Вот за это тоже она терпеть не могла старые любовные истории, которые аукаются криминалом в настоящем. Жуть как не любила.
– Яковлев об этом знает?
– Нет, не думаю. Иначе не убивался бы так и не предъявлял бы… – Валера прикусил все же язык.
Но Маша и так давно догадалась, что нападение тоже связано с Алиной. Он и там искал свою дочь. Конечно, хотел напасть на Зайцева, водитель просто попался под руку. Но раз Яковлев пришел туда с разборками, значит, даже не подозревал, что Алина может оказаться не его дочерью.
– Я все поняла. – Она сделала шаг к выходу. – Но из города, пожалуйста, никуда не уезжайте.
Глава 16
Алина смотрела на столик у своей кровати. Нарядно сервирован. Овсянка пахнет вкусно, сок в стакане прозрачный. Ее любимая теплая булочка из цельнозерновой муки со сладкой масляной обсыпкой накрыта бумажной салфеткой с ажурными краями.
Горничная, которая была у нее в детстве, приучила ее к такому хлебу. Она пекла сама. В Алинином детстве в доме постоянно пахло выпечкой. Потом горничная уволилась, ее сменила вторая, третья. У этих выпечка выходила скверно, Алина капризничала. Мама нашла недешевую, скажем прямо, булочную, где выпекали изумительный домашний хлеб. Булочки, которые так полюбила Алина, там были тоже. Теперь каждое утро ровно в половине восьмого к ним являлся курьер с горячей выпечкой. Иногда, крайне редко, за хлебом приходилось ездить кому-то из домашних.
Булочка из цельнозерновой муки для Алины, ржаная коврижка для отца и батон из отрубей для мамы Светы. Каждое утро последние пять, нет, семь лет, она ела эту булочку на завтрак. Об этом знали все: мама, папа, прислуга, курьеры, работники частной булочной. Их ежедневный заказ оставался неизменным.
Так почему, спрашивается, никто не обратил внимания на странного типа, который каждое утро стал покупать у них именно такие булки? Булки, которые она так любит! Почему никто не заметил? Она же не просто так его туда направила. Она думала, что подаст этим знак: жива, ищите. Выходите на след этого странного убийцы, который почему-то оставил жертву в живых. Что медлите?
Никто не шелохнулся. Никто. Может, ее уже давно похоронили? Надоело искать? Или заказчиками стали ее близкие, которым она надоела своими капризами и неповиновением? Она связалась с парнем не их круга, и они…
Кстати, парень. Антон что, тоже забыл ее? Разлюбил? Бросил? Теперь строит отношения с кем-то еще?
Мысль о предательстве Антона неожиданно оказалась больнее мыслей о том, что ее забыли родители. Алина оттолкнула столик с завтраком, подтянула ноги к животу и расплакалась.
– Опа! Ты чего это, а?
Тюремщик переполошился, вскочил со стула, с которого всегда наблюдал, как она ест. Подошел. Неуверенно протянул руку и погладил ее по спине. Алина отпрянула. Прошипела, не поднимая головы:
– Не трогай меня, слышишь! Не трогай меня, прошу!
– Прости. – Он послушно отступил. – Не хотел тебя пугать.
Он не хотел ее пугать. Не хотел ее слез. Не хотел, чтобы она его ненавидела. Хотя прекрасно понимал, что полюбить его она не сможет никогда.
– Пугать не хотел? – закричала Алина истерически. Вскочила. Цепь, на которую он ее посадил, натянулась, противно зазвенела отполированными им же самим звеньями. – А что ты хотел? Сделать меня счастливой? Здесь? В этом подвале? На цепи? Ты… ты просто сумасшедший урод, понял! Моральный извращенец! Ненавижу тебя. Ненавижу! Убирайся отсюда. Вместе со своим чертовым завтраком! Я не стану есть ничего больше. Лучше умру с голоду.
Два дня она в самом деле ничего не ела, пила только воду. К еде не прикасалась, хотя он старался и готовил все лучшее. Все, что она любила. Даже в японском ресторане заказал роллы с тунцом и авокадо. Алине нравилось, он знал. Но она ни к чему не прикоснулась.
Утро третьего дня началось с ее слабых стонов.
– Что? Что с тобой? – бросился он к кровати, на которой она корчилась.
– Плохо, – прошептала она, не открывая глаз. – Тошнит. Господи, как же плохо!
Ее вырвало прямо ему на рубашку. А он каждое утро надевал свежую – для нее. Хотя она не обращала никакого внимания на его одежду и дорогой одеколон. Тоже ради нее купленный.
Он брезгливо поморщился, схватил со столика салфетки, принялся тереть рубашку. Потом дотронулся до ее лба – температура нормальная. Что с ней тогда? Может, от голода?
– Я же говорил, тебе надо поесть. Без воздуха и еды ты так долго не протянешь.
Он сел у нее в ногах и не сдержался, дотронулся до ее колена. Кожа была холодной, влажной. Что за дела? Может, отравилась? Нет, отравиться она не могла. Еда вся свежая. К роллам она не притронулась.
На его прикосновение она внимания не обратила – все так же лежала на спине, чуть согнув ноги в коленях. Бледная, под глазами темные круги. Ночная рубашка натянулась на груди.
Так, стоп. Что-то не то. Что-то изменилось. Ему кажется или грудь у нее сделалась больше? Нет, не кажется. Ночная рубашка, которую он ей купил, потому что надо же ей в чем-то спать, оказалась тогда чуть великовата. А сейчас вон натянута так, что верхняя пуговица не застегивается.
– Что уставился, гад? – прохрипела Алина с яростью и дернула коленом, сбрасывая его руку. – Какое сегодня число?
– Что?
– Какое сегодня число? Сколько я вообще здесь нахожусь?
– Послезавтра первое июля. И у меня ты…
Он нахмурился, делая вид, что подсчитывает, хотя прекрасно помнил, когда выполнил заказ на нее. Правда, не до конца по контракту.
– Три с половиной недели, – закончила она за него.
С трудом поднялась, уселась, подоткнула под спину подушку. Уставилась на него с неприязнью. Хотя по-другому она на него и не смотрела.
– У меня к тебе вопрос, чудовище. Могу задать?
– Задавай. – Он приветливо улыбнулся. Он всегда ей так улыбался.
– Ты… Когда ты меня сюда притащил, я ведь была без сознания, так? – Алина глянула исподлобья. – Ты же отключил меня на квесте, да?
– Совершенно верно. Я отключил тебя, вынес на руках на улицу. Охранник спал, так что никто ничего не видел. Я донес тебя до машины и привез сюда. Хотя!.. – Он поднял указательный палец и назидательно закончил: – Хотя должен был убить тебя, малышка.
– И я была все это время без сознания?
– Да. Очнулась часа через три.
– Ага. – Она свела руки перед грудью – заметила, что он таращится на вырез ее ночной сорочки. – И ты все эти три часа ничего такого со мной не делал?
– В каком смысле?
– Ты меня не… – Алина прикрыла глаза, мотнула головой, шепнула ругательство. – Ты не занимался со мной сексом, вот что я хочу спросить?
– С тобой сексом? Когда ты была без сознания? С ума сойти! – Он шлепнул себя ладонями по коленям. – Я, может, и не святой, род занятий, сама понимаешь. Но женщин по принуждению не брал никогда.
– Понимаю: ты убийца, но не насильник! – Ее ротик презрительно скривился. – Как мне повезло!
– А зачем спросила-то?
Углубляться в эту тему он не хотел. Он уже слышал многое от нее в свой адрес. Иногда "урод" было самым лестным.
– Я могу быть с тобой честной? – с вызовом ответила она вопросом на вопрос. – Могу быть уверена, что, узнав правду, ты меня не убьешь и не расчленишь, чтобы зарыть в саду под яблоней?
– Нет у меня яблонь, только вишни, – в тон ответил он. – И с какой стати мне тебя убивать? Если я уж не сделал этого сразу…
– А с той, что я, кажется, беременна, понял? – заорала она и неожиданно плюнула в его сторону.
Тут же судорожно схватилась за край одеяла, натянула его на голову и зарыдала.
– Что? – шепнул он сам себе. – Беременна? Этого только не хватало!
Она услышала и заорала из-под одеяла:
– А я не просила тебя меня похищать. Лучше бы убил там сразу! Лучше бы сдохнуть там, чем гнить в твоем подвале! Господи, и еще этот залет! Что, вот что теперь делать?
Он, честно, не знал. Он слушал ее глухие рыдания, наблюдал за тем, как она корчится под одеялом, и размышлял.
Он хотел Алину одну. Искренне надеялся сломить ее волю. Надеялся подчинить ее себе, сделать послушной, податливой, милой. Они бы потом уехали куда-нибудь, где о них никто бы не знал. За границу, например. Паспорта уже готовы – вчера вечером забрал, смотался за три сотни километров. По этим паспортам они с Алиной муж и жена – Дмитрий и Елена Гончаровы. Страна, которую он выбрал, не требовала визы. Все бы у них вышло. Стали бы они жить мирной обеспеченной жизнью, ни в чем бы не нуждались, наслаждались отдыхом, покоем и друг другом. Денег бы у него хватило. На все. Даже на ее капризы.
А теперь что получается?
Получается, его планам конец? Все к черту? Выходит, зря вообще все это затеял: оставил ее жить, притащил сюда, кормит, ухаживает, терпит оскорбления?
Как же так!
Он не был готов к этому, и не важно, чьего ребенка она носит. Беременная она ему не нужна. Он не терпел детей. Не трогал их никогда, конечно, когда исполнял заказы, но и любить не любил. Да он и представить не мог себя в роли отца. Какой из него отец? Он киллер, привык забирать жизни, а не производить их на свет.
Опять же, он бы смирился, произойди это случайно. Пусть бы засранец жил, становился его копией. Может, он бы со временем обучил его своему ремеслу. Но растить и учить чужого он не нанимался.
– Кто папаша? – поинтересовался он.
И впервые посмотрел на нее без всякой симпатии. Даже цинично подумал, что от брюхатой телки стоит избавиться. Он имеет право отступить от этого принципа – не трогать детей, даже не успевших родиться. Он все равно уже себе изменил – оставил объект в живых.
– Кто папаша, я спрашиваю? – Он впервые повысил голос и резко сдернул с нее одеяло. – Тот красавчик? Этот мачо, из-за которого все телки в твоей школе с ума посходили?
Алина затихла, съежилась. Его глаза сделались злыми, холодными, гадкими. Ей стало страшно. Намного страшнее, чем было до сих пор. И еще эта отвратительная тошнота, выворачивающая желудок. И слабость. Болело, кажется, все: грудь, колени, локти, поясница. И еще ныл низ живота.
– Плохо. Мне плохо. Уйди, – попросила она тихо.
Он отошел от кровати и принялся ходить туда-сюда. Алина осторожно приоткрыла глаза. Вид тюремщика ужасал. Лицо, которое она при других обстоятельствах даже сочла бы привлекательным, побелело, скулы заострились. Губы плотно сжаты. Глаза превратились в две бездонные черные дыры.
– Мне надо подумать, – рявкнул он, когда заметил, что она за ним наблюдает.
– Не трогай нас, ладно? – попросила она, стараясь, чтобы голос звучал как можно жалобнее.
И он озверел. Подскочил, грубо схватил ее за руку, сдернул с кровати. Заставил встать перед ним. Он как будто не замечал, что цепь, на которую он ее посадил, сильно натянулась и браслет впился в кожу. Вцепился пальцами в ее подбородок, приподнял лицо. И зашипел, касаясь губами ее щеки:
– Никаких "нас" не будет, поняла? Не будет никогда! Или ты одна, или никак.
– Но он уже есть, – слабым голосом возразила она, трясясь всем телом.
Ее не держали ноги. Ей было жутко. Ее снова тошнило. Второго рвотного пятна на своей рубашке он ей точно не простит.
– А мне плевать, что он есть, – прошипел он и неожиданно обхватил другой рукой ее талию и с силой прижал к себе. – Мне нужна ты! Одна! И то не факт. Я буду думать. А ты…
Он швырнул ее обратно на кровать, не особо беспокоясь, что она может удариться о спинку головой. И что оковы на щиколотке могут расцарапать нежную кожи до крови.
Его уже все, касающееся ее, не заботило, поняла Алина. И это было худо.
– А ты посиди здесь и тоже подумай, – закончил он.
– О чем? – Алина потерла ушибленную макушку.
– О том, что такое должно вдруг случиться, чтобы я от тебя не избавился.
– Тест! – крикнула она ему в спину, когда он двинулся к двери. – Купи мне тест в аптеке. Пожалуйста.
– Зачем? – Он равнодушно дернул плечами, открыл дверь.
– Я могу ошибаться.
– Ошибся я, когда не выполнил заказа, – проворчал он, запирая пленницу. – Еще как ошибся.
Глава 17
– Снова ты? Зачем явился? Я тебя не вызывала.
Маша недобро уставилась на Антона. Сегодня он выглядел каким-то взъерошенным, невыспавшимся. Широкие льняные брюки измяты. На клетчатой рубашке прямо на груди сальное пятно. На плече – зеленый след, как если бы он валялся где-то в траве. И неаккуратно ел при этом что-то жирное.
Даже не потрудился переодеться в чистое, недовольно поморщилась Маша. Пришлось присмотреться внимательнее: может, под кайфом? Или с похмелья? Вроде нет. Но глаза красные, воспаленные.
С чем, интересно, явился? С претензиями?
Утро не задалось. Она не проспала, нет. Она снова пообщалась со своим бывшим, вознамерившимся ее повоспитывать. Снова не сдержалась, наговорила гадостей. Теперь этот гад, смакуя подробности, расскажет все Валерке. Какая у него мать грубиянка. Разве можно такой доверить ребенка? Что она может ему дать? Чему научит, кроме хамства?
Этими словами он обычно заканчивал свои нравоучительные беседы. Гладил Валерку по голове, целовал в макушку и добавлял что-нибудь приторное:
– Не переживай, сынок. Со мной не пропадешь.
Сынок перестал переживать по этому поводу уже пару лет как. И от отцовых поцелуев в маковку уворачивался. И мнение о матери у него было совершенно другим. Однажды он, дурачок, поделился им с папашей. За что и остался без поездки на рыбалку в выходной.
Такие вот воспитательные мероприятия устраивал ее бывший их общему сыну.
Словом, дерьмо у нее, а не жизнь, сделала она вывод в ту самую минуту, когда подкрашивала губы перед тем, как выйти из дома. Главное, выхода из этого тупика не было. Валерка мог бы запросто к ней перебраться, но…
Но ему бы снова пришлось подолгу бывать одному. У нее ведь ненормированный график и собачья работа, которую она ни на что не променяет. Она возвращается домой измученной, иногда злой, и сил остается только на то, чтобы принять душ и упасть в кровать. Кто, скажите, при таком графике станет заниматься сыном? Проверять уроки, гладить рубашки, готовить правильные завтраки и обеды? Ей одной достаточно чашки кофе и скучного бутерброда из серого хлеба с подсохшим сыром. Но обходиться так с Валеркой она не имеет права.
Вот подрастет он еще немного, будет ему шестнадцать. Станет самостоятельным, и тогда…
– А вот тогда ты ему будешь уже не нужна, дорогая, – перечеркивал ее мечты бывший муж. – Ни я нужен не буду, ни ты.
И ведь прав был, мерзавец, на сто процентов. После очередного такого сегодняшнего разговора ей стало так худо, что на совещании у полковника она сидела пришибленной, за что немедленно получила трепку. И какую! При всех назвал ее непрофессионалом, распыляющимся на мелочи. Так и сказал:
– Негоже, капитан, и непрофессионально распыляться по мелочам.
Это он ей допрос водителя Зайцева все не может простить. Глава района Глеб Анатольевич уже пожаловался куда можно и нельзя.
– У вас, понимаете, подозреваемый под замком сидит. Подозреваемый, между прочим, в двух убийствах и одном нападении. А вы нормальных людей дергаете. Да еще пострадавших. Да еще с претензиями.
Подозреваемым из пострадавших стал вдруг гражданин Яковлев, который умудрился засветиться сразу в нескольких делах.
В убийстве Стеллы Зиминой – его выбегающим из ее квартиры видела соседка в ночь убийства. У Стеллы под ногтями обнаружены частички эпителия, принадлежащего Яковлеву. У него вся физиономия расцарапана. Ссору с бывшей любовницей он не отрицает. Отрицает убийство, да кто же ему поверит!
Дальше он засветился в нападении на водителя Зайцева. Опять-таки не отрицает, что хотел напасть на самого Зайцева. О причинах умалчивает. Маша подозревала, что Яковлев узнал, что Алина не его родная дочь, и явился мстить.
Отсюда сразу версия о его личной причастности к похищению Алины. А что? Узнал, что девочка не его, и решил избавиться. Заодно Зайцеву насолить. Кощунственно, конечно, но на нервной почве могло пробить и на такое.
В завершение гражданин Яковлев добил всех окончательно, когда был застигнут на месте преступления с орудием убийства. Местом преступления стала транспортная компания Ивана Голубева, отца Инны.
Кого он там убил? Так старшего голубевского сына Владимира. Точным ножевым ударом в сердце. Яковлев как раз доставал этот нож из груди жертвы, когда его схватила охрана.
– Как? Вот как, скажите, вы ухитрились за несколько дней из преуспевающего бизнесмена и законопослушного гражданина превратиться в матерого убийцу? – восклицала Маша на допросе. – Все же против вас! Все! Улик море, алиби нет. Вы понимаете, что вас застали на месте преступления с орудием убийства?
Яковлев корчился на стуле перед ней, как будто его кусали блохи. А может, и кусали, кто знает, какой матрас ему подсунули в камере следственного изолятора. Корчился и молчал. Даже адвоката не требовал.
О том, что Алина может быть не его дочерью, она ему пока не говорила. Не решилась вот так сразу переквалифицировать его из пострадавших в подозреваемые в деле о похищении. Полковнику на этот счет тоже ни о чем пока не докладывала. Зайцев, она надеялась, будет помалкивать. Не в его интересах пятнать себя.
Через три часа у нее снова встреча с Яковлевым. Сегодня она решила сказать ему насчет Алины. Тянуть смысла нет. Полковник говорит, что отдел, который занимается убийствами Владимира Голубева и Стеллы Зиминой, готовит материалы для передачи в суд. Ему все уже ясно.
У нее, правда, много вопросов. Но кто их станет слушать, кроме самого Яковлева? Сегодня она начнет именно с них. С вопросов, которые ставят под сомнение его виновность.
Она как раз работала над этим, когда явился этот симпатичный юноша и смешал ей все карты.
– Чего ты от меня хочешь? – возмутилась она. – Мы работаем, понимаешь? Наши сотрудники проверяют всех, кто хоть час один работал у Голикова.
– И что, нашли кого-нибудь подходящего?
Антон сидел, развалившись на стуле, хотя она не приглашала его присесть.
– Пока нет, – нехотя призналась она.
– И не найдете. – Его красивый рот расползся в презрительной усмешке. – Дураком быть – следить там, где тебя могут вычислить. А тот, кто похитил Алину, совсем не дурак. Это профессионал.
– Умный какой, – фыркнула Маша, хотя сама думала так же. – Откуда такие выводы, мальчик? Слышала, ты славно готовишь?
– И что? – Он набычился; рука, закинутая на спинку стула, сползла на колено, кулак крепко сжался.
– Вот и иди готовь. Занимайся своим делом. – Маша повелительно махнула рукой в сторону двери. – Занимайся тем, что у тебя хорошо выходит. А мы займемся тем…
– Что у вас ни близко не получается? – Парень тяжело задышал. – Алину не нашли! Скоро месяц, как она пропала! А что вы, вы лично сделали, чтобы ее найти? Сидите здесь, бумажки перебираете! А ее нигде нет! Ни живой, ни…
– А ну умолкни. – Маша сказала это тихо, но так, что он сразу заткнулся. А может, просто слово "мертвая" не сумел выговорить. – Мы искали и продолжаем искать. Но ты должен понимать, не ребенок уже: чем больше времени проходит, тем меньше шансов найти ее живой. Плюс никто не позвонил с требованием выкупа. Значит, не в деньгах было дело.