Чистильщик - Дмитрий Соловьев 2 стр.


– Та, – мотнул головой тот, – было бы за что – спасибо-то. Горяч ты просто, Нпколаич, а так – нормалек.

На Литейном, поднявшись в свой кабинет, Малахов подошел к окну, закурил и несколько минут смотрел сквозь снежную пелену на ГБ-билдинг (он не любил название "Большой Дом" и уж подавно – официальное название этого заведения). Потом вздохнул и сел за стол. Толстую пачку распечаток временно отодвинул на дальний угол стола и принялся тоскливо шлепать на пишмашинке – персональный компьютер начальство грозилось установить в следующем году – рапорт о происшествии на Гражданке. На это ушел по меньшей мере час, и Малахов порадовался, что все бумаги, которые предстоит подшить к делу, оформлять не ему.

Покончив с казенно-канцелярскими делами, он наконец приступил к прочтению распечатки. Первые пять страниц Малахов прочитал сидя за столом. Остальные сорок – бегая по кабинету из угла в угол. Дочитав резюме, он бросил пачку листов на стол и схватился за голову.

– Идиот, – завопил он, – пень трухлявый, мудак маразматическии!

– Ты чего орешь? – сунулся к нему Родионов.

– Скоропостижное просветление постигло!

– Ха, а у меня сдвижочек возник спонтанно. Хочешь глянуть на мою хвасту?

В комиссии давно плюнули на грифы "СовСек" – внутри здания, по крайней мере.

– Ну? – буркнул Малахов.

Родионов протянул ему листок, отпечатанный на принтере. Малахов хмуро скользнул по нему глазами. Но строчке на третьей зацепился взглядом. Его лицо напряглось, заострилось. Он невыносимо медленно читал и перечитывал строки, словно тщательно их пережевывал. Родионов, ожидая, когда Малахов оторвется, переминался с ноги на ногу. Он был уже не рад, что подсунул Малахову эту бумажку.

По данным анализа рода занятий погибших от клыков оборотней выходило, что 47,9% жертв работали в смежных областях промышленности. Малахов схватил листок из своей распечатки. Та же цифра – 47,9%. И в том и в другом случае погибшие работали в лесной, деревообрабатывающей, целлюлозно-бумажной и химической промышленности.

– Писец, – бессильно произнес Малахов, опустившись на край стола и нашаривая в пачке сигарету.

Родионов непонимающе смотрел на него.

IV

Ермолаеву не спалось. Виной тому была то ли водка, в минимальном количестве принятая вечером, то ли дикая усталость, от которой уже не падаешь замертво в каменно-крепкий сон, а наоборот, вертишься, как грешник на сковороде. То ли предчувствие какое. Понять Ермолаев не мог. Зачем-то нащупал карабин СКС, прислоненный к табурету у кровати. Затем снова перевернулся на другой бок.

Так он промаялся часов до четырех утра и лишь потом смог задремать. Какие-то фантасмагорические картинки мелькали у него в мозгу, заставляя ворочаться и в без того сбитой постели.

Резкий звук бьющегося стекла заставил Ермолаева моментально проснуться. Вскочить с постели он не успел – какая-то тяжелая темная масса обрушилась на него. Он едва успел инстинктивно закрыть нижнюю часть лица согнутой левой рукой. Острые клыки впились в предплечье. "А должны были – в горло", – мелькнула мысль. Ермолаев вцепился правой рукой во врага. Почувствовав прикосновение к густой шерсти, он сильнее сжал пальцы и рванул зверя от себя. Раздался приглушенный визг, и левая рука, располосованная до кости, освободилась из жестких тисков.

Ермолаев едва успел сдвинуться чуть ближе к краю кровати, как зверь напал вновь. На сей раз Ермолаев ycneл перехватить его в полете. Держа на вытянутых руках рвущуюся к горлу бестию, он чувствовал лицом горячее дыхание "Нужно дотянуться до ножа", – подумал Ермолаев. Чугь ослабил хват правой руки, и боль пронзила израненную левую. Ермолаев заорал. И, словно отвечая на этот крик боли криком торжествующим, зверь зарычал.

– А, твою мать!!! – орал Ермолаев. Перед глазами от боли поплыли черно-багровые круги, но правая рука уже нащупала костяную рукоять ножа. Корчась от боли, пиная зверя коленями – скорее конвульсивно, нежели желая нанести увечье, он стряхивал с лезвия ножны. Наконец они шлепнулись на пол.

– У, сука!!! – почти с берсеркерским ревом Ермолаев вогнал лезвие в спину зверя. Тот взвизгнул, дернулся. Руки у Ермолаева подломилась, и зверь упал на него. Охватив шею зверя, чтобы не дать ему возможности приподняться или повернуть голову и вцепиться в горло, Ермолаев бил и бил ножом в спину и бок животного, сатанея от боли, ярости и запаха крови – своей и врага.

Он не помнил – сколько нанес ударов. Но на одном из них нож засел между ребер, и Ермолаев не смог его вытащить. Тогда он отбросил зверя, вскочил и схватил карабин,

("Слава богу, – говорил он потом, – что я почти всегда досылаю патрон".)

Ермолаев едва успел снять карабин с предохранителя и, вскинув его, уложить цевье на сгиб локтя. Зверь – Ермолаев разглядел его в полутьме: очень крупный волк – прыгнул.

По всем законам природы он должен бы был умереть. Но он прыгнул.

Еомолаев встретил его пулей на лету. Попав в нижнюю челюсть, пуля отшвырнула зверя назад. Но он прыгнул вновь. Этот прыжок у него получился коротким, но, завывая от боли, он вновь собрался в комок. Ермолаев едва успел дернуть стволом в сторону врага и вновь нажал на спуск.

Когда последняя гильза, отвратно воняя сгоревшим порохом, вылетела и, звеня, покатилась по дощатому некрашеному полу, к дому Ермолаева уже бежали вооруженные соседи-охотники, разбуженные пальбой. Залитый кровью, обессиленный Ермолаев сидел на полу, баюкая на коленях карабин. В неясном свете фитиля керосиновой лампы – зажигая, Ермолаев разбил ламповое стекло – он разглядел поверженного врага своего. И, теряя сознание, успел подумать, что такого крупного волчину он еще в жизни не видывал. Да и никто не видывал.

V

Малахов, нависая над столом и щурясь от дымной рези в глазах, разглядывал фотографии. В кабинетик набилось человек восемь, и все нещадно дымили сигаретами.

– Вот, вот, – азартно выкрикивал кандидат бйонаук Грюнвольд, больше напоминавший внешностью и манерой общения какого-нибудь Моню Гершмана с Молдаванки, нежели научного консультанта засекреченной следственной группы. – Вы ж таки посмотрите! Цепочка следов волчья, да, а промежутки между следами и сам отпечаток лапы крупнее. Я ж, мое почтение, Виктор Николаич, не криминалист, однако ж могу сказать – эти зверюги крупнее всех ранее виденных экземпляров да и тяжелее килограмм этак на десять-двенадцать. Чтоб я сдох!

– Подожди-подожди, Семен, не подыхай. Лучше разъясни-ка – а вот почему крупнее? – всполошился Родионов. Как и Малахов, он больше не был старшим группы. Две их следственные бригады объединили в одну и поставили во главе ее подполковника. Но тот, осознавая свою некоторую ограниченность, в дела подчиненных почти не совался, оставил им – относительно – полную самостоятельность действий.

– Ха, – упер руки в боки Грюнвольд, – ты меня спрашиваешь, так? Если б я это знал, то прямо пошел бы к начальству, стребовал с него двухмесячную зарплату всей группы, а вас, дармоедов, разогнал бы к бениной маме, нет?

– Ладно, ребята, хватит, – остановил их Малахов, ибо препирательства могли длиться до бесконечности. – Что там по этому нападению на крутого сибирского парня?

– Какого?

– Ну, этого, охотника-промысловика. Единственного, кто остался живым.

– Ермолаева? А ничего. Крепкий мужик. Волчина тот, которого он завалил, раза в полтора превышает габариты среднестатистического Canis lupus. Прыгнул в окно, разбив стекло, напал. Получил семнадцать ножевых ран и девять огнестрельных. Из ножевых – девять смертельных, из огнестрельных – восемь. По рассказу потерпевшего, успокоился на восьмой пуле, девятая – просто перестраховка.

– Ну, Семен, что скажешь? Почему волки прыгают в окна, умудряются открывать – изнутри, правда, – замки и засовы, не боятся огня и демонстрируют завидную живучесть?

– Три ха-ха, Виктор Николаич! А если я задам вам примерно того же характера вопросы о Диком Охотнике, вы мне ответите? Клянусь здоровьем мамочки, что нет.

Малахов подошел к окну, глянул на улицу, на лаково блестевший асфальт, покрытый ледяной корочкой подмерзшей влаги, на мертвенно-оранжевый свет уличных фонарей, на промерзшую землю. Ему вдруг захотелось плюнуть на все, пойти домой, позвонить Лельке, надраться с ней коньяку и утонуть в чувственно-хмельном угаре. И повторить это и завтра, и послезавтра – до тех пор, пока не надорвется сердце. И не видеть ничего, ни о чем не знать. Только пить и совокупляться, совокупляться и пить.

Малахов устало провел ладонью по лицу, открыл форточку и повернулся к столу. И тут же, как пришибленная собака, взвыл вызов интеркома. Малахов нажал кнопку

– Капитан Малахов – на выезд. Дикий Охотник.

Нынешняя пальба мало чем отличалась от предыдущих, Разве что Охотник проявил слишком много интереса к подъехавшей опергруппе Комиссии.

Малахов лежал, распластавшись на мерзлой грязи за клумбой, и с досадой глядел на лежавших рядом оперативников. Те отстреливались почти вслепую, наугад, так как не могли поднять головы. В который уже раз над головой Малахова полетели комья земля из клумбы – Охотник сегодня выказывал ему слишком много почтения.

Когда Охотник перенес огонь левее, Малахов приподнялся и хотел уже дать команду обходить и атаковать с тыла, как из темного проема между котельной и трансформаторной будкой в весьма скором темпе ударили пять пистолетных выстрелов. Автомат Дикого Охотника дернулся и отлетел в сторону. Наступила секундная пауза, прервавшаяся окриком Малахова: "Не стрелять! Живым!" Из темного проема на освещенный фарами пятачок вышел высокий человек в камуфляже, держа пистолет на уровне глаз. Он неторопливо обошел Охотника, оттопнул подальше автомат и отстегнул с пояса наручники. В этот момент за спиной Малахова ударил одиночный выстрел и голова Охотника разлетелась в клочья. Человек отреагировал мгновенно, упав на бок и направив ствол своего "стечкина" в сторону стрелявшего. Но более выстрелов не последовало. Человек встал, взглянул на то, что осталось от черепа Дикого Охотника, и сунул пистолет в кобуру.

– Мудохлеб! – зло выругался он. И Малахов узнал этот голос.

VI

Когда, зло и матерно ругаясь, я подошел к группке оперов, то обрадовался наличию в ней Витьки Малахова. Помню, натаскивал я всю эту братию в учебном центре, он тогда один, пожалуй, подавал какие-то надежды. А остальные – так, оболтусы. Поэтому, когда меня прикомандировали к Комиссии, то, уж сами понимаете, большой радости мне это не доставило. Одно утешение – к Витьке в группу. Он хоть и старше по званию – я всего-навсего прапор, хоть и гэрэушник – да и по годкам, а по-простому держится. По крайней мере – со мной.

Про ихнюю хрень я поначитался – за глаза и за уши. Целые тома понаписаны. Естественно – совсекретно, но подпол Коваленко мне их проштудировать дал, так как я не хрен с бугра, а новый начальник оперотдела следственной бригады, да и допуски все имею. (Смех – смехом, но ситуевина, как на войне, вот и командую я, прапор, лейтенантами да капитанами.)

Поэтому, когда Витька стал отмазывать своего зама, дескать, тот даже палец со спускового крючка снял, я сильно удивился. Я бы больше удивился, если бы они мне сказали, что грабли нынче меньше трех раз в году стреляют. Или вилы, что, собственно, эквипенисуально.

– Ладно, – говорю, – ребята. Жаль, что живьем его не повязали. Судьба, значит. – А сам Витьку за портупею сбоку беру – и в сторону.

– Слушай, – говорю, – ты сегодня на дежурстве?

– Нет, – отвечает, – свободен. То есть относительно.

– Тогда, – напираю, – плюй на все, скинь рапорт и зама, коли он такой снайпер, и дуем ко мне.

– Да он не хотел, – опять отмазался Витька. – Да и мне надо там еще кой-чего…

А видно, братцы, мать вашу, что ему как раз неудобно на все плюнуть, и мне отказывать тоже. Все-таки учитель есть учитель, даже если он младше ученика. Ну я и тяну Витьку с собой. Он еще поломался-поломался, потом крикнул своим, что уходит на важное совещание с начоперотдела – со мной то есть, – и мы пошли.

Поймали на Комендантском мотор и вмиг домчались до Кораблей. Витька глазами зырк и давай пытать – каким ветром меня сюда занесло? Ну а я подробненько докладываю, что живет здесь моя ласточка одна. Но деваха она понятливая и мешать суровому мужскому толковищу не будет.

Так оно и получилось. Маришка как увидела меня не в единственном экземпляре, а с поздним гостем, сначала нахмурилась. Но я ей скоренько все растолковал – дескать, это не только друг мой, но и новый начальник, самый что ни на есть непосредственный. И цель наша не просто водку пьянствовать и дисциплину хулиганить, но и за службу потрепаться. Маришка все поняла, скоренько соорудила нам закусь, клюнула вместе с нами первую рюмку "Столбовой" и, извинившись, слиняла спать. А мы с Витькой продолжили.

– Слушай, – говорю я к концу второй трети бутылки, – а с чего все началось и где, а?

– А хрен его знает, – говорит Витька, цепляя на вилку шмат сала, – где-то на Урале, кажется.

– А с чего, с чего?

– Хрен его знает, – бурчит Витька набитым ртом.

Вроде лениво, но по глазенкам его я вижу, что вспоминает. Ну, давай! Нет, не может Витька вспомнить. А может, просто нет информации?

Ну, часам к трем ночи ополовинили мы второй литр – на сей раз "Синопской". Мягкие уже, само собой. Братаемся.

– Знаешь чего, – шепчу я Витьке в лицо, – я тут с одним дедом говорил. Колдун он, шаман эвенкский. Помнишь, рассказывал – в 93-м нас на выживание бросали в тайгу? Так я себе спину при приземлении повредил. Он меня подобрал и выходил. Ни одна медкомиссия потом не могла ничего определить, будто и не было никакого ушиба или трещины в позвонке. Так я к нему месяца три наведывался. И он мне сказал, что почти уже пришли последние времена – засрали мы все, что смогли засрать. Или – почти все. И Земля скоро от нас же начнет обороняться. Вот я и думаю – а не ее ли посланцы и "оборотни" эти ваши, да Дикие Охотники? И не оборона они, а еще последнее предупреждение. А? Что думаешь?

Мягкие-то мы мягкие, но заметил я у Витьки в глазах блеск. Не в первый раз он об этом думает, ох, не в первый. Ну, да больше нажимать на него я не стал. Выпили еще по 150 и попадали там, где Маришка нам постелила. Витька – на диване, я – на кушетке.

VII

Утром Малахов проснулся с чуть тяжелой головой, но, как ни странно, отдохнувшим, чего нельзя было сказать про предыдущие ночи и утра. На кушетке тихо посапывал Даниил Волков, прапорщик-инструктор из центра подготовки спецназа ГРУ, а ныне его, Малахова, подчиненный. Хорошее пополнение.

Словно почувствовав, что подумали о нем, Даниил проснулся. Продрав глаза, он с минуту глядел на Малахова а потом пропел хриплым голосом:

– Вижу, добрый кэп, ты уже в порядке…

– Вставай, на работу опоздаем, – криво улыбаясь, сказал Малахов.

– А работа, Витя, она не хрен, и неделю постоять может.

– Кстати, а насчет засекреченной информации ты вчера не трепался?

Сделав зверское лицо, Дан вылетел из-под одеяла и в темпе обследовал все углы и закутки квартиры. Облегченно вздохнул, сел на стул и закурил.

– Вы, блин, в своей Комиссии вообще уже мышей не ловите, треплетесь где попало, – проворчал он. – Ладно, Маришка уже ушла в институт – ни к чему ей знать лишнее, целее будет. Ну, насчет какой информации? Конкретно.

– Насчет того, что секретят от нас.

Волков настороженно огляделся и махнул рукой.

– Одевайся, пошли.

Они быстро поели, оделись и вышли. По дороге до станции метро Дан сказал:

– Часть информации от вас скрывают. Либо она не доходит, либо ее просто не доводят. Помнишь, когда и где появились первые "оборотни"?

Малахов кивнул.

– Кажется, где-то в районе Пяльмы или Пудожи, восточный берег Онежского озера.

– Вот-вот. И надо растрясти "смежников", ведь информация должна быть.

– Так они тебе все и расскажут, – криво улыбнулся Малахов.

– А я что, просить буду? Есть люди, а у людей есть слабости. Надо только уметь давить на эти слабости, и тебе все принесут на блюдечке с голубой каемочкой.

Малахов остановился.

– Да ты что… – выдохнул он. – Это же чистейший криминал!

– А я у тебя санкцию спрашиваю? – через плечо бросил Дан. – Если тебе не дают информацию – возьми ее.

– Да тебя же потом…

– А я собираюсь оставлять болтунов в тылу?

– Что?!

Волков резко повернулся, взял Малахова за портупею и слегка встряхнул.

– Слушай, Малахов, сейчас дело стоит не в том, чтобы что-то раскопать и кого-то привлечь, а в том, чтобы спасти как можно больше шкур. Ты уже забыл о вчерашнем разговоре?

Малахов мотнул головой.

– Так вот, – продолжал Дан, – сейчас наша задача – узнать, почему появились "оборотни" и Охотники. Я ж говорю – они только предупреждают, а не действуют, не атакуют. И хочешь ты этого или не хочешь – я все сделаю своими методами. Понял?

Малахов кивнул. Дан отступил на шаг, криво улыбнулся и хлопнул Малахова по плечу.

– Извини, Вить, сорвался.

Малахов улыбнулся и в свою очередь ткнул Волкова кулаком в грудь.

Они доехали до "Маяковской" и пошли пешком,

– Слушай, Дан, – негромко промолвил Малахов, – а чьи шкуры мы должны спасать?

– Свои, – жестко отрезал Волков. – Ты думаешь, что спасешь еще чьи-то? Если да, то зря думаешь.

– Как знать, – сказал Малахов, – как знать.

VIII

Капитан Виктор Николаевич Малахов застрелился на рассвете 17 ноября 1997 года в своем служебном кабинете. Застрелился, после того как я представил доказательства того, что Дикий Охотник впервые появился впоследствии взрыва и пожара на оборонном заводе под Первоуральском. Об этой аварии опять же ничего не было известно ни общественности, ни Комиссии.

Кроме того, по Комиссии гуляла новость об организации новой следственной группы, которая должна была заняться авариями на нефтяных и газовых промыслах. Там просто проваливались вышки. Создавалось такое впечатление, что земля просто расходилась, а потом опять сходилась, – сейсмологи подтвердили это, кстати, было ровно три мощных толчка, по числу исчезнувших вышек. Были, само собой, и взрывы газа, и горящие фонтаны нефти. Были и жертвы. Малахов все это сопоставил. А тут еще я со своею информацией.

Витька все материалы дела "Дикий Охотник" сжег, запустил в компьютеры ВЦ вирус, уничтоживший всю информацию. И выстрелил себе в голову из пистолета "стечкин"

Я не обвиняю его в трусости и не виню себя в его смерти. Правда у каждого своя. Он, как и я, понял, что бороться бессмысленно. И с Природой, и с Промышленностью.

Он умер, не желая и не будучи в силах бороться. Я остался жив.

В тот же день, 17-го, я нагрузил припасами, инструментами и оружием "Урал", погрузил туда Маришку и свой нехитрый скарб. И рванул на восток.

Назад Дальше