– Не в Сочи же она ранней весной собралась с тремя-то чемоданами и дорожными сумками? Затем отправляйся на Зеленый проспект в Мосприватизацию. Выяснишь, не совершали ли Карпова сделок с недвижимостью. Возможно, продала она свою квартиру. А вот в посольствах справок о получении Карповой визы можем не получить. Для посольств прокурорский запрос – лишь бумажка. Топай, Юра, а я перекушу, с утра не жравши.
Закончив писать, Владыкин протянул Ливанскому два запроса.
– А я на работу к Карповой, это на задах института Склиифасовского.
Владыкин повернул голову на стук в дверь. Долговязый прапорщик внутренних войск, переступил порог, пригнув голову, чтобы не задеть верхом фуражки притолоку. Подойдя к столу Владыкина, он протянул следователю почтовый конверт.
* * *
– Для вас на вахте письмо оставили, личное.
– Кто оставил?
Владыкин повертел в руках конверт, на котором в графе "адрес" ровным подчерком кто-то написал: "Владыкину Геннадию Ивановичу. Личное."
– Не могу знать, – тонким юношеским голосом ответил прапорщик – была пересменка, когда я заступил на пост, письмо лежало на тумбочке, где телефон.
– Чай пьете целыми днями, – проворчал Владыкин, отрывая от края конверта узкую бумажную полоску и вытряхивая письмо на стол. – А преступники шастают взад назад, письма следователям оставляют личные. Все, свободен.
– Да мое дежурство только началось, – прапорщик козырнул и вышел из кабинета, преодолевая пространство метровыми шагами.
Не зная, торопиться ли теперь в ОВИР или лучше повременить с этим делом, Ливанский, уже одетый, топтался возле своего стола, комкая в руках вязаную шапочку. Сейчас лучше к Владыкину с вопросами не приставать, все скажет сам, если сочтет нужным. Закрыв тонкую папку с делом об убийстве Карповой, Ливанский положил её на край следовательского стола.
– Сядь на место, Юра, – поднял глаза от письма Владыкин.
– А как же ОВИР?
– Подождет.
Расстегнув "молнию", стажер скинул кожаную куртку, сел на место и стал бросать короткие взгляды на начальника. Что-то важное, это ясно. Следователь даже не скрывает заинтересованности, глазами ест письмо.
– Ну, что я тебе только что говорил? – закончив чтение, Владыкин весело взглянул на стажера. – Говорил я тебе, что Ирошников любитель? Говорил, что он проколется именно потому что любитель?
– Это убийство и письмо – звенья одной цепи? – робко поинтересовался Ливанский.
– Брось ты этот лексикон: звенья цепи, – Владыкин не мог согнать с лица самодовольную улыбку. – Выражайся яснее. Да, скорее всего письмо и убийство вещи взаимосвязанные. Тут, – он ткнул пальцем в исписанный листок, – Ирошников пытается логично объяснить свои действия Я, мол, ни при чем, меня подставляют. А в конце письма обвиняет в преступлениях врача со своей подстанции некоего Вербицкого. Мол, именно Вербицкий и хочет честного Ирошникова утопить. Я разговаривал со всеми врачами с их подстанции, был в кадрах, личные дела смотрел. И Вербицкого хорошо помню. Отзываются о нем, как о прекрасном враче, семьянине образцовом. За глаза, правда, говорят, что он подкаблучник. Такой и мухи не обидит. И этого несчастного Вербицкого, кстати, своего хорошего приятеля, Ирошников пытается оговорить. А тот про Ирошникова худого слова не сказал. Я бы на месте Ирошникова, не стал называть Вербицкого, выбрал более подходящего кандидата. Лучше всего, постороннего человека, не из этой обоймы, не из врачей. В этом случае следователь должен был проверить сведения, установить личность и так далее.
– А может, все-таки проверить этого Вербицкого?
– В Москве народу десять миллионов, каждого не проверишь. Нам нужен Ирошников, и только он. Усек?
– Само собой, – кивнул стажер. – Только не пойму, зачем он тогда это письмо написал? В чем его интерес?
– Как в чем? – Владыкин продолжал улыбаться. – Он понял, что мы подошли слишком близко. И хочет выиграть время, сбить нас со следа и смотаться из города. Видимо, Карповой он предложил переехать из Москвы, скажем, в Петербург. Ну, сменить обстановку и все такое, пообещал жениться. Та и рада стараться. С работы уволилась: я готова, милый, упаковалась. При обыске мы не нашли у Карповой ни ценностей, ни денег. Видимо, она последняя московская жертва. А мне он через какого-нибудь пацана с улицы передает это письмо. Лови убийцу, Владыкин. Хитрый он все-таки малый, но с письмом перестарался.
– А про Питер вы так сказали, к слову? – в эту минуту Ливанский испытывал безотчетное волнение.
– Ирошников несколько лет жил в детдоме, – Владыкин сунул письмо обратно в конверт. – Кто отец – неизвестно. А мать какая-то пьянчужка, лишена судом родительских прав, когда сыну ещё и десяти лет не исполнилось. Спустя год умерла. Позднее сестра матери в Ленинграде отыскалась. Предложила Ирошникову, в то время шестнадцатилетнему подростку, перебраться к ней. Сейчас она на пенсии, живет одна. А прежде работала заместителем директора кинотеатра. Но Ирошников не огласился ехать к тетке. После детдома за ним закрепили комнату в Подмосковье. Служил в армии, потом поступил в первый мединститут, ныне университет. Потом работал на "скорой". Одно время перешел на труповозку, чтобы расплатиться за кооперативную квартиру. Он рассчитался за квартиру и вернулся на "скорую", а с недавнего времени, видимо, решил, что деньги можно легче зарабатывать.
Владыкин набрал четырехзначный телефонный номер, спросил у секретаря, на месте ли прокурор и можно ли зайти к нему через полчаса. Получив утвердительный ответ, Владыкин спрятал конверт в кармане пиджака, пообещав стажеру дать почитать письмо позже.
– Сейчас набросаем план оперативно-розыскных мероприятий, вместе поднимемся к прокурору и получим "добро", – Владыкин придвинул к себе чистый лист бумаги. – Вот ты, Юра, окажись на месте Ирошникова, куда бы направился?
– Не знаю, – Ливанский натужно высморкался в платок. – Может, к тетке и поехал. А может, ещё куда. Но в Москве бы не остался. С другой стороны, у тетки можно засветиться.
– Во-первых, Ирошников думает, что о существовании его тетки мы ничего не знаем, – Владыкин снял колпачок с ручки. – Во-вторых, он одинокая душа. Роднее этой бабы, тетки то есть, у него нет никого. Рубль за сто, что к ней он и поедет. Это, Юра, и есть любительщина. Ты бы не поехал, ты какой никакой сыщик, рассуждаешь трезво и логично, как профессионал. Ты бы и письмо в прокуратуру не написал. А он другой человек.
– Конечно, вы правы, – польщенный Ливанский утонул в своем счастье.
– Письмо принесли недавно, значит, Ирошников ещё в Москве, – Владыкин что-то записал на бумаге. – Начать надо сей же момент, с Ленинградского вокзала начать. Взять под контроль все поезда до Питера, всех пассажиров. Плюс аэропорт, хотя туда он вряд не сунется, слишком рискованно.
– А что еще?
– У прокурора узнаешь, – Владыкин встал и, собрав со стола все папки, запер их в сейфе. – Пойдем к начальству, доложимся. Знаешь, Юра, я не люблю громких слов, пафоса, высокого штиля, поэтических выражений. Но сейчас мне хочется кое-что сказать почти что стихами. И я скажу: яйца Ирошникова в наших руках.
* * *
Через полтора часа Ливанский вышел из здания прокуратуры, посмотрев на часы, заспешил к троллейбусной остановке. Кто-то из встречных пешеходов больно толкнул Ливанского в плечо, назвал по имени. Остановившись, стажер увидел перед собой румяную физиономию следователя Богомолова.
– Куда спешишь? – Богомолов, как всегда, улыбался.
– Владыкин дал поручение за бумажкой одной съездить, – Ливанский потер ладонью ушибленное плечо. – Это дело по порезанной проститутке я в сейф запер. Если сейчас хотите забрать, ключи у Владыкина.
– А, с этим успеется, – отмахнулся Богомолов. – Владыкин, смотрю, тебя совсем загонял. Потерпи, не долго уж тебе стажером осталось мучиться.
– Я не мучаюсь, мне нравится с ним работать, – искренне признался Ливанский.
– А с этим убийцей как дела продвигаются?
– Ловим, – Ливанский решил не раскрывать подробностей дела.
– Ловите, – усмехнулся Богомолов. – Владыкин спекся. Весь песок из него высыпался, а нюх сыщика пропал. А что делать? Как говориться, годы берут свое. Теперь он уже и собственную собаку не поймает, если она от него вдруг убежит. Не то что серийного убийцу, про которого уже вся Москва говорит.
– Он не серийный убийца…
– Да это без разницы, – лицо Богомолова стало недовольным, даже злым. – Вся эта терминология для меня – тьфу, – Богомолов и вправду пустил под ноги длинный тягучий плевок. – Это Владыкин большой спец по терминам, так сказать, теоретически подкован. А убийцу этого все равно не поймает. Завалит дело. Не тому человеку расследование поручили, не тому.
– А кому, по-вашему, нужно было поручить?
Ливанский, уже собравшийся рассказать Богомолову о письме, смолчал.
– Кому поручить? – Богомолов удивился вопросу. – А что в следственном отделе нет достойных людей, молодых и толковых? А Владыкин пусть бы занимался своим любимым делом: раскручивал убийства на бытовой почве. Бытовуху он ещё потянет.
– Извини.
Ливанский повернулся и опрометью бросился к раскрытым дверям троллейбуса.
Глава 26
Заканчивая завтрак, Романов поглядывал то в окно то на Ольгу Ивановну, приходящую кухарку из поселковых, сновавшую по просторной дачной кухне от стола к холодильнику, от холодильника к плите и обратно к столу. Романов, поднявшийся с постели чуть свет, раньше обычного на целый час, жевал домашние вареники, запивая их кофе. Он никуда не торопился, а с утра портить настроение мыслями о неудачных делах совсем не хотелось. Но и подходящего предмета для рассуждений приятных тоже не находилось. За окном валил мокрый тяжелый снег. Бесформенные слипшиеся хлопья исчезали в черных лужах, прилипали к оконным стеклам и таяли.
Жена ещё спит, потому что легла заполночь, проснется не скоро, а пока не с кем даже словом переброситься. О погоде, о том, что поясница побаливает, простым человеческим словом переброситься не с кем. Он положил в рот сочный вареник, сделал глоток кофе из белой кружки с надписью "Нью-Йорк" и нарисованным небоскребом. А эта кухарка Ольга Ивановна все время молчит, как дохлая рыба, наверное, думает, что так скорее сойдет за умную. Впрочем, это даже хорошо, что молчит, хуже, когда она открывает рот. Такое ляпнет, хоть стой, хоть падай. В прошлые выходные во время обеда кухарка подробно в живописных деталях рассказала, как стая одичавших собак возле поселкового магазина в клочья разорвала двух симпатичных кошек.
– Снег-то, какой валит, – сказал Романов. – Будто зима вернулась.
– Растает, по колено воды будет, – Ольга Ивановна поставила перед хозяином блюдечко с кусочком сыра и ветчины. – Яичницу вам сделать?
– Нет, что-то не хочется, – ответил Романов, привыкший завтракать основательно. – Хотя ладно, пожарь пару яиц. Сегодня день трудный, может, вообще вез обеда останусь.
Кухарка устремилась к холодильнику, а Романов, наблюдая за ней, раздумывал, почему Ольга Ивановна остается такой худой и плоской, хотя все время трется на кухне и может есть, сколько захочет. То ли у неё конституция такая, астеническая, – раздумывал Романов, – то ли муж все соки высосал. О муже Ольги Ивановны Романов знал только то, что тот работает в бойлерной поселкового детского сада. Романов, почему-то живущий в убеждении, что у деревенских и поселковых баб все мужья горькие пьяницы, всегда готовые вынести из дома последнее, и худобу кухарки объяснил беспросветным пьянством её мужа. "Ясно, алкаш какой-нибудь, подзаборник, – думал Романов, разглядывая худосочную спину кухарки. Вытягивает из неё все, что баба здесь, у меня зарабатывает. При таком-то муже не зажируешь".
Романов съел последний остывший вареник и, осененный новой идеей, посмотрел на кухарку уже подозрительно. "А, может, они с мужем того, – он потер ладонью чисто выбритую щеку – Может, они вдвоем керосинят? На пару? Оттого и худая, как палка, от пьянства? Глупости, – поправил себя Романов, – это уже глупости. Спиртное в доме стоит на виду, а Ольга Ивановна никогда к бутылке не прикасалась".
– Как ваш муж поживает? – осторожно спросил Романов. – Наверное, все продолжает восьмое марта отмечать, женский день? Остановиться не может?
– Я бы ему поотмечала, – Ольга Ивановна переложила яичницу со сковородки на тарелку. – Выпил на праздник – и хватит.
Она поставила тарелку перед Романовым. Вытерев руки о фартук, вышла из кухни. Обиделась что ли? И черт с ней, – решил Романов. По душам с этой кикиморой все равно не поговоришь. Он прислушался: шаги на втором этаже, какие-то шорохи, женский разговор. Значит, супруга проснулась и уже о чем-то беседует с поднявшейся наверх кухаркой. У женщин почему-то темы для разговоров находятся легко, сами собой. Проглотив жареное яйцо, Романов снова уставился в окно. Снег валил и валил. Сквозь эту белую полупрозрачную пелену он наблюдал, как охранник вывел из гаража сначала джип, затем "Вольво", машину, в которой Романов ездил на работу.
Доев яичницу, он глотнул кофе и, взяв в руки хромированный пузатый кофейник, оказавшийся неожиданно легким, открыл крышку. На донышке плескалась кофейная гуща. Точно, эта Ольга не удосужилась сварить свежий кофе, разогрела вчерашний, а того и оставалось на чашку. Вот так, время болтать с хозяйкой у неё находится, а исполнять свои обязанности – тут её нет. Романов хотел крикнуть кухарку и строгим голосом сказать ей пару слов, но посмотрел на часы и передумал, уже и так за столом засиделся. Времени на то, чтобы отчитывать кухарку, ждать, когда она приготовит кофе, потом, обжигаясь, пить его, на все это времени уже не остается. Вытащив из пачки сигарету и закурив, он снова посмотрел в окно. Ольгу он отчитает завтра, живо поставит на место, а если та вздумает возражать, рассчитает её в пять минут и выставит из дома на улицу. Утренний кофе она ленится варить, думает, если хозяйка разговаривает с ней как с равной, значит, поблажки ей по штату положены, можно филонить. Романов оборвал собственный ход мыслей, сказав себе, что день впереди тяжелый, а пустяками накручивать нервы, значит, здоровье не жалеть. Ну, её к бесу, кухарку.
* * *
Стряхнув пепел в тарелку, Романов наблюдал, как из трубы соседнего, через забор, дома валит черный густой дым. Словно поселковый сторож, туговатый на ухо дядя Сережа Звонарев, живущий с многодетной семьей в просторном казенном срубе, топит печь не дровами, а старыми автомобильными покрышками. Тоже фрукт этот сторож. Отставной майор, долговязый, ещё относительно молодой мужик, а такое зловоние по участкам разводит. На редкость тупой, непонятливый. И вдобавок глухой, как пень, как колода, как Бетховен глухой. А ещё сторож.
Вот, нашелся новый объект душевного раздражения, уже не кухарка, а сторож. Романову больше не хотелось ни о чем думать, ничего замечать. В следующий раз он скажет сторожу: люди сюда, на природу, приезжают чистым воздухом дышать, а не той вонью, что ты разводишь из своей трубы. Выпиши себе дров или на худой конец угля. Романов раздавил недокуренную сигарету в тарелке, так порывисто встал из-за стола, что едва не опрокинул стул. Перед тем, как покинуть кухню, он ещё раз выглянул в окно: "Вольво" подали к крыльцу, у ворот стоял джип. Два охранника Воронин и Костя Смирнов стояли на ступеньках, дожидаясь хозяина, не замечали тяжелого мокрого снега.
Увидев Романова в окне, Воронин поднял руку и помахал растопыренной пятерней. Романов широко улыбнулся, помахал рукой в ответ. Отойдя от подоконника, он, окончательно раздраженный панибратским приветствием Воронина, решил, что охранники все как один ещё те дармоеды и, если разобраться, законченные наглецы. Всю эту стаю разогнать пора, – решил Романов, проходя через коридор в каминную, всех разогнать, начать же с кухарки.
Он взял с журнального столика кейс с документами, шагнул к каминной полке, заставленной фарфоровыми фигурками животных и семейными фотографиями в рамочках, и провел пальцем по её гладкой поверхности. Подушечка большого пальца сделалась темной от пыли. Вот и дожил: целый дом прислуги, а пыль с полок смахнуть некому. Придется сменить всех работников, всех дармоедов. Он вытер грязный палец носовым платком, накрутил код на цифровом замке кейса, вышел в прихожую. "Нужно сегодня же вечером поговорить с женой насчет прислуги, – думал Романов, зашнуровывая ботинки. Конечно, всех сразу не уволишь. Но кухарку и уборщицу – этих обязательно, этих в первую очередь". Пусть побегают по поселку в поисках работы, пусть покланяются. И везде отказ получат. Слухом земля полнится. Владельцы всех домов уже будут знать, что Романов рассчитал своих бездельниц. А если кто и возьмет, то на самую захудалую, не денежную работу. Пусть тогда повертятся.
Перекинув через шею шарф, просунув руки в рукава темно синего ратинового пальто, он потянулся рукой к кепке, но передумал, надел на голову меховую шапку, подошел к перилам лестницы и поднял голову.
– Я поехал, – крикнул Романов так громко, чтобы жена и в дальней комнате услышала его голос. – Ольга Ивановна, – теперь он кричал уже кухарке. – Спасибо за кофе. Напился я кофе вашего.
– Юра, сейчас я спущусь, – голос жены донесся издалека. – Подожди, пожалуйста.
Но Романов не стал ждать. Подхватив кейс, он вышел на крыльцо, захлопнул за собой дверь. Костя Смирнов уже сидел за баранкой, а Воронин распахнул перед Романовым заднюю дверцу "Вольво". Мокрый снег все валил с неба, зловонная труба на участке сторожа извергала все новые клубы черного дыма. Спустившись с крыльца, Романов коротко ответил на приветствие, устроился на заднем сидении, положив кейс на колени. Воронин захлопнул за Романовым дверцу, сел на переднее сидение рядом с водителем. Машина тронулась с места, проехав немного, остановилась возле ворот, пропуская вперед себя джип с тремя охранниками.
– Сколько раз я просил не подогревать заднее сидение, – обратился Романов к сидевшему за рулем Косте Смирнову. – Я, что по твоему какая-нибудь баба мерзлявая? Только и мечтаю задницу погреть.
– Прошлый раз вы напомнили, чтобы я подогревал сидение, – сказал Смирнов, пристраиваясь сзади джипа и выезжая из ворот на занесенную снегом грунтовку с глубокими черными колеями, полными талой воды. – Говорили: обязательно подогревай сиденье: простужаться не хочу.
– Так прошлый раз холодно было, – вспомнил Романов. – Минусовая температура в салоне, ты и машину тогда, как следует, не прогрел. У меня чуть зад не примерз к этому, – он похлопал ладонью по сиденью. – А сегодня теплынь, хоть и снег. А ты раскочегарил, как в бане. Соображать надо.
– Но я только подумал, – видя, что джип, не успев набрать скорость, остановился, Смирнов выжал педаль тормоза.
Воронин, сразу уяснивший себе, что начальник встал не с той ноги, значит, лучше помолчать дорогой и уж Боже упаси вступать в спор с Романовым, толкнул Смирнова кулаком в бок, мол, не возражай. Костя зло посмотрел на Воронина, чмокнул губами и помотал головой, молча не соглашаясь с упреками начальника.