяжелый. "Я терпеть не могу делать тебе комплименты, но ты выглядишь отменно здоровым, " - сказала она ему.
"Я нормально себя чувствую". Майлс положил аккуратно нарезанные ломтики баранины на тарелку Нив. "Надеюсь, что я не переборщил с чесноком".
Нив попробовала. "Замечательно. Так вкусно можно приготовить только в добром здравии".
Майлс потягивал бургундское. "Хорошее вино, " - его глаза затуманились.
"Некоторая депрессия, - объяснял Нив доктор, когда они обсуждали здоровье Майлса. - Это последствие инфаркта плюс тоска по работе, которую пришлось оставить ..."
"И вечная тревога обо мне, " - добавила Нив.
"Вечная тревога о тебе, потому что он не может себе простить, что не потревожился в свое время о твоей матери".
"Как с этим покончить?"
"Держать Никки Сепетти в тюрьме. А если это невозможно, найди отцу какое-нибудь занятие к весне. Сейчас он надломлен, Нив. И без тебя он будет чувствовать себя ненужным, но в то же время он ненавидит себя за эту моральную от тебя зависимость. Он очень гордый. Да, и еще: прекрати обращаться с ним, как с ребенком".
Это было полгода назад. Сейчас уже весна. Нив в самом деле старалась относиться к Майлсу, как и раньше, ни в коем случае не дать понять, что что-то изменилось. Они энергично обсуждали вместе все, что происходило в их маленькой семье и вне ее: от долга Нив Салу до политических новостей. "Ты первая за девяносто лет в роду Керни, кто голосует за республиканцев!" - бушевал Майлс.
"Это еще не значит, что борьба проиграна".
"О, это становится опасным".
И вот сейчас, когда все понемногу стало возвращаться в свое русло, он так встревожен из-за Никки Сепетти. И неизвестно, сколько это может продлиться.
Так размышляла Нив, бессознательно покачивая головой. Она бросила взгляд вокруг себя, в который раз автоматически отмечая, что столовая все-таки самое ее любимое место в квартире. Потертый восточный ковер в синих и красных тонах; кожаные диван и кресла, удобные и уютные; фотографии на стенах: Майлс, получающий несчетное количество различных наград, Майлс рядом с мэром, Майлс с губернатором, Майлс с лидером Республиканской партии. Окна смотрят на Гудзон. В стиле Викторианской эпохи портьеры, которые повесила еще Рената, - темно-синие с темно-красным, едва заметные глазу блестящие полосочки красиво отражают свет хрустальных бра. Между светильниками фотографии Ренаты: на самой первой отец Ренаты запечатлел ее десятилетней девочкой - она почтительно смотрит на лежащего с забинтованной головой Майлса; Рената с новорожденной Нив; Рената с Нив, которая начинает ходить; Рената, Нив и Майлс с масками и трубками для подводного плавания, они только что вылезли из воды. Эта фотография сделана за год до смерти Ренаты.
Майлс поинтересовался меню на завтрашний обед: "Я не знаю, что именно ты собиралась готовить, поэтому на всякий случай я купил все".
"Сал заявил, что не намерен поститься вместе с тобой, а епископ заказал песто".
"Я прекрасно помню времена, когда для Сала бутерброд, сделанный из белого хлеба, казался невиданным лакомством, и когда мать Девина посылала его купить на пять центов рыбный пирог и банку спагетти "Хейнц", - проворчал Майлс.
Попивая на кухне кофе, Нив принялась готовиться к завтрашнему приему. Книги рецептов, которыми пользовалась Рената хранились на полочке над раковиной. Нив достала свою любимую - старинную фамильную реликвию - с рецептами блюд Северной Италии.
После смерти Ренаты Майлс нанял для Нив частного преподавателя итальянского, чтобы та не забывала разговорный язык. Подрастая, один месяц летних каникул она проводила в Венисе со своими бабушкой и дедушкой, и первый год ее обучения в колледже прошел в Перуджи. Несколько лет она не притрагивалась к рецептам, избегая смотреть на пометки, сделанные четким, с завитушками почерком Ренаты. "Больше перца. Печь только двадцать минут. Сбрызнуть маслом". Перед глазами Нив вставала Рената, напевающая про себя, как всегда она делала, когда готовила. Вот она предлагает дочери что-то растереть, или смешать, или отмерить; вот она внезапно начинает возмущаться: "Дорогая, или это опечатка, или повар был пьяным. Кто же льет так много масла в салат? Это все равно, что пить из Мертвого моря".
Иногда Рената делала мгновенные зарисовки Нив на полях книги. Эти зарисовки были по сути очаровательными, великолепно выполненными миниатюрами: Нив, разодетая, как принцесса, сидит за столом; Нив рядом с огромной миской, Нив в костюме в стиле девушек Гибсона пробует печенье. Дюжины рисунков, каждый из которых лишь напоминает о невосполнимой потере. Воспоминания, которые они вызывают, слишком болезненны. Нив почувствовала, как увлажнились ее глаза.
"Я всегда говорил, что ей надо брать уроки рисования, " - сказал Майлс.
Нив даже не заметила, когда Майлс встал у нее за спиной. "Маме нравилось заниматься тем, чем она занималась".
"Продавать одежду скучающим дамам".
Нив прикусила язык. "То же самое ты можешь сказать и обо мне".
Вид у Майлса стал виноватый. "О, Нив, прости. Я разволновался. Беру свои слова назад".
"Да, ты разволновался, к тому же ты, действительно, так считаешь. А сейчас уходи из моей кухни".
Она нарочно громко стучала посудой, пока отмеряла, наливала, нарезала, смешивала, кипятила и пекла. Ничего страшного, просто Майлс со своими взглядами мог бы возглавить мировое движение по дискриминации женщин. Если бы Рената всеръез занималась живописью и стала, скажем, неплохим художником-акварелистом, то Майлс все равно рассматривал бы это лишь как женское хобби. Он не в состоянии понять, что правильно подобранная для женщины одежда может положить начало каким-нибудь изменениям в общественной или деловой жизни.
"Обо мне писали в "Вог", "Таун энд кантри", "Нью-Йорк таймс" и еще бог знает где, - думала Нив, - но все это никак не поколебало Майлса в его убеждениях. Как будто я ворую у людей, требуя, чтобы они покупали такую дорогую одежду".
Она припомнила, как раздражен был отец, когда во время Рождественской вечеринки он обнаружил Этель Ламбстон в кухне, листающую книги Ренаты. "Вы интересуетесь кулинарией?" - полюбопытствовал он ледяным тоном.
Этель даже не заметила его раздражения. "Вовсе нет, - сказала она беззаботно. - Я читаю по-итальянски и случайно заметила эти книги. Queste desegni sono stupendi".
Она держала в руках поваренную книгу, где рукой Ренаты были сделаны карандашные наброски. Майлс отобрал книгу. "Моя жена была итальянкой. Я по - итальянски не говорю".
Это вот тогда Этель поняла, что Майлс вдовец и увивалась вокруг него весь вечер.
Наконец все было готово. Нив поставила готовые блюда в холодильник, прибрала и накрыла стол в столовой, старательно игнорируя Майлса, который смотрел телевизор в небольшом кабинете. Как только она закончила расставлять на буфете посуду, начались ежевечерние новости в одиннадцать часов.
Майлс протянул Нив бокал с бренди: "Твоя мама тоже всегда гремела кастрюлями и тарелками, когда сердилась на меня". Его лицо расплылось в мальчишеской улыбке. Это следовало расценивать, как извинение.
Нив взяла бренди. "Очень жаль, что она не швырялась ими в тебя".
Они засмеялись. В это время зазвонил телефон и Майлс взял трубку. Веселое "Алло" сменилось его отрывистыми вопросами. Нив смотрела, как сжались его губы. Положив трубку, он сказал без всяких интонаций: "Это звонил Херб Шварц. Один из наших парней работал прямо в шайке Сепетти. Его только что нашли в мусорном баке. Пока живой, но вряд ли долго протянет".
У Нив пересохло во рту. Лицо Майлса исказилось, Нив затруднилась бы даже сказать, что оно выражало. "Его зовут Тони Витале, - продолжал Майлс. - Им он был известен как Кармен Мачадо. Они выстрелили в него четыре раза, и по идее он должен был быть уже мертв, но каким-то чудом выжил. Он хотел, чтобы мы кое-что знали".
"Что же?" - прощептала Нив.
"Херб был в "Скорой помощи", и Тони сказал ему: "Нет заказа... Никки... Нив Керни". Майлс закрыл руками лицо, словно желая скрыть его от взгляда Нив.
Нив уставилась на отца. "Но ты же не думал всерьез, что он мог быть?"
"Да, я думал, - голос Майлса почти перешел на крик. - Да, я так думал. И теперь, впервые за эти семнадцать лет, я смогу ночью уснуть спокойно". Он положил руки ей на плечи. "Нив, они пришли задать Никки кое-какие вопросы. Наши ребята. И они видели, как он умирает. У этого вонючего сукина сына был сердечный приступ. Он умер. Нив, Никки Сепетти мертв!"
Майлс обнял ее. Она могла слышать, как часто бьется его сердце.