* * *
Когда клоповцы, словно волки в стадо овец, скрипя кожей, хохоча и матерясь, вторгались в офис Кумирова, Игорь Семёнович чувствовал себя одновременно и беспомощным, и всемогущим. Здоровяки резво шутили с женщинами и напоминали козлоногих сатиров, соблазняющих сочных нимф. Почтительно глядя на бугры мышц, распиравшие в разные стороны одежду спортсменов в соответствии с их намеренно вялыми, но упругими движениями, Кумиров вспоминал сказку о мешках с волшебными ветрами и представлял, что же произойдёт в России, когда все ветры вырвутся на волю.
Достаточно просторный кабинет Игоря, заполненный тяжеловесными гостями, на его глазах превращался в консервную банку. Мощные фигуры клоповцев подавляли и где-то, признаться, даже покоряли Кумирова. "Один такой жлобина может десяток мужиков перебить, - прикидывал бизнесмен бойцовские качества атлетов. - Это же просто страшно представить, что будет, если таким вот кулачищем да по голове навернуть!"
Своим поведением клоповцы разочаровывали собеседников, оказываясь добродушными и несколько простоватыми, но Игорь по-своему рассматривал и это свойство своих гостей. "Эти ребятишки, как львы или тигры: ими можно любоваться, завидовать их мощи и грации, называть лапушками, - рассуждал Кумиров. - А потом эти лапушки, если оголодают или разозлятся, тебе одним взмахом лапы брюхо вспорют или хребет перебьют".
Сегодня Игорь Семёнович пригласил своих помощников, чтобы дать им несколько неотложных поручений.
Часть дел назрела довольно давно, а некоторые возникли в последние дни. Во-первых, он сообщил им о том, что после жестокого избиения и ограбления его мать скончалась. Во-вторых, его опять очень огорчил Сашка: мало того что мальчик никак не может развязаться со своей плебейской компанией, особенно с этой негроидной потаскухой, так он ещё влип в какую-то детективную историю с суматохинцами. В-третьих, какой-то малолетний придурок подбил его младшего сына на побег из психушки, а теперь нагло звонит и требует за Костю выкуп в тысячу долларов. Что за напасти на него навалились?!
Во всех этих неприятностях Кумирова утешало лишь то, что Костиного незадачливого дружка уже почти вычислили, а Сашка, слава Богу, нарвался на своих, и те хоть и не знали, с кем имеют дело, но не убили его и не покалечили сразу, а то бы Игорю уже никогда не видать своего старшего сына, а если учесть, что младший отпрыск Кумирова - безобразный уродец, то в плане отцовства будущему генерал-губернатору Санкт-Петербурга вряд ли бы кто-нибудь позавидовал.
* * *
Итак, хорошо, что всё решилось достаточно быстро. Сашка правильно поступил, что тотчас примчался домой, хоть и был под немалой дозой всевозможной дури, что, впрочем, в возникшей ситуации было не самым опасным. Саша попросил охрану разбудить отца и, когда Игорь разрешил впустить сына, поведал о своей дурацкой вылазке на "Косатку".
Выслушав хронику событий, Кумиров-старший отправил сына искупаться под присмотром охранника в домашнем бассейне, а сам позвонил Лазарю, рассказал о конфликте и предложил свои условия решения: Вершок объясняет своей братве, чьим сыном является Александр, и они, естественно, забывают о всех своих обидах и претензиях, зато судьба Наташки и Ваньки остаётся целиком на их усмотрение, - желательно только, чтобы ничто не просочилось в прессу, поскольку это может травмировать его шаловливого сына. Сегодня Сашка под охраной (чтобы не натворил глупостей) отправляется на пару недель в Хельсинки.
Лазарь согласился с Кумировым, хотя про себя, наверное, проиграл не один вариант расправы и с Сашкой, и с Игорем, и со всем белым светом.
Глава 28
Олег Ревень о своей доле
- Здорово, Хрусталь! - Махлаткин звонко хлопнул Олега по спине. Ревень получил свою кличку за избранный им бизнес - сбор пустых бутылок и сдачу их в приёмные пункты.
- Привет, Лохматка! - отозвался Олег и мягко прикоснулся к растопыренным пальцам Махлаткина. - Дай закурить!
- Ну ты халява, в натуре! Работать не хочет, а закурить ему дай! Чего вчера старухе в харю не въехал? - Колька деланно возмутился и выгреб из кармана несколько недокуренных сигарет. - Выбирай!
- А чего только хабарики? У тебя целых нет? - Ревень покраснел и со смущением всё же стал машинально перебирать окурки, словно проверяя их на крепость.
- Что ты чинарики, как свой болт, щупаешь? - Махлаткин рассмеялся и бросил окурки на землю. - Да на! Не жадный!
Колька сунул Олегу пачку "Кэмела". Ревень достал сигарету. Махлаткин вытащил пистолет-зажигалку и дал приятелю прикурить.
- Ты, Ревун, ленивый, работать не хочешь. Сколько раз я тебе клёвые темы предлагал. Вчера-то здорово струхнул? - Коля тоже закурил и поманил Олега на задворки Козьего рынка. - Ты вот сниматься не хочешь, а сигареты тебе подавай! Гуляшей и пенсионеров опускать не хочешь, а пиво от меня принимаешь. Будешь пивцо-то, Хрусталь?
- Давай, - Ревень согласно кивнул, послушно следуя за подпрыгивающим на каждом шагу Махлаткиным. - Я теперь, может, и буду стариков грохать. Когда ты ещё пойдёшь?
- Да хоть сейчас! Они вон у Сбербанка целый день тусуются, - Махлаткин с урчанием втянул в себя мокроту и харкнул, словно выбил изо рта пробку. - Там всего-то делов: налететь толпой, с ног сбить да лопатник сдёрнуть. Главное, чтобы на землю завалить - старики тогда ничего сделать не могут. Ну как вчера с этой клячей! Если ты подписываешься, я тебя высвистаю, когда мы соберёмся. Ревун, а ты в последний момент не сдрейфишь?
- Нет, - уверенно сказал Ревень и тоже смачно сплюнул. - Я не могу больше голодать, да и отца нужно кормить. За меня, Лохматка, не бойся - не подведу!
* * *
За время своего бродяжничества Олег уже испробовал самые разные способы заработать и определил то, чего ему всё-таки лучше никогда не делать: клянчить, одалживать и сниматься. Первое означало просить милостыню по вагонам метро или у церкви; второе - просить еду, деньги или вообще что-либо у других пацанов, а тем более у взрослых; третье - отдаваться за харчи или бабки у Московского вокзала, на Плешке у "Гостиного двора" или в любом другом месте, где маньяки выискивают голодных и бездомных малолеток.
Так вот, эти занятия, которые Олег сам себе запретил, на его глазах привели к беде уже не одного парнишку, а главное, тех, кто сломался и сдался, никогда уже не станут уважать настоящие люди и ни за какие ковриги не допустят в свою красивую и роскошную жизнь, о которой мечтал Ревень.
"Всё равно, как я разбогатею, - рассуждал мальчик. - Но только своими руками, пусть даже грабежом - что тоже работа. А что, барыги, которые за рубль покупают, а за два продают, - они лучше или честнее? Да они также грабят всех подряд, только люди им не могут ничего предъявить. А я должен голодать, могу даже подохнуть, и буду бояться кого-то грабануть?! Да я такого найду "насоса", которому деньги уже давно некуда девать, и попрошу его со мной просто поделиться. Много-то мне и не надо - что-то пожрать да где-то поспать. И чтобы отца в больницу устроить. Вот это - обязательно. Я бате даже свою кровь отдам, ну и чего там ещё потребуется. Мне не жалко. Он у меня один теперь и остался. Правда, он да маманя вспоминали, будто брат мой где-то бродит. Ну так кто ж его знает, кто он таков, может, тоже в подвале прижился? Да хоть бы и так - мне-то что? Вместе всяко легче бы вышло.
Конечно, если бы братан или кто другой мне за просто так, по-честному, помог, я бы этому добряку огромное спасибо сказал, - продолжал Ревень свои мысли, блуждая по Козьему рынку между изящных извне и бронированных внутри торговых ларьков и мечтая о том, до чего здорово было бы стать хотя бы на день хозяином вот такой точки с хлебом, колбасой и пепси-колой, - кормись, пока не лопнешь! Но кто мой братан-то, я не знаю! Мать всё умалчивала, батя до сих пор бурчит: рано, вот подыхать буду - скажу. А что за тайна такая? Они же имеют право знать друг о друге?! Может, Лохматку попросить разведать? Он ведь такой проныра: в жопу без мыла залезет!"
Олег смотрел на прилично одетых и по виду вполне сытых людей, тех самых взрослых, которые, конечно, тоже видели его и что-то о нём про себя думали: дома не живёт, попрошайничает, ворует? Но почему бы им не подойти и не спросить: мальчик, ты не голодный?
"Они же взрослые, неужели они не понимают, что должны обо мне позаботиться? - Ревень пристально вглядывался в посетителей рынка, пытаясь продраться в их души через глаза, которые они старались поскорее отвести в сторону, якобы увлёкшись видом заграничных упаковок. - Ну да, нам с отцом пока не везёт, но мы - такие же люди, я тоже стану взрослым, начну по-настоящему зарабатывать и всё им верну. Ну а сегодня-то что мне делать?"
Иногда Олегу в голову приходила мысль о том, что события последних трёх лет не настоящие и судьба его складывается не взаправду, а понарошку. Мальчик даже начинал догадываться, что где-то живёт такой пацан, как он, ему тоже одиннадцать лет, но у него совсем другая жизнь: родители живы, они по-прежнему всей семьёй обитают в своей квартире, их счастью (неоценённому тогда!) ничто не угрожает.
Как всё-таки было замечательно, когда все они вечером собирались дома: мать заканчивает готовить ужин, Олег накрывает на стол, отец досматривает "Новости" и привычно, без настоящей злобы, ругает политиков. Сейчас они сядут за круглый стол, отец с матерью, как у них издавна заведено, слегка полаются, но так, по-доброму, привычно, а для него даже радостно. Так бы они жили и жили в своей двухкомнатной квартире…
И вдруг всё оборвалось. Не то чтобы сразу, а в несколько этапов, словно в компьютерных играх, где они один за другим проигрывали - каждый на своём уровне. И вот у всех, кроме Олега, не осталось ни одной запасной жизни, и их нет и никогда не будет, если Олег не отыщет дорогу в другой мир, где все они, наверное, до сих пор так и сидят за ужином, освещённые, словно всполохами костра, радужным телевизионным экраном.
А всё началось с того вечера, когда отец вернулся домой с двумя здоровенными мужиками. Они были модно одеты и выглядели, как герои фильма. Чего стоили хотя бы кроссовки на одном из парней? Обувь светилась при каждом шаге тяжеловесного хозяина. Кроссовки напоминали фантастических рыб или космические корабли. Олег, кажется, во всё время рокового для их семьи визита только и делал, что любовался этой волшебной обувью.
Впрочем, имелся ещё один соблазн для подвижных песочно-зелёных глаз Ревеня-младшего. Это был радиотелефон в руке второго гостя. Аппарат тоже светился, издавал мелодичные звуки, продолжением которых становилась человеческая речь. Он, кажется, вёл свою независимую ни от чего жизнь. Звонили часто. Гость отвлекался от разговора с отцом.
Тот, что в кроссовках, временами неожиданно, даже пугающе, но при этом красиво расправлял свои бугристые плечи под сверкающим, будто авиалайнер, серебристым спортивным костюмом с чёрными лампасами. Его голову украшала красная тенниска с длинным козырьком.
На втором гиганте были голубые джинсы и чёрная кожаная куртка с большим количеством кармашков и молний. На голове - кепка с приподнятой тяжёлой задней стенкой, напоминавшая формой нарядную иномарку, на которой приехали гости.
Первый, или Поплавок, как про себя окрестил его Олег за красную тенниску на голове, напоминал манекен, который среди прочих кукол крутился за стеклянным колпаком на Невском проспекте. Второй, или Шестисотый, как назвал его мальчик, смахивал на одного знаменитого комика с птичьей фамилией.
Общаясь между собой, Поплавок называл Шестисотого Весло, сам же откликался на прозвище Трейлер.
Когда гости вошли, мать Олега, в чём позже ему не раз признавалась, тотчас почувствовала неладное, а позже ощутила откровенный, неизбывный страх. Она сразу угадала - Артур попал в аварию. Ей хотелось тотчас подробно расспросить мужа о происходящем, обратиться к гостям с сердечной мольбой: отступитесь вы от нас, люди добрые, пощадите семью, сына малолетнего…
Как мечтал Олег в те тревожные дни, когда понял, что у отца действительно серьёзные проблемы, о том, чтобы к ним явился какой-нибудь герой, защитил и спас их от модно одетых бандитов. Мальчик представлял себе двухметрового силача в камуфляже, который безжалостно истребляет алчных громил. Позже этот сильный и добрый мужчина возьмёт Олега на воспитание, и тот вскоре станет таким же могучим и непобедимым…
- Ты сегодня за гуманитаркой придёшь? - мечты Ревеня оборвал вызывающий голос Махлаткина. - Болтают, на площадь, где Данилыч ночью пирожки раздаёт, автобус с какими-то нанайцами подъедет.
- Это у памятника Пушкину? - Олег сощурился из-за едкого дыма, выпущенного Махлаткиным ему в лицо.
- Ну да, правильно: там ещё на постоянке всякие агеи кучкуются, - Коля запрокинул голову, сглатывая стекающую из бутылочного горлышка пену.
- А чего они привезут? Пожрать, да? - Ревень постарался представить, чем же действительно обрадуют их сегодня весёлые (как обычно) люди, говорящие на чужом, непонятном языке.
- Ну ты, в натуре, рубанок! - Махлаткин шумно вздохнул и со словами "Больной, вот вам градусник!" сунул Олегу под мышку опустошённую бутылку. - Что они тебе привезут?! Ацетонки разной, грибов, воздуха, чеков штук несколько; да мы с тобой, Ревун-корефан, сегодня ещё тот фестиваль для малолеток устроим!
Глава 29
Защитник безнадзора
Лицо Бориса Артуровича напоминало мордочку подвижного любопытного зверька. Зрачки были цвета сухого асфальта, а волосы - спелой картофельной кожуры, причём редко мытые, обычно были засалены и блестели. Из-за врождённого нарушения обмена веществ и целого набора аллергий у Следова постоянно тут и там возникали отёки и кожные раздражения. Лицо часто меняло оттенки, то делаясь оранжевым, то жёлтым, то лиловым. Одежда Следова, впитавшая всё разнообразие ароматов животного мира, накопленное в квартире с бесхозным зверьём, опекаемым его матерью, пахла тошнотворно.
По внешнему виду Бориса Артуровича довольно часто принимали за маньяка, в лучшем случае - за отпетого бродягу. Вероятность задержания сотрудниками милиции увеличивалась для него ещё и в связи с тем, что молодой человек постоянно блуждал по вокзалам и у станций метро, где без устали разыскивал обездоленных и нуждающихся в его заступничестве детей.
Традиционной экипировкой Бориса были изначально чёрные, а ныне выгоревшие, вытянутые и изорванные на коленях тренировочные штаны и мягкого серо-молочного цвета изрядно поношенный офицерский френч без знаков отличия - форма упразднённой армии не существующей нынче страны ГДР. Под верхней одеждой угадывалась латаная клетчатая рубашка. Постоянной обувью Следову служили матерчатые спортивные туфли на резиновой подмётке.
Те, кто впервые встречал Бориса, с ироничным изумлением замечали примостившийся в его нагрудном кармане мобильный телефон, который при внимательном рассмотрении представал всего лишь детской игрушкой. Впрочем, владельца, кажется, нисколько не смущала шутейность его средства связи - порой он даже что-то загадочно шептал в безответную трубку.
Однако и это было не всё. Иногда, если френч был распахнут, из-под него вываливалась кобура с пистолетом. Но и эта деталь образа Бориса Артуровича являлась сплошной бутафорией. Хотя сам владелец, казалось, забывал подчас о своей фактической безоружности и с надменно-уверенным выражением лица похлопывал себя по френчу, подразумевая под ним надёжную гарантию своей уверенности.
Те, кто сочувствовал Следову и его малопонятной общественной деятельности по защите детей, полагали, что молодому человеку, ввиду его несомненных странностей, очевидно, имеет смысл держаться поближе к Православной Церкви и, в общем-то, ориентироваться на монастырский образ жизни.
Борис Следов редко имел постоянный заработок, а если таковой и случался, то был, разумеется, весьма скромен, причём большая часть денег тотчас тратилась на помощь детям - непосредственная передача в руки или покупка необходимого, - на телефонные переговоры, телеграммы, факсы, заказные письма и даже поездки в Москву ради визитов в различные комитеты и фонды, думские палаты и политические фракции, обязанные, по убеждению Следова, принимать участие в детских судьбах.
Подопечные Бориса знали о том, когда он примерно получает своё немудрёное жалованье, и наперегонки стремились первыми встретить своего взрослого друга и защитника. Они просили у Следова на лекарства для матери или сестрёнки, на учебники и тетрадки, на хлеб и церковную свечу - на что угодно, лишь бы получить от доверчивого молодого человека два, пять, а то и десять рублей.
Борис признавался себе в том, что не всегда верит своим младшим друзьям, когда они просительно простирают перед ним свои грязные, иссечённые шрамами, а то и поражённые лишаём или чесоткой ладошки. Но он знал и то, что большинству из этих почти никому не нужных ребят не у кого больше попросить, а если они и обратятся к кому-то за поддержкой, то за жалкие купюры ребятам придётся отдать несравнимую плату. Поэтому Следов раздавал свою нехитрую зарплату с улыбкой, убеждая детей не тратить деньги на подрыв своего и без того слабого здоровья.
Беспризорники смеялись, клялись не дышать "Моментом" и не курить "траву", обнимали нищенствующего мецената и мгновенно исчезали.
Дети, особенно мальчики, которых столь фанатично спасал Борис, дали ему кличку Следопыт. Они, конечно, не знали, что так ещё называют в некоторых кругах следователя, иначе бы, возможно, не выбрали этого прозвища, поскольку по-своему одобряли поступки Следова, хотя и измывались над ним при случае, возвращая тем самым безответному молодому человеку то, что испытали от других, более сильных.
Борис Артурович терпел любые издевательства своих подзащитных, но иногда, всё-таки выведенный из равновесия, громким высоким голосом пытался объяснить детям, что так себя вести со старшими не годится, потому что не всякий ведь это вынесет, и у них когда-нибудь могут образоваться неожиданные проблемы, к решению которых ребята скорее всего окажутся не готовы, а это без его, скажем, участия чревато для них исключительно печальными результатами.
Следов вряд ли предвидел, что свяжет когда-то свою жизнь с судьбами беспризорников, тем более не мечтал он и о том, что станет одним из самых бескомпромиссных защитников прав детей, превратившихся в товар наряду с недвижимостью, акциями, человеческими знаниями и многими другими.
У Бориса Следова имелся свой, как он всем говорил, отнюдь не оригинальный метод борьбы за права детей.
- Я знаю, что в городе почти нет заведений, где бы не истязали детей, - объяснял Борис. - И я вам скажу - чем безобидней и достойней выглядит интернат или приют, тем больше в нём творится беспредела. Это - закон, который я вывел на базе собственного опыта. А о том, что на самом деле происходит внутри детских учреждений, вам расскажут сами дети или их внешний вид - следы побоев и ожогов на их изнурённых, дистрофичных телах, уныние и страх в их не по возрасту взрослых глазах, даже их обречённый голос.
Одной из нашумевших историй, раскрученных Борисом Артуровичем в начале девяностых, стало уголовное дело директора одного из детских домов-интернатов и его ярых соратников.