Я размахнулся и изо всей силы ударил ее по лицу. Она лежала у моих ног, глаза ее сверкали, грудь вздымалась, заалели, набухая, соски. Она лежала навзничь, и из моего горла рвался звериный хрип, язык распух и не умещался во рту, в нем пульсировала кровь.
– Да! Да! Фрэнк, да!
Потом я только помню, что оказался на земле рядом с ней, глаза в глаза, мы сжимали друг друга в объятиях и старались прижаться еще теснее. В ту минуту подо мной мог разверзнуться ад, и мне было бы все равно.
Она должна быть моей, пусть даже меня за это повесят.
Она была моей.
Глава 9
Несколько минут мы еще лежали, отключившись от мира. Было так тихо, что слышалось только бульканье внутри машины.
– Что теперь, Фрэнк?
– Дело еще не сделано, Кора. Теперь нельзя оступиться. Ты уверена, что справишься?
– Теперь я смогу все.
– Полицейские за тебя возьмутся. Захотят тебя сломить. К этому ты готова?
– Думаю, да.
– Возможно, тебя в чем-то обвинят. Сомневаюсь, что смогут, с такими свидетелями, как наши. Но все может быть. Могут пришить тебе неумышленное убийство, и тогда ты на год сядешь за решетку. И такое возможно. Думаешь, вытерпишь?
– Если ты будешь ждать моего возвращения.
– Буду.
– Тогда вытерплю.
– На меня не обращай внимания. Я пьян. Они это проверят и убедятся. Я с ходу начну говорить. Это чтобы сбить их с толку, потом протрезвею и выдам им новую версию, которую ты сможешь разбить в пух и прах.
– Я запомню.
– И ты на меня ужасно сердита. Что я так напился. Что я во всем этом виноват.
– Да, я знаю.
– Тогда за дело.
– Фрэнк...
– В чем дело?
– Еще одно. Мы должны любить. Если мы будем любить друг друга, то все остальное неважно.
– А разве мы?..
– Я скажу это первая. Я люблю тебя, Фрэнк.
– Я люблю тебя, Кора.
– Поцелуй меня.
Я поцеловал ее и прижал к себе, и тут увидел свет фар на спуске к ущелью.
– А теперь лети на дорогу. Ты справишься.
– Теперь я справлюсь.
– Проси о помощи. Ты еще не знаешь, что он мертв.
– Хорошо.
– Ты упала, когда вылезла наружу. Потому ты вся в песке.
– Ладно. Прощай.
– Прощай.
Она кинулась к дороге, а я – к машине. Но тут я заметил, что я без шляпы. Я должен был быть в машине, и шляпа со мной. Я кинулся искать ее вокруг. Машина была все ближе. До нее оставалось всего два-три поворота, а я все еще не мог найти шляпу, и на мне ни царапинки. Я плюнул и побежал к машине, тут же упал и попал ногой в шляпу. Схватив ее, я прыгнул внутрь. Я еще не упал на пол, когда автомобиль вдруг покачнулся и рухнул на меня. Это было последнее, что я увидел.
* * *
Потом я лежал на земле, а со всех сторон были слышны чьи-то крики и разговоры. Левую руку пронизывала такая дикая боль, что я выл и ругался при каждом ее приступе, и со спиной дело было не лучше. В голове у меня как будто работали мехи, которые то надувались, то опадали. Земля подо мной вдруг куда-то провалилась, и меня вырвало всем тем свинством, которое я выпил. Я был там и не был, но в голове у меня осталось еще достаточно мозгов, чтобы бить по земле вокруг себя. Вся одежда у меня была в песке, и этому нужно было найти объяснение.
* * *
Потом мои уши резанула сирена, и я оказался в санитарной машине. В ногах у меня сидел полицейский, а моей рукой занимался врач. Увидев свой руку, я снова сомлел. Из нее хлестала кровь, а между запястьем и локтем она была согнута, как кривая ветвь. Перелом. Когда я снова пришел в себя, доктор еще возился с ней, а я вспомнил о своей спине. Попытался шевельнуть ногой и посмотрел, не сломал ли и ее. Она двигалась.
* * *
Тряска снова привела меня в чувство, и, оглядевшись, я увидел грека. Он лежал на соседних носилках.
– Эй, Ник!
Никто ничего не сказал. Я продолжал озираться, но Кору нигде не увидел.
* * *
Потом мы остановились, и грека вынесли наружу. Я ожидал, что меня тоже вынесут, но нет. Я знал точно – теперь он мертв, и никакая сказочка о кошке теперь не пройдет. Если бы нас вынесли обоих, мы были бы в больнице. Но раз вынесли только его, значит, остановка была у морга.
* * *
Мы поехали дальше, и, когда снова остановились, меня вынесли наружу, потом внесли внутрь, положили носилки на каталку и привезли в белую комнату. Там начали заниматься моей рукой, принесли машинку, из которой я должен был надышаться веселящим газом, но что-то напутали. Потом появился еще один врач, который кричал, что он тюремный врач и что больничные доктора все испортили. Я знал, о чем он. Речь шла о пробах на алкоголь. Дай они мне наркоз, они бы испортили пробу, самую важную. Тюремный врач наконец победил и дал мне подуть в стеклянную трубочку с какой-то жидкостью, похожей на воду, но тут же пожелтевшей, когда я в нее дунул. Он взял у меня пробу крови и сделал еще кое-какие анализы, которые поместили в бутылочки. Только после этого мне дали наркоз.
* * *
Когда я начал приходить в себя, оказалось, что я лежу в постели, вся голова у меня обмотана бинтами, рука тоже, да еще и на перевязи, а спина так плотно облеплена пластырем, что я едва мог шевельнуться. Возле меня сидел полицейский и читал газету. Голова у меня раскалывалась от боли, спина горела, а в руке кололо тысячами игл. Потом пришла сестра, дала мне порошок и я уснул.
* * *
Я проснулся, когда был уже день, и мне дали что-то поесть. Пришли еще двое полицейских, положили меня на носилки, спустили вниз и сунули в санитарную машину.
– Куда мы едем?
– На опознание.
– На опознание? Это делают, когда кто-то умер, да?
– Верно.
– Да, я боялся, что они не выкарабкаются.
– Только один.
– Кто?
– Мужчина.
– Вот что... А как она, тяжело ранена?
– Не очень.
– Мои дела обстоят неважно, да?
– Держи язык за зубами, парень. Все, что скажешь, может тебя здорово подвести, когда предстанешь перед судом.
– Это точно, спасибо.
Мы остановились перед похоронным бюро в Голливуде и меня внесли внутрь. Там была Кора, и выглядела очень неплохо. На ней была блузка, которую явно одолжила ей какая-то надзирательница, она топорщилась на животе, как набитая сеном. Костюм и туфли все еще были грязные, а один глаз совсем заплыл – с той стороны, где я ее ударил. С ней была тюремная надзирательница. Коронер стоял сзади, у стола, с каким-то бумагомарателем. С одной стороны сидело с полдюжины насупленных типов под присмотром полицейских. Это были присяжные. Там была еще уйма других людей, и полицейские расставляли их по местам. Хозяин похоронного бюро на цыпочках ходил вокруг, то и дело придвигая кому-нибудь стул. Он принес два стула для Коры и надзирательницы. С одной стороны стола что-то было прикрыто простыней.
Как только мы с носилками разместились как надо, коронер постучал карандашом, и тут все началось. Первым пунктом программы было опознание личности. Когда простыню подняли, она разрыдалась, да и мне не слишком понравилось то, что я увидел. Когда она посмотрела, и я посмотрел, и присяжные посмотрели, простыню опустили.
– Вы знаете этого человека?
– Он был моим мужем.
– Его имя?
– Ник Пападакис.
Тут пришли свидетели. Сержант рассказал о том, как ему позвонили, и как он прежде всего вызвал "скорую", и как потом поехал туда с двумя полицейскими, и как отправил Кору в больницу, остановив попутную машину, а меня и грека – на "скорой", и как грек умер по дороге, и как его выгрузили у морга. Затем говорил какой-то почтальон, его звали Райт, что проезжал поворот, когда сначала услышал женский крик, а потом – грохот и увидел, как какой-то автомобиль с включенными фарами катится прямо в обрыв. Он увидел на дороге Кору, она звала на помощь, спустился с ней к машине и попытался вытащить меня и грека. Ему это не удалось, потому что на нас лежал автомобиль, и тогда он послал брата, который ехал с ним, за помощью. Вскоре там было много людей и полицейских, и, когда те взяли все в свои руки, автомобиль отодвинули и нас погрузили в "скорую". Его брат рассказал то же, с той только разницей, что вернулся с полицейскими.
Тюремный врач показал, что я был пьян и что анализ содержимого желудка грека показал – тот тоже набрался, но Кора пьяна не была. Потом он объяснил, из-за какого повреждения умер грек. Затем ко мне повернулся коронер и спросил, хочу ли я дать показание.
– Да, а почему бы и нет?
– Предупреждаю, что все, что вы скажете, может быть использовано против вас и что вы не обязаны давать показания, если не желаете.
– Мне нечего скрывать.
– Ну хорошо. Что вы об этом знаете?
– Я знаю только, что вначале ехал совершенно нормально. Потом я почувствовал, что машина подо мной проваливается, меня что-то ударило, и это все, что я помню, пока не очнулся в больнице.
– Вы говорите, ехал?
– Да, сэр.
– Хотите сказать, что машину вели вы?
– Да, сэр, я.
От этих слов я хотел потом отказаться, когда начнется что-то посерьезнее этого слушания. Я рассчитывал, что если вначале я выдам такую глупость, а потом одумаюсь и буду утверждать совсем другое, то вторая история будет звучать как чистейшая правда, а если мы с Корой начнем петь в унисон с самого начала, в этом сразу заподозрят сговор.
Но теперь я решил вести себя иначе. Я хотел выглядеть ничтожеством с самого начала. Раз я не был за рулем, кем бы я ни был, обвинить меня не могли. Чего я боялся, так это обвинения в обдуманном убийстве, которое мы совершили на самом деле. Достаточно какой-нибудь мелочи, и с нами было бы кончено. Но если меня с самого начала все будут считать ничтожеством, то тогда не должно случиться ничего страшного, меня никто не заподозрит. Чем большим ничтожеством и пьяницей буду я в их глазах, тем меньше это будет похоже на убийство.
Полицейские взглянули друг на друга, а коронер оглядел меня как сумасшедшего. Они же слышали, что меня вытащили из-под заднего сиденья.
– Вы уверены, что вы вели машину?
– Разумеется.
– Вы были пьяны?
– Не был.
– Вы слышали результаты тестов, которые вам сделали?
– О тестах я ничего не знаю. Знаю только, что я не был пьян.
Он повернулся к Коре. Она обещала рассказать все, что сможет.
– Кто вел машину?
–Я.
– Где сидел этот человек?
– На заднем сиденье.
– Он пил?
Она отвела глаза в сторону, вздохнула и, чуть всхлипнув, спросила:
– Я должна отвечать на ваш вопрос?
– Вы можете не отвечать, если не хотите.
– Я не хочу отвечать.
– Ладно. Расскажите своими словами, что случилось.
– Я вела машину. Там длинный подъем, и мотор перегрелся. Муж сказал, чтобы я остановилась и дала ему остыть.
– Как сильно он перегрелся?
– За сто двадцать градусов.
– Продолжайте.
– Когда мы начали спускаться, я заглушила мотор, но внизу он все равно был перегрет, так что перед следующим подъемом мы остановились. Стояли минут десять. Потом снова тронулись. Не понимаю, что случилось. Я набрала слишком большую скорость и не могла затормозить, переключила на вторую передачу, а мужчины разговаривали между собой, и, видимо, из-за этого резкого переключения... короче, я вдруг почувствовала, как одна сторона машины проваливается. Я крикнула, чтобы они выскакивали, но было уже поздно. Я почувствовала, как машина переворачивается, а потом уже только помню, как выбиралась наружу, а потом стояла наверху, на дороге.
Коронер снова повернулся ко мне:
– В чем вы нас тут пытаетесь убедить? Хотите защитить эту женщину?
– Я не заметил, чтобы она защищала меня.
Присяжные вышли и вернулись с решением, что Ник Пападакис погиб в результате автомобильной катастрофы на дороге в Малибу-Лейк, вызванной целиком или частично халатностью с моей стороны или со стороны Коры, и постановили, чтобы мы были подвергнуты аресту до заседания Большого жюри.
В ту ночь у меня в больнице дежурил другой полицейский, и на следующее утро он сказал мне, что на меня придет взглянуть мистер Саккет, так чтобы я вел себя прилично. Я не слишком испугался, но все же побрился у больничного парикмахера, и тот меня облагородил, как сумел. Я знал, кто такой Саккет. Это был окружной прокурор. Он явился только в половине одиннадцатого, полицейский вышел наружу и оставил нас одних. Это был здоровенный тип, плешивый, с благородными манерами.
– Ну что? Как дела?
– Все хорошо. Мне немного досталось, но это пройдет.
– Как сказал тот тип, что выпал из самолета, полет был просто сказка, только приземление жестковато.
– Именно так.
– Послушайте, Чемберс, вы не обязаны говорить со мной, если не хотите, но я пришел к вам отчасти потому, что мой опыт показывает, что откровенный разговор может избавить от множества неприятностей, а иногда и открыть путь к разумной защите, и в любом случае, как говорит один мой коллега, после этого, так или иначе, мы лучше понимаем друг друга.
– Ну ясно, господин прокурор. Что вы хотите знать?
Я постарался, чтобы это звучало достаточно цинично, и он надолго уставился на меня.
– Допустим, начнем сначала.
– Об этой поездке?
– Именно. Я хочу знать о ней все.
Он встал и начал расхаживать по комнате. У самой моей постели были расположены двери, и я их резко распахнул. Полицейский в другом конце коридора любезничал с сестрой.
Саккет рассмеялся:
– Ну что вы, никаких диктофонов здесь нет. Их вообще не используют, разве что в кино.
Я оскалился в глуповатой улыбке. Я добился от него того, чего и хотел. Попробовал на нем простейший трюк, и он попался.
– Ну вот, господин прокурор. Конечно, ничего хорошего все равно бы не получилось, как мне теперь кажется. Ну ладно, начнем по порядку, и я расскажу вам, как все было. Я, конечно, влип, я знаю, но думаю, что если я буду лгать, то мне это все равно не поможет.
– Это разумный подход, Чемберс.
Я рассказал ему, как ушел от грека, и как снова наткнулся на него на улице, и как он звал меня назад, и как пригласил меня в эту поездку в Санта-Барбару вместе с ними, чтобы обсудить все возможности. Я рассказал ему, как мы загрузили машину вином, и как выехали, и что я был за рулём.
Тут он меня прервал:
– Значит, вы вели машину.
– А что, господин прокурор?
– Как вы себе это представляете, Чемберс?
– Дело в том, что я слышал ее слова при опознании и слышал, что говорили полицейские. Знаю, где меня нашли. Так что я прекрасно знаю, кто был за рулем. Она. Но раз я должен рассказать все, что помню, то должен сказать, что вел машину я. Я коронеру ни в чем не солгал, господин прокурор. Мне все еще кажется, что машину вел я.
– Вы лгали, что не были пьяны.
– Это факт. Я был одуревшим от выпивки, и от наркоза, и от лекарств, и лгал, это точно. Но теперь я в порядке, и у меня хватит ума понять, что выручить меня если что и может, то только правда. Ясно, что я был пьян. Залил глаза под завязку. И единственное, о чем я мог думать, так это о том, что нельзя сознаваться, что я был пьян, так как я вел машину, и узнай они, что я был пьян, мне конец.
– Вы собираетесь сказать это присяжным?
– Придется, господин прокурор. Но я все еще не понимаю, как за рулем оказалась она. Ведь выезжал из дому я. Это точно. Я даже помню, что там стоял какой-то парень и смеялся надо мной. Так как же получилось, что машину вела она, когда мы рухнули вниз?
– Вы проехали всего несколько метров.
– Вы хотите сказать, несколько миль?
– Я говорю, несколько метров. Потом вас за рулем сменила она.
– Боже, я, наверно, отключился.
– Ну, это одна из немногих вещей, которым присяжные наверняка поверят. Это выглядит так убедительно, как обычно выглядит правда. Да, этому они поверят.
Он сидел там и разглядывал свои ногти, а я чуть не рассмеялся. Я даже обрадовался, когда он продолжил свои вопросы, и я смог переключиться на что-то другое, удивляясь, как легко я его провел.
– Когда вы начали работать на Пападакиса, Чемберс?
– Прошлой зимой.
– Как долго вы у него оставались?
– Я ушел месяц назад. Может, шесть недель.
– Вы работали у него полгода?
– Пожалуй, так.
– А что вы делали до того?
– По-разному. Странствовал по свету.
– Ездили на попутных? В товарных поездах? Подрабатывали на еду и все прочее?
– Да, сэр.
Он открыл чемоданчик, выложил на стол пачку бумаг и начал в них копаться:
– Вы были когда-нибудь во Фриско?
– Я там родился.
– В Канзас-Сити? В Нью-Йорке? В Нью-Орлеане? В Чикаго?
– Да, я всюду был.
– Вы попадали в тюрьму?
– Да, господин прокурор. Знаете, когда скитаешься с места на место, тут и там, обязательно попадаете в полицию. Да, сэр, я попадал в тюрьму.
– Вы были в тюрьме в Таксоне?
– Да, сэр. Думаю, там мне дали десять дней. За незаконное использование железнодорожного имущества.
– В Солт-Лейк-Сити? В Сан-Диего? В Вичите?
– Да, сэр. И там тоже.
– В Окленде?
– Там я отсидел три месяца, господин прокурор. Подрался с вокзальным детективом.
– Вы его неплохо отделали, а?
– Знаете, как говорит парень в одной пьесе, отделали его порядочно, но вам бы надо видеть другого. Он мне тоже задал взбучку.
– Лос-Анджелес?
– Один раз. Но только три дня.
– Чемберс, что заставило вас начать работать у Пападакиса?
– Это только случайность. Я был голоден, а ему как раз кто-то был нужен. Я зашел туда перекусить, а он мне предложил работу, и я согласился.
– Чемберс, вам не кажется это странным?
– Не знаю, что вы имеете в виду, господин прокурор.
– То, что вы столько лет скитались по свету, работой никогда не интересовались и нигде толком не работали, насколько я знаю, и вдруг остепенились, находите постоянное место и трудитесь как пчелка?
– Ну, честно говоря, мне там не слишком нравилось.
– Но вы терпели.
– Ник был одним из лучших людей, которых я когда-либо встречал. Когда я немного поднакопил деньжат, я хотел сказать ему, что смываюсь, но не смог его огорчить, раз у него были такие проблемы с помощниками. А когда с ним произошло несчастье и его не было дома, я и взял ноги в руки. Просто убрался, и все. Конечно, не следовало оставлять его в беде, но у меня просто такой характер, господин прокурор. Не могу сидеть на месте. Короче, я потихоньку смылся.
– А через день после того, как вы вернулись, он погиб.