Криво усмехаясь, негодяй уже запускает, раскочегаривает, заводит тронутую кровавой ржавчиной бензопилу. Очевидно, желает нарезать отбивных из того несчастного, что валяется с ножом в спине в одной из верхних комнат. Ну и фильм, ничего себе развлекаловка. Что за извращенный вкус у этого охранника? Сказали же ему, поставь интересное развлекательное кино, а он что включил? Придурок недоделанный. Все словно сговорились, решили доконать Марьясова, каждый по-своему расстроить его нервы. Он сбросил ноги со стола, встал из кресла, выключил видеомагнитофон и телевизор. Неслышно ступая по ковру, снова принялся бродить по кабинету, то и дело поднимая голову, смотрел на круглые часы на стене.
Тишина. Только за дверью в приемной едва слышно какое-то шевеление, неясные подозрительные шорохи. Или эти звуки всего лишь игра расстроенных нервов? Подойдя к двери, Марьясов потянул ручку на себя, выглянул в приемную. Так и есть, звуки доносятся именно отсюда. Охранник настежь распахнул створки окна, придвинув стул, взгромоздился на его сиденье коленями и перевесился через подоконник. Марьясов безмолвно постоял у двери, брезгливо разглядывая толстую Володину задницу, обтянутую шерстяными брюками. Охранник, целиком поглощенный каким-то уличным зрелищем, даже не заметил появление начальника. А на улице что-то происходило. Через раскрытое окно до Марьясова долетали женские крики, невнятные мужские голоса.
– Что там случилось? Что ещё за цирк?
Володя обернулся, промычал что-то невразумительное и снова высунулся из окна. Марьясов шагнул вперед, обошел письменный стол секретарши, приблизившись на расстояние шага к подоконнику, заглянул за широкое плечо охранника. На противоположной стороне дороги, прямо под фонарем на тротуаре суетливо металась какая-то светловолосая девушка в куртке песочного цвета. Она махала руками, словно призывала кого-то себе на помощь, что-то выкрикивала, но слов было не разобрать. Марьясов нахмурился, тронул Володю за руку.
– Что там?
– Да у этой девки сейчас машина загорится, – буркнул Володя.
Только теперь Марьясов заметил, что девица прыгает возле морковного цвета "Жигулей", из-под капота которых выползают, змеятся серые струи густого дыма. Девушка продолжала кричать, призывно махать руками. Парень в кожанке, видимо, кто-то из охранников, торчавших в подъезде офиса, перебежал дорогу, стал, оживленно жестикулируя, беседовать с девушкой.
– Может, масло расплескалось, – предположил Марьясов, плохо подкованный по технической части.
– А может, электропроводка замкнула, – выдвинул встречное предположение Володя. – Отсюда разве поймешь.
– Точно, загорится мотор, – вслух ответил на собственные мысли Марьясов. – Как пить дать, загорится. Вот тогда девочка потанцует.
Дым над капотом автомобиля густел, наливался зловещей чернотой. Парень в кожанке полез в салон, через несколько секунд он уже поднимал крышку капота. Девушка продолжала что-то кричать, размахивать руками. Марьясов расслышал единственное слово "огнетушитель". Володя подвинулся, уступая начальнику место на подоконнике. А Марьясов, захваченный динамикой зрелища, забыв все страхи последних дней и часов, больно истерзавшие душу страхи, полез вперед. Шире распахнув створку, он, пристроившись рядом с Володей, далеко высунулся из окна, желая разглядеть, что творится возле входа в офис. Но весь вид закрывал широкий двухскатный "козырек" над парадным подъездом. Еще один охранник в короткой куртке и кепке с меховыми ушами бестолково топтался на тротуаре прямо под окном, из которого высунулся Марьясов.
– Эй, ты, – крикнул Марьясов. – Слышь…
– Я? – охранник задрал кверху голову.
– Ты, ты, кто же еще?
В распахнутое окно ворвался холодный ветер, бросил в лицо горсть мокрого снега, дыхание так перехватило, что Марьясов едва не закашлялся, а на глазах выступили слезы.
– Ты, ты, – крикнул он. – Не стой, как болван. Не стой, мать твою, мозги куриные. Только пожара тут не хватало. Принеси ей огнетушитель.
– Хорошо, – охранник махнул рукой и исчез под "козырьком".
– Ну что ты с этими идиотами будешь делать? – Марьясов досадливо покачал головой.
Дым над раскрытым капотом "Жигулей" сделался ещё гуще. Девица закричала пронзительно и тонко. Редкие прохожие стали собираться возле машины, прибежали какие-то дети. Чертыхнувшись, Марьясов отошел от окна, направляясь обратно в кабинет. Но тут дверь в приемную открылась. На пороге стоял Трегубович, стряхивая с непокрытой головы быстро тающие хлопья снега.
– Вот, – Трегубович вытянул вперед руку с чемоданчиком. – Узнаете? Ваш?
– Где ты его взял?
Марьясов, испытав новый приступ волнения, тут же забыл о своем вопросе, забывший обо все на свете.
– Проходи в кабинет, – он показал пальцем на дверь.
* * * *
Росляков, занявший водительское сиденье "Жигулей", мягкой тряпкой протер тряпкой лобовое стекло с внутренней стороны. Отсюда, из машины, припаркованной метров за триста от офиса Марьясова, хорошо просматривалась темноватая улица, собравшаяся возле горящей машины группа зевак. Марина, размахивая руками и отчаянно крича, выглянула из толпы и снова нырнула в нее, как в темный омут. Мимо проехал остановился милицейский газик с включенной мигалкой. Росляков с беспокойством посмотрел на сидящего рядом отца.
– Что там этот Трегубович возится? Что канителится? Мы же договорились, он уложится в десять минут. А уже четверть часа, как он вошел в офис.
– Да, твоя подружка совсем охрипнет. Такие актерские способности, просто удивительно. Очень натурально получается.
– Надо сматываться, – повторил Росляков. – Поехали, а? Берем Марину и поехали?
Вместо ответа отец лишь посмотрел на светящиеся стрелки наручных часов и неопределенно пожал плечами. Росляков прикурил сигарету.
– Нужно вытаскивать Марину. Сейчас её загребут в милицию. Все это плохо кончится. Давай бросим Трегубовича, возьмем Марину – и в Москву.
Отец отрицательно покачал головой.
– Я обещал парню, что вывезу его из города, как только все закончится. И я это сделаю.
– К черту все эти обещания, – Росляков стукнул ладонями по рулю. – Кто такой этот Трегубович? Ничтожество. Садист и мокрушник. Слово, данное такому человеку, не считается за слово.
– Считается, – отец упрямо сжал губы.
* * * *
Преступив порог кабинета, Марьясов едва ли не силой вырвал чемоданчик из руки Трегубовича. Включив верхний свет, поставил кейс на письменный стол и принялся вертеть колесики кодового замка. Трегубович расстегнул пуговицы куртки и молча застыл посередине кабинета. Марьясов нажал большими пальцами на темные кнопки замков, утопленные в металлической панели, но замки не поддались, кейс и не открывался. Он почувствовал, что от волнения вспотел, рубашка на спине стала влажной, в кабинете сделалось слишком душно. Марьясов расслабил узел галстука, подумав секунду, скинул пиджак и бросил его на стол для посетителей, неловким движением задел стаканчик с цветными пластмассовыми скрепками, разлетевшимися по ковру. За спиной Марьясова сопел простуженным носом Трегубович.
Все в порядке, нужно успокоиться. Кейс здесь, в его кабинете. Все неприятности остались позади. Они в прошлом. Теперь нужно только успокоиться, набрать шифр, затем надавить пальцами на замки. И крышка поднимется. Только спокойно. Он снял чемодан со стола, положил его на стул, сел на колени возле него, с силой потянул наверх крышку, от чрезмерного усердия едва не сломал ноготь на безымянном пальце. Чертыхнувшись, Марьясов повертел колесики замка в разные стороны, спутав шифр, снова принялся набирать шестизначный номер. Он что есть силы давил пальцами на замки, но замки не открывались, а крышка не сдвигалась с места ни на миллиметр. Боковым зрением Марьясов заметил, что Трегубович, проявляя перед начальством показное усердие, тоже встал на колени и ползает по полу, подбирая с ковра цветные скрепки.
– Прекрати тут ползать, – прошипел Марьясов и поднялся на ноги. – Прекрати немедленно ползать.
Трегубович встал на ноги, отряхнул пыль с коленок.
– Неплохо бы рассчитаться за работу, – сказал он.
– Я ещё чемодан не открыл, а ты рассчитаться.
– Вы богатый человек, – забубнил Трегубович. – Вам эти деньги – тьфу. А я бедный. Почему так устроен мир: один богатый, а другой бедный? Вы вот богатый, а я почему-то совсем бедный.
Услышав эти слова, Марьясов даже оторвался от своего занятия и впервые посмотрел на Трегубовича с интересом. Вот ведь до чего дошло, этот болван так продвинулся в своем развитии, что теперь озабочен вопросом несправедливого мироустройства. Марьясов криво усмехнулся.
– Ты бедный, а я богатый – это природная данность, вот и все, – сказал он. – Объяснять человеку, почему он бедный, все равно, что объяснять человеку, почему он дурак. Это необъяснимо.
– Значит, я опять останусь без денег?
– Сегодня без денег не останешься. Но, скорее всего, на всю жизнь останешься бедным. Потому что природа твоя такова. Так уж ты устроен. Так запрограммирован, на бедность.
Обдумывая услышанное, Трегубович тупо кивнул головой. Марьясов снова принялся за дело. Возможно, он забыл или перепутал шифр? Вряд ли, такие вещи ни с чем не спутаешь. Шифр на замке не что иное, как годы начала и завершения второй мировой войны. Когда бишь она началась? В тысяча девятьсот тридцать девятом году, а закончилась соответственно в сорок пятом. Вот и вся комбинация из шести цифр. Эти даты не спутаешь. Впрочем, черт его знает. Марьясов надавил пальцами на замки.
Нет, так дело не пойдет. Сорвавшись с места, он подбежал к столу, выдвинул верхний ящик. Покопавшись в бумагах, нашел тонкий блокнотик с райской птицей на обложке, перевернул несколько страниц. Не то, все не то. Опять не то. Вот, вот она комбинация, записанная на предпоследнем листке, все верно, 193945. Тогда почему же не открывается кейс? Марьясов вспомнил, что в нижнем отделении секретера в мягком футляре из кожзаменителя лежит неизвестно кем и когда оставленный набор столярных инструментов. Там должен быть молоток и стамеска. Прекрасно, вот инструмент и дождался своего часа. Марьясов бросился к секретеру, едва не повалив попавшийся на пути стул с кейсом. Он выдвинул нижний ящик.
– Кто-то сменил шифр, – Марьясов едва не скрипел зубами. – Значит, лазали в чемодан, открывали его. Всем интересно…
– Этого не могу знать, – пожал плечами Трегубович. – Лазали или нет.
Марьясов запустил руку в выдвинутый ящик, стараясь нащупать на его дне инструмент.
– Разрешите, я сам чемодан открою, – подал голос Трегубович. – Я его открою.
Марьясов оглянулся через плечо.
– Чем это ты чемодан откроешь, пальцем что ли? Или каким другим местом?
– Руками, руками. Да не волнуйтесь, сейчас открою. Это так просто.
Трегубович внезапно упал на колени, словно нашел на полу новую ещё одну скрепку, подполз к стулу, низко наклонился над кейсом. Марьясов пнул ногой ящик секретера. Он подошел к Трегубовичу, встал за его спиной, стал молча наблюдать, как тот набирает все новые комбинации цифр, а потом тянет вверх крышку, приговаривая "сейчас, сейчас". Нужно набраться терпения, нужно ещё немного подождать. Не получится у Трегубовича, он сам откроет кейс, сломает замки молотком и стамеской. Нужно набраться терпения.
Тяжело вздохнув, Марьясов, чтобы отвлечься, стал разглядывать картины известного столичного живописца, купленные на благотворительном аукционе за большие деньги, и теперь украшавшие собой пустую левую стену кабинета. На полотне "После покоса" изображен немолодой крестьянин с загорелым добрым лицом. Он, одетый в белую косоворотку, расположился в тени дерева. Предвкушая отдых, улыбается, лучики мелких морщинок идут от уголков глаз к вискам. Мужик раскрыл на коленях кисет, вытащил из него щепоть нюхательного табака и, кажется, собирался засунуть эту гадость в нос. Добрая просветленная физиономия крестьянина почему-то вызвала глубокое возмущение в душе Марьясова.
От этого с позволения сказать полотна просто крестьянским потом воняет, онучами нестиранными. Он стал разглядывать другую картину: девушка сидела на скамейке в сквере и читала книгу. Тоже противное зрелище, девица слишком вульгарная, неумеренно накрашена и одета в вызывающе короткую юбку. "Ясно, проститутка, клиента ждет", – решил Марьясов. Надо будет распорядиться, чтобы эту пачкотню завтра же вынесли из кабинета и отправили в темный чулан, пусть картины там гниют, пропадают.
Он отошел к окну. На другой стороне улицы веселым оранжевым пламенем горели "Жигули". В отсветах пламени он увидел, что из офиса высыпали охранники, а на противоположном тротуаре собралась жиденькая толпа зевак, впрочем, быстро растущая, пополнявшаяся все новыми людьми, сбегающимися на пожар. Остановился милицейский газик с проблесковым маячком на крыше, на землю спрыгнули два милиционера в серых бушлатах. Симпатичная блондинка, окончательно впавшая в истерику, обращая свои крики к зевакам и милиции, бегала вокруг уже погибшей машины, заламывая руки, все голосила. Господи, как же она кричит, как плачет. Просто нечеловеческое горе. Буря эмоций. Шекспировские страсти. Стоит ли так надрываться из-за каких-то "Жигулей", одной тонны металлолома? Чертова истеричка. Устроила этот цирк прямо под окнами его офиса.
И охранники хороши. Работать им некогда. Уперли руки в боки, встали и стоят, будто никогда не видели горящей машины или не слышали бабского крика. Разве можно положиться на таких людей, жизнь свою им доверить? Дармоеды, сволочи. Сделав этот вывод, Марьясов решил, что с охраной у него не все ладно. А раз так, нужно ещё раз подумать о собственной безопасности. Но сейчас не до этого.
– Кажется, готово. Попробуйте открыть крышку.
Голос Трегубовича вывел Марьясова из глубокой задумчивости. Он отошел от окна, наклонился над стулом, надавил большими пальцами на замки. Трегубович, вытащив из кармана электрошок, дважды ткнул металлическими штырьками в голую шею Марьясова, далеко высунувшуюся из воротника рубашки.
Показалось, все тело свела болезненная судорога. Марьясов тихо вскрикнул, но больше не издал ни звука, боком рухнул на ковер, перевернулся на спину и, кажется, перестал дышать.
Разметав руки по сторонам, широко раскрыв рот, Марьясов недвижимо лежал на полу. Трегубович опустил электрошок в карман куртки. Он погасил верхний свет, включил настольную лампу. Расстегнув браслет часов, он снял с запястья Марьясова золотой "Ролекс", покопался в тощем бумажнике, но не нашел ничего интересного, лишь несколько визитных карточек, две пластиковые кредитки, сейчас совершенно бесполезные, худую стопку мелких купюр. Совсем не густо для птички столь высокого полета. Обшарив брючные карманы, Трегубович взвесил на ладони связку ключей и, на глаз выбрав подходящий, шагнул к высокому сейфу в углу кабинета.
* * * *
– Все сроки вышли, надо уезжать. Мы выполнили свои обещания, теперь надо уезжать.
Росляков взглянул на отца, но тот снова ничего не ответил. Сквозь ветровое стекло видно, что возле загоревшийся машины собралось уже порядочно народу. А новые местные зеваки, на избалованные зрелищами, все спешили к месту аварии. Бежали наперегонки какие-то мальчишки. Мимо машины Рослякова, оживленно беседуя и показывая пальцами на толстый столб серого дыма, прошли три мужика, за ними какие-то женщины.
– Больше ждать нельзя, – Росляков опустил стекло и выплюнул на снег прилипший к губе окурок. – Ну, что ты молчишь?
– Ладно, дадим ему ещё пять минут, – сказал отец. – Только пять минут. Иди за Мариной.
Росляков, истомившийся бесконечным ожиданием, и, наконец, нашедший себе занятие, выскочил из салона, нерасчетливо сильно хлопнул дверцей и бегом помчался к толпе. Люди тесно обступили горящую машину, стояли плечом к плечу, образовав плотное кольцо. Марины нигде не было видно. Растолкав зевак, Росляков увидел, что отцовские "Жигули" погибли безвозвратно. Стекла лопнули, огонь, перекинувшись из моторного отсека в салон, поедал сиденья. Черный остов автомобиля, языки оранжевого пламени, зловонный дым. Оторвав взгляд от огня, Росляков увидел Марину в двух шагах справа. Кажется, она, давясь почти что натуральными слезами, пыталась ответить на вопросы сержанта патрульной службы. Росляков шагнул к Марине, прислушался. Трещала горящая резина, громко, перекрикивая друг друга, гомонили люди. Росляков сделал ещё один шаг вперед.
– Все документы в машине остались, – говорила Марина каким-то не своим, глухим и надтреснутым голосом.
– Вы же видите, сержант, девушка в таком состоянии, – сказал Росляков. – Она не может говорить. Имейте снисхождение. Дайте человеку придти в себя. Подождите с вопросами несколько минут.
– Уже адвокат нашелся, – сержант, смерив Рослякова взглядом, презрительно фыркнул.
Он вопросительно посмотрел на Марину, видно, хотел что-то спросить, но так ничего и не спросил. Росляков схватил девушку за руку, с силой сжал запястье и выдернул её из толпы.
– Давай к машине, – прошипел он и, не выпуская руку Марины, прибавил шагу.
– Мне больно, – сказала Марина и высвободила руку. – Ой, я совсем охрипла.
– Тогда молчи, – сказал Росляков. – Молчи и иди быстро.
Подойдя к "Жигулям", он открыл Марине заднюю дверцу, заметив, что и отец тоже перебрался на заднее сидение.
– Ну что, поехали? – Росляков захлопнул дверцу, вставил ключ в замок зажигания и запустил двигатель. – Так поехали?
Росляков обернулся к отцу.
– Еще пять минут, – он взглянул на часы.
– Десять минут назад было пять минут. Сейчас милиция будет здесь.
Росляков готов был заплакать от бессилия переубедить отца. Впереди отчетливо маячили следственный изолятор, суд, обвинительный приговор. И, конечно же, срок. Это обязательно. Накрутят, навертят, намотают, напаяют срок. Длинный, бесконечно длинный, как пять тысяч бессонных колымских ночей.
– Еще пять минут, – повторил отец.