* * *
Телефонный звонок вывел Лену из задумчивости. Потянувшись рукой к тумбочке, она сняла трубку, поздоровалась.
– Последние дни чувствую себя получше, – сказала Лена. – А я думала, вы обо мне забыли.
– Не забыл, – голос Вербицкого на другом конце провода звучал как-то тускло, устало. – Значит, чувствуете себя лучше? – переспросил он. – Приступов тошноты не было? И, слава Богу. Давление себе не измеряете?
– У меня этой штуки нет, как там она называется?
– Тонометр, его нужно купить. А как им пользоваться, я объясню. В консультацию вы ходили? Ничего страшного, позже сходите, после праздников, – Вербицкий кашлянул. – Я, собственно, почему звоню… Приятель привез из Швейцарии один препарат, редкий и очень эффективный. У нас его невозможно достать, потому что выпускать это лекарство начали совсем недавно. Оно улучшает переносимость беременности, выводит из организма матери токсины. Начнете принимать, и сразу забудете о тошноте, рвоте, головокружениях. Чудесное лекарство.
– Ой, спасибо, это очень кстати, – Лена улыбнулась с такой радостью и облегчением, будто уже начала принимать чудо-препарат. – Это так кстати, что вы себе даже не представляете. А то я совсем замучилась, – косо взглянув на Ирошникова, она оборвала фразу на полуслове. – Спасибо огромное.
– Пока не стоит благодарности, – Вербицкий добродушно хмыкнул. – Вот когда будут результаты, тогда и поблагодарите. Я привезу вам лекарство, когда угодно. Скажем, давайте завтра с утра.
– Не нужно беспокоиться, я сама подъеду, куда скажете. У меня машина.
– Сейчас очень скользко. В вашем положении лучше без крайней нужды из дома не выходить и за руль не садиться. Я сам вам завезу лекарство. – Хорошо, – Лена задумалась на пару секунд. – Только завтра я никак, еду к отцу. А это надолго.
– Так, а послезавтра я дежурю, – теперь задумался Вербицкий. – Как назло на целые сутки поставили дежурить перед праздником. У многих врачей грипп, людей не хватает. А после дежурства нужно часов десять отсыпаться. Давайте так: я вам позвоню через три дня и мы обо всем договоримся?
– Годится.
Попрощавшись, Лена повесила трубку, спросила у быстро проглотившего обед Ирошникова, хочет ли тот кофе, и ушла на кухню. Ирошников полистал толстый глянцевый журнал, с удивлением обнаружил, что читать в нем нечего. Лена вернулась в комнату, поставила перед ним чашку кофе, а сама сделала глоток апельсинового сока из стакана.
– Кто это звонил? – невыразимое темное предчувствие появилось неизвестно откуда.
– Это к делу не относится, – она поставила стакан с соком на стол. – Просто знакомый. Достал одну вещь и спрашивал, нужна ли она мне. Кстати, он врач, – добавила Лена и пожалела о своих словах.
– Что ещё за врач? – глаза Ирошникова сузились.
– Знахарь, то есть народный гомеопат, – сказала Лена. – Старенький такой старичок, сморщенный, как лежалое яблоко. Очень симпатичный, аккуратный. Лечит травами и народными заговорами.
– И отчего, позволь спросить, он лечит тебя своими заговорами? – не успокаивался Ирошников.
– Ни от чего не лечит. Просто эти травы выводят из организма всякую дрянь. Продукты распада и все такое нехорошее.
– Он тебе какое-то лекарство предлагал?
– Предлагал пить смесь трав, – Лена, уставшая врать, поморщилась. – Пустырник, шиповник и ещё что-то.
– А зачем тебе успокоительная смесь?
– Сплю плохо, – Лена допила сок в три глотка и поставила стакан на стол. – И ещё старичок говорит: когда пьешь эти травы, всегда деньги в кармане появляются и не надо у отца клянчить. Те самые деньги, которые просит знакомый мужик на свои сомнительные дела. Так старичок говорит. А народным гомеопатам я с детства верю.
– Раньше сюда всякие шарлатаны не звонили.
– Времена изменились, – Лена покачала головой. – Или ты пришел ещё и затем, чтобы мне выговоры делать за телефонные беседы? Заявляешься раз в пятилетку и ещё выговариваешь мне.
– Я просто спросил, – Ирошников пожал плечами.
– Ты прости мою раздражительность. В последнее время с отцом отношения испортились, потому что он тоже лезет с вопросами. Хочет все знать о моей личной жизни. А теперь ещё ты. Может, и вправду нужно принимать для успокоения пустырник или лимонник?
– Женские неврозы не по моей части, – Ирошников сделал глоток кофе. – А твой отец даст денег? Если я выпутаюсь из этой истории, подарю тебе на память о нашем приключении какую-нибудь вещицу, драгоценность.
– Подаришь, позолоченное колечко с цирконием, – Лена фыркнула. – Не смеши меня. Позвони завтра вечером. А теперь отправляйся. Я плохо себя чувствую, голова болит. Нет, подожди. Ты любишь смотреть отечественные фильмы, ну, кино наше?
– Не понял, – Ирошников помотал головой. – По-моему, там любить особенно нечего. Правда, некоторые центральные моменты отечественных триллеров мне очень даже нравятся. Например, половой акт без снятия штанов. Драки, когда удар ещё не дошел, а человек уже упал. Наши умеют снять кино. А почему ты спрашиваешь?
– Я тут смотрела один старый фильм по телеку, – Лена подняла глаза к потолку, будто на его белой поверхности были начертаны те слова, что она искала. – Этот фильм про любовь и вообще, про положительные эмоции, которых в реальной жизни не испытываешь. И про хороших людей, которых в реальной жизни почему-то не встречаешь. И вот там по ходу действия женщина сообщает мужчине, что ждет от него ребенка. Сама по себе сцена очень забавная. Нечто вроде полового акта без снятия штанов, даже смешнее. Мужчина-то живет с ней, поживает и даже не догадывается, что от такой близости может появиться ребенок. Она, героиня, сообщает ему, герою, эту ошеломительную новость. От их близости, ну, ты понимаешь…
– К сожалению, я этот гениальный фильм не смотрел.
– Это не важно, смотрел ты его или нет, – Лена переставила с места на место пустой стакан. – Я же тебе все и так рассказываю. Так вот, на героя это сообщение производит такое впечатление, будто случилось чудо, а не вполне естественная вещь. Он мечется, что-то орет невразумительное, едва башкой окно не вышибает. Просто готов взорваться от счастья. Хотя, если разобраться, радоваться ему особенно нечему. Герой не имеет ни кола, ни двора, а ребенок, пока быт не налажен, не нужен.
– А, смотрел, – кивнул Ирошников. – Супруги потом разводятся, потом сходятся вновь – и все счастливы. Подожди, как же он называется?
– Не важно, – Лена подняла стакан и, переложив его из руки в руку, снова поставила на стол. – В нашем кино всегда все правильно. Если герой положительный и вдруг узнает, что у него будет ребенок, то этот герой и ведет себя сообразно своей положительности. Ну, как полный идиот, как обезьяна. Прыгает и улюлюкает. Если герой отрицательный, он тоже ведет себя соответственно. Предлагает любимой женщине денег на аборт и убеждает её в том, что каждому овощу свое время. А такому овощу, как ребенок, тем более. Вообщем, младенец – это несвоевременно.
– Ты так хорошо изучила историю вопроса, что хоть за диссертацию садись. Или хочешь устроить небольшой тест. Узнать, кто сидит в этом кресле, герой положительный или негодяй.
– Вот-вот.
– Денег на аборт я предложить не могу, потому что их у меня нет, денег этих, – Ирошников почесал затылок. – Прыгать и вышибать окна твоей квартиры мне тоже неохота. И вправду – ребенок сейчас не ко времени. Не знаю почему, но я рад. И когда только ты успела?
– Это дело недолгое. Вообще-то не хотела тебя огорчать, но в последний момент почему-то решила сказать правду.
* * *
Ювелирная мастерская, в которую направлялся Вербицкий, недавно переехала из центра на городскую окраину. Продышав круглый глазок в заледеневшем стекле автобуса, Вербицкий наблюдал за дорогой, разглядывал однотипные панельные дома. Когда водитель объявил "остановка сбербанк", он спустился по скользким автобусным ступенькам на расчищенный до асфальта тротуар и спросил дорогу у дворника, устроившего перекур.
– Черт его знает, где тут мастерская ювелирная, – плечом дворник оперся на черенок метлы, словно инвалид на костыль. – Я и не слышал о такой.
– Там ещё ателье в этом доме, – Вербицкий засомневался, туда ли он вообще приехал.
– Ателье? – сняв белые матерчатые рукавицы, дворник скатал их трубочкой, сунул в карман телогрейки. – Тогда понятно. Это в старом доме, красном, – он показал рукой направление. – В прежние годы там общество трезвости помещалось, – дворник презрительно усмехнулся и дыхнул на Вербицкого какой-то сивухой, словно давая понять, что и прежние трудные годы лично он в обществе трезвости не состоял. – Потом взамен общества устроили еврейскую общину. А теперь уж и не знаю, что там есть. Красный дом, сразу увидишь.
Путь, указанный дворником оказался не так короток и прост, как показалось в его начале. Поплутав между домами добрую четверть часа, замерзнув и обозлясь, то ли на тупого дворника, то ли на собственную бестолковость, Вербицкий, наконец, отыскал трехэтажное здание красного кирпича, похожее на барак или склад, прочитал крупную вывеску "Ателье" и мелкую "Индивидуальный пошив брюк и юбок". Хлопнув дверью подъезда, он спустился в полуподвал и нажал звонок обитой оцинкованным железом двери, почти мгновенно распахнувшейся. Здоровый малый кивнул Вербицкому как старому знакомому, провел посетителя темным коридором до торцевой двери, по соседству с которой находился туалет.
– Вот сюда.
Парень постучал кулаком по косяку двери и удалился.
Переступив порог тесной комнаты со слепым зарешеченным окошком где-то под потолком, Вербицкий шагнул к письменному столу, пожал сухонькую ладошку ювелира Бориса Самойловича Бернштейна, поднявшегося навстречу гостю. Потушив настольную лампу, отсвечивающую от стекла, покрывающего стол, Бернштейн зажег верхний свет, показал Вербицкому на стул.
– Вот так, Валера, – ювелир склонил голову на бок, – видишь, в какую дыру меня загнали? Почти всю жизнь проработал в центре города. И вот подарок на старости лет.
Перед тем, как присесть на стул, Вербицкий повесил верхнюю одежду на деревянную вешалку.
– Очень неудобно сюда добираться, – в ответ пожаловался Вербицкий и, положив на колени кейс, оглядел сырые, крашенные маслом стены. – Да, тесновато и темновато. Тут до чахотки досидеться можно. Не дай Бог, конечно. Хотя и в центре вы не во дворце сидели. В таком же сыром подвале.
– Центр – это знак престижа, – Борис Самойлович оперся локтями о стол и вытер ладонью вдруг заслезившийся глаз. – Боюсь, с этим переездом я половину клиентов растеряю. Солидные люди поедут на эти выселки только в крайнем случае.
– Вы-то с вашим именем, с вашей репутацией клиентов никогда не растеряете, – утешил ювелира Вербицкий, которому собственные слова показались насквозь лживыми. – Освоитесь на новом месте, и сюда клиенты дорожку протопчут. Может, ещё и новые появятся.
– Какие новые? – ювелир поднял печальные глаза. – Я надеюсь именно на старых клиентов, на ценителей красоты, на знатоков. А новые что? Они, эти бандиты или банкиры, придут раз-другой и исчезнут. За последние годы в нашей ювелирной сфере стали крутиться большие деньги, но почти пропали люди со вкусом. В прежние времена я не искал клиентов, они искали меня, хотя я далеко не Карл Фаберже. От новых посетителей, что за заказы? Перстни с печатками, золотые цепи, крестики. Ширпотреб, примитив. Для ювелира моего класса все это не интересно.
– Главное, чтобы деньги платили, – сказал Вербицкий. – А там не важно, что делать.
– Деньги многое значат в жизни, – согласился Борис Самойлович, – многое, но не все. Дожив до моих лет, вы сами выведите для себя эту истину. И вообще, простите за банальность, деньги – это не главное в жизни.
– А что тогда главное?
Вербицкий посмотрел на ювелира с интересом, но тот, не ответил, только загадочно поднял брови.
– Доживите, Валера, до моих лет, только доживите, и никаких объяснений вам не потребуется. Тем более, и объяснить это невозможно.
– Хорошо, обязательно доживу, – пообещал Вербицкий.
– Мои года не подарок, – Борис Самойлович почему-то всегда старался произвести на людей, даже тех, кто его давно и хорошо знал, рисоваться перед которыми не было смысла, впечатление слишком старого, небогатого, несправедливо битого жизнью еврея. – Болезни, плохой обмен веществ, руки слабеют.
– Принимайте витамины – это я всем советую.
Плохая примета: если ювелир жалуется на старость, на здоровье и слабые конечности, значит, задумал сбавить цену.
– От старости витамины не помогают, – ювелир разжал кулачок, посмотрел на свою ладошку. – Вот линия жизни у меня короткая, а я все существую, все копчу голубое небо. Хотя никого не радую своим долголетием, даже себя самого.
– Что-то вы сегодня не веселый.
Вербицкий постучал пальцами по крышке кейса, давая понять, что пустых слов сказано уже много, пора бы и к делу приступить. Но Борис Самойлович, погруженный в раздумья, казалось, не замечал нетерпения посетителя.
– Как супруга поживает?
– Спасибо, вам от неё привет.
Вербицкий подумал, что Таня даже не подозревает, что такой ювелир Борис Самойлович живет на свете. А сбросить цену придется, тут и спорить нечего. Любой аргумент все равно окажется битым, на каждое слово у старика десяток возражений. Положим, Вербицкий скажет, что отдаст золото вдвое дешевле скупочной цены. А старый хрыч спросит: Валера, а вы учли плату за риск? А медленный оборот золота учли? Скажет, что он и так работает, чуть ли не себе в убыток.
Опять же вспомнит этот переезд с насиженного места в центре, плату за аренду подвала приплетет. Лучшие клиенты или в Израили или в Бутырке. Прочитает целую лекцию, а потом опять заноет о плохом здоровье, о том, что жить осталось всего ничего, возможно, вскорости помрет он прямо за этим вот столом. Те же самые байки он травил и в старой мастерской. Противный старикашка, занудливый, жадный. Одна только положительная черта и есть – глупых вопросов не задает.
– А как на работе успехи?
Вербицкий лишь печально улыбнулся, мол, сам должен понимать, что за работа у врача линейной бригады "скорой", веселого мало.
– Если нет перспектив, могу вас порекомендовать в четвертое управление, – ювелир прищурился. – Один мой хороший приятель поможет.
– Нет, бегать на цирлах перед чинушкам, это не для меня, – ответил Вербицкий. – Я все-таки не холуй, а врач. На "скорой" работа дерганая, но в четвертом управлении ещё хуже. Устанешь прогибаться. Спасибо, что обо мне вспомнили.
– Если надумаешь уходить со "скорой", – Борис Самойлович приложил руку к сердцу. – Много лет знал твоего отца, были друзьями. Саша всегда мечтал, чтобы его сын, его Валерочка, стал врачом. Ни у твоего отца, ни у твоей матери не было высшего образования. И вдруг – врач в семье. Да, порадовались бы старики. Твой отец был хорошим ювелиром. Когда его сажали, он меня попросил: позаботься о Валерке. Главное, говорит, пусть парень держится подальше от ювелирного дела, нечего повторять мои ошибки. Восемь лет с конфискацией это не шутки. Наша, ювелиров, профессиональна статья была восемьдесят восьмая: валюта, золото. Кому больше везло, кому меньше. Еще твой отец мне сказал: "Боря, я оттуда не вернусь". А разве могла твоя мать пережить весь этот ужас? Я ей понемногу помогал, другие тоже помогали. Но раны на сердце, они не заживают. У твоей матери было слабое сердце.
– Да, сердце у неё было слабое, – кивнул Вербицкий.