* * *
Старший филер Серебрянников любил повторять, что жизнь – надзор, а все люди – филеры. Главное – оказаться в нужное время у нужного окошка. И суметь сквозь него самое важное разглядеть.
Хорошо, коли так. А что делать, когда окошка (иначе понимай – ответа) вовсе не наблюдается?
Сейчас этот вопрос всецело занимал Сопова. Правда, тот же Серебрянников – а в свое время и фон Коттен – учили выпутываться из ситуаций весьма щекотливых. Да и сам Клавдий Симеонович со временем успешнейшим образом молодых агентов натаскивал.
И то сказать – чему поучить, имелось.
Много разных разностей умел Клавдий Симеонович. Знал, скажем, как на страшном морозе просидеть много часов – и не только без рук, без ног не остаться, а службу исполнить, наблюдаемого провести в адрес, установить местожительство и подробнейше потом доложить. Умел Сопов по многу часов проводить без малейшего движения – однажды почти сутки пришлось в пустом баке под ванной прятаться, поджидая, когда на квартиру к некой агентессе гости пожалуют. И дождался, вызнал. Агентесса та двойную игру вела. Отдавала секретных агентов охранного отделения своим революционным товарищам. Не торопясь, одного-двух в месяц. А за год набежало изрядно! И еще больше бы получилось, если б не хватка Клавдия Симеоновича и его способность к любой обстановке приноровиться. Многих он тогда спас, ох, многих! Серебрянников после очень хвалил. Даже премию схлопотал от директора департамента – семьдесят пять рубликов. Так-то.
Приходилось и в поезд вскакивать на ходу, без денег и без багажа. Дважды таким манером за границу нечаянно укатил – но вывернулся, назад приехал и задание исполнил в точности. А еще Клавдий Симеонович мог ванькой прикинуться – не отличишь. Иной раз – лоточником или, скажем, старьевщиком. Глянуть со стороны – ну, чистый татарин!
Был у него один любимый прием. Очень действенный, хотя и опасный. Случилось как-то вызвать подозрение у своих подопечных. Что поделать, и на старуху бывает проруха. Тогда роли поменялись: наблюдаемый стал наблюдателем. А сам Клавдий Симеонович из охотника превратился в дичь. Надо было от задания отказываться, замену просить. А этого Сопов не любил: раз попросишь, другой – а после уж и тебя самого на выход попросят.
И он изобрел метод. Прикинулся дурачком, сошелся со своим наблюдаемым по-товарищески и повел его кутить – под каким-то простейшим предлогом. В ресторацию, кажется, либо в трактир, это уж неважно.
Наблюдаемый отбрыкиваться не стал. На чужой счет редко кто выпить откажется, а тут ведь еще и случай особый. Подозрительный человек, возможно полицейский агент, в приятели набивается. Через такое знакомство можно много полезного выведать для революции.
За водкой-закуской "выдал" себя Клавдий Симеонович с потрохами. Себя, и начальство свое, да и самое задание. Сообщил, выпив, секретнейшие сведения.
Ах, с какой радостью слушал его подопечный! А после поспешил к товарищам – новостью поделиться. Вот, дескать, я каков – агента-филера за пьяный язык ухватил! Ликовали они, да! Решили, должно быть: поводим теперь полицианта, как козла за морковкой.
На самом деле все было точно наоборот. И взяли голубчиков вскоре уже коллективно, что было очень важно для полицейской работы. Конечно, узнав правду, те очень осердились. И как один грозились Клавдию Симеоновичу суровым мщением. Получалось у них однообразно, так что Сопов даже заскучал. Хотя, конечно, все могло быть. Пуля из браунинга где-нибудь на окраине или нож в подворотне.
Ничего не попишешь – служба-с.
А вот теперь он сидел в простой деревенской избе, и все его мастерство было бессильно. Голой-то рукой бревно не своротишь. Окна все заколочены, и дверь подперта надежно. Хорошо хоть светло – сквозь неплотный настил потолка ясно виден рассвет. Если впрямь пойдет дождь – не спрячешься. Впрочем, дождь теперь не самая страшная вещь.
А ведь не случайно завел Кузьма речь о спичках и табаке, рассудил Клавдий Симеонович. Нет, не случайно. И чем больше он об этом думал, тем вернее укреплялся в своей догадке. На что, спрашивается, сим лешакам суд? И для чего на этом судилище сам господин Сопов? Для какой такой надобности? Непонятно. Чтоб в прениях сторон поучаствовал да последнее слово молвил? Не смешите, право слово.
И что из этого следует?
А вот что: все они решат у себя сами, келейно. И приговор вынесут. Но рук марать чужой кровью не станут, ни-ни. Зачем? Можно поступить проще простого: запалить избу с четырех сторон, да и дело с концом. Опять же при надобности удобно на несчастный случай кивнуть. Дескать, пустили ночевать человека, а он взял да и сгорел вместе с домом. Еще и мораль выведут: из-за табака вся беда.
Клавдий Симеонович вскочил и в волнении стал ходить от стены к стене. Положение становилось отчаянным, хуже и не придумаешь. Между тем делалось все светлее, день разгорался, но на душе у титулярного советника, прямо сказать, лучше не становилось.
И так и сяк прикидывал – как из проклятой избы выскочить? Даже пробовал до потолка дотянуться – не вышло. Высоко был устроен здесь потолок, а из всей мебели имелась одна только короткая лавка.
Клавдий Симеонович все ж перевернул ее на попа, к стенке приладил, попытался вскарабкаться. Влезть-то влез, но все равно не достал до потолочных досок. Спустился обратно, сел в углу и замер. Даже вроде как стал засыпать. Что, впрочем, понятно – ночь ведь получилась бессонной.
Пробудился он от непонятного стука. Вскинулся, замер, прислушиваясь. Кто это? Неужели Кузьма воротился?
Тут застучало сильнее (видать, на совесть Кузьма затворил избу), потом дверь распахнулась, и вошла Капитолина. Встала у порога, головой завертела – по всему, темно ей показалось со света.
– Эй! Ты где?
Клавдий Симеонович поднялся. Пошел навстречу.
Капитолина, увидав, даже на шаг отступила:
– Как с лица-то упал… и зарос весь…
"Упадешь тут, – хмуро подумал Сопов. – Среди таких хлебосолов".
А вслух грубовато сказал:
– Ну и что? Тебе ж не целоваться со мной. Кузьма с чем прислал?
– Он…
– Зовет? – перебил ее Сопов.
Капитолина покачала головой:
– Нет. Велел покормить, чем Бог послал.
Протянула корзину, покрытую рушником.
– Вот блины с земляникой. И молоко в крынке. Гляди не пролей.
"К черту блины! – подумал Клавдий Симеонович. – Бежать, сей же час. Немедленно!"
Словно прочитав его мысли, Капитолина посторонилась, оглянулась назад.
Сопов шагнул к двери, высунулся.
У самого крыльца стояли двое бородатых мужиков самой хмурой наружности. И у каждого в руках – деревянная палица. Свежеструганная, точь-в-точь как у самого Кузьмы.
В общем, побег отменялся.
– Спасибо, – сухо сказал титулярный советник, беря у Капитолины корзину. – Но лучше б ты одна приходила.
Та вдруг придвинулась, шепнула горячо:
– Я так и хотела, но мой – ни в какую. У-у, ржавые души. Мы ведь с ним венчанные, жили раньше как люди.
А потом этот кормщик объявился. И сбил моего с панталыку, насовсем сбил. Сюда вот переселились. А тут что за житье? Он ведь даже не спит со мною. И дочь "сатанинским грешком" прозывает… Это кровинушку-то свою…
Сопову показалось, что она сейчас разревется.
– Тихо, – шепнул он. – Ты слышь, Капитолина. Ты помоги мне. Уйти мне отсюда надо. А потом я вернусь, и это гнездо паучье на дым пущу. А за твоего мужа перед начальством слово скажу. Я ведь не простой человек, Капитолина, нет. У меня знаешь какие знакомства? О-го-го! Мне б только уйти. Поможешь?
Та не ответила, только плечами пожала. Но Клавдий Симеонович чувствовал: горячо. Не устоит бабье сердце, дрогнет. Надо только не торопиться.
И, чтобы особенно не нажимать, решил временно сменить тему:
– Скажи-ка, а вот не случалось тебе в лесу бабку старую видеть? Всю из себя отвратную, с глумливой физиономией. На ведьму похожую. Я вот давеча встретил. Думал – сплю, а потом вышло, что наяву. Хотя теперь и сам не уверен.
Капитолина вдруг отшатнулась, посмотрела испуганно и в то же время с любопытством:
– Верно говоришь? Не дуркуешь?
– Верно, верно.
– Так это ты болотницу видел, – уверенно сказала Капитолина.
– Кто такая?
– Она в чарусе живет…
– Это что еще за диковина?
– Место такое заклятое, нехорошее, – сказала Капитолина вроде бы нерешительно. Но потом продолжала, все уверенней: – В самом глухом лесу, где бурелом да сухой валежник. И вот посреди чащобы вдруг малая полянка откроется. Веселая, зеленая, вся в цветах. Вокруг сосны стеной да ели мохнатые, а она вся в цветах. Незабудки, лютики, купавки. Так и хочется на ней отдохнуть, сил набраться. Но не приведи Господь ступить на эту полянку! Потому как под нею – бездна бездонная. И вся эта чаруса – просто лесное озерко, поверх заросшее тонким ковром из травы. Заяц не прошмыгнет, мышь лесная не проскочит. Только одни кулики могут на той траве удержаться. Вот в таких чарусах и живет эта болотница.
– Вроде русалки, что ли? – спросил Клавдий Симеонович, явно заинтригованный.
– Не знаю… – Капитолина пожала плечами. – А только сидит та болотница по ночам у своей чарусы да поджидает одинокого путника. Как завидит, так и пойдет соблазнять.
– И что ж она вытворяет?
– Да всякое. Коли молодой – девой предстанет, станет обольщать нагим телом. А ежели в возрасте, так обернется старцем почтенным, заведет разговор неспешный. И незаметно, тихохонько, залучит на зеленый ковер чарусы. Ступит на него путник – тут ему и конец. Но иногда болотница в настоящем своем обличье предстанет. А облик у нее такой жуткий, что люди замертво падают.
– Для чего ж она открывается? – хрипло спросил титулярный советник.
– Когда видит, что странник совсем неподатлив. Тут ведь как: чтоб погубить человека, надо его прельстить иль запугать. Третьего не дано.
– Вот оно что… А откуда ты знаешь? Сама, что ли, видела?
Но ответить Капитолина ничего не успела.
Мужикам, должно быть, снаружи стоять прискучило. Или подозрительно стало – словом, они продвинулись в избу, и один сказал Капитолине:
– Не велено с ним баять. Ставь лукошко, и геть до хаты.
Очень в этот момент захотелось Клавдию Симеоновичу кинуться на лесного жителя и двинуть в ухо. Как стерпел – неведомо. Господь охранил, а то б тут Сопову и конец. Безоружному против двоих с дубинами сладить непросто. Особенно когда те настороже и близко никак не подходят.
В общем, совершил Клавдий Симеонович над собою усилие, зубы стиснул и взгляд в пол устремил. Сдержался. От напряжения даже в ушах зазвенело – словно закричал кто-то далеко тонюсеньким голосом.
А потом понял: и в самом деле кричат.
В избу влетела конопатая Капитолинова дочка – зареванная, под носом черный след от соплей – и заголосила так высоко, что и не разобрать.
Однако Капитолина поняла: всплеснула руками и кинулась к двери. Конопатенькая покатилась следом.
– Что это?! – выкрикнул Сопов, охваченный моментальным предчувствием. – О чем она говорит?
– Да, кажись, Кузьма ейный в колодце утоп, – сказал один из мужиков и быстро перекрестился.
– Дела… – произнес второй. – Ты давай, сиди тут. Некогда нам – вишь какая история.
– Пустите меня, – как можно спокойнее сказал Клавдий Симеонович. – Я доктор. Идемте к нему скорее.
– Дохтор?.. – протянул первый мужик. – Нам про то ничего не ведомо.
– Да вы мозгой-то пошевелите, олухи, – рявкнул титулярный советник. – Ежели кормщик узнает, что Кузьму можно было спасти, а вы тому помешали, то сидеть нам в этой избе вместе. Я вам наверняка обещаю.
Угроза возымела действие. Мужики угрюмо переглянулись, потом первый сказал:
– Ладно тогда, побежали. Только дурить не вздумай, – и погрозил палицей.
…Дверь в знакомой избе была нараспашку.
Кузьма лежал в горнице на полу, навзничь – мокрая борода в потолок смотрит. Одежда расстегнута, а вокруг натекла темная лужа. Рядом распласталась Капитолина. Конопатая девчушка забилась в угол и сосала кулак, посверкивая глазами, будто дикий звереныш. Старуха причитала на печке.
Больше тут никого не было.
Клавдий Симеонович вбежал в избу первым. Мужики – следом.
– Отойдите! – крикнул он им, совершенно не представляя, что делать дальше.
Опустился рядом с Кузьмой, хотел подсунуть половик под затылок, но передумал. Он не умел воскрешать утопленников. И даже не был уверен, что такое возможно. Однако если дать повод усомниться в своих медицинских способностях – пиши пропало. Тут уж наверняка не помилуют.
И вдруг он вспомнил недавнее прошлое: заведение у мадам Дорис, запертая комната на втором этаже. Некая компания малознакомых меж собою людей. Неприятный старик в генеральской шинели лежит на полу. У него сердечный приступ. А рядом – молодой врач с рыжим саквояжем.
Что он тогда делал-то, этот Дохтуров?
Ага, вспомнил! А, была не была!
Клавдий Симеонович примерился, размахнулся и, мысленно благословясь, с силой хватил Кузьму кулаком точно посередине груди.
Капитолина ойкнула и враз перестала выть.
Сопов замахнулся – и снова двинул утопленнику. И еще раз. И еще.
С каждым ударом изо рта утопленника выплескивалась неприглядная мутная жижа.
Потом, преодолев брезгливость, Клавдий Симеонович припал к Кузьме, словно намеревался расцеловать в посинелые губы, и что было мочи дунул тому в рот. Набрал воздуха, опять дунул.
Третий раз не успел.
– Ты шо делаешь?! – крикнул первый из стражей (видать, успел прийти в себя от невиданного зрелища). – Над покойником насмешничать вздумал? Ужо я тебя!
Он взмахнул палицей – и ни за что б не увернуться Клавдию Симеоновичу, если бы…
Если бы не Кузьма.
Закашлялся он вдруг, заперхал, засипел натужно. Потом сел и повел по сторонам невидящим взглядом.
Тут мужики палки-то свои выронили – разом, будто бы сговорились. На колени упали, пошли креститься да лбами об пол стучать:
– Дух-бог! Матушка-богородица!..
– Ну будет вам, – сказал чей-то властный и очень знакомый голос. – Подойди-ка сюда, странничек.
Клавдий Симеонович выпрямился, будто ужаленный: в углу, почти невидимый в полумраке, сидел кормщик. Совиным оком посверкивал.
"Как же я его сразу-то не приметил?" – попенял себе Сопов.
Впрочем, теперь это мало что меняло.
Кузьма меж тем с трудом перевернулся, встал на четвереньки – да так и остался. Он все кашлял, кашлял и кашлял. Никак остановиться не мог. Потом его вырвало. Однако помирать он, кажется, передумал.
– Подойди! – повторил старец.
Сопов поднялся, приблизился. Встал рядом. А старец все сверлил его желтым глазом. Клавдию Симеоновичу даже почудилось, будто у него под этим взглядом лоб становится горячее.
"Сейчас дырку прожжет…"
– Важно, – сказал наконец кормщик, и Сопову почудилось в его голосе уважение. Во всяком случае, интерес. – А ты, значит, непрост. Ну, пошли тогда.
Кормщик направился к выходу, сделав мужикам знак на ходу. Те мигом подскочили к Клавдию Симеоновичу.
На пороге титулярный советник оглянулся. Капитолина глядела ему вслед. Кузьма тряс головой, упираясь руками в пол. Он все еще не пришел в себя.
* * *
На улице было многолюдно (по здешним, разумеется, меркам). Поскольку чужое несчастье всегда притягательно, селяне таращились на избу Кузьмы. Его, само собой, разглядеть не могли, поэтому разглядывали затворенную дверь да ворота; впрочем, судя по возбужденно горевшим глазам, и этого было достаточно.
"И тут как везде, – мельком подумал Сопов. – Любопытство перемогает жалость. Благости или сочувствия на лицах что-то не видно. Даром что все насквозь духовные братья и сестры".
Старец ходко шагал впереди, так что пришлось поспешать. Сопов подумал, что тот направляется в свой дом – разумеется, самый богатый, выстроенный как раз посередине деревни. Но ошибся: шли они в соборную избу, и оттого на сердце вновь стало нехорошо.
Скрипнув, отворилась дверь. Пахнуло прохладой и растопленным воском. Внутри было темновато: свечей по дневному времени не зажигали, а узкие оконца, прорезанные в бревнах под самым потолком, пропускали совсем мало света.
Старик вошел в давешнюю комнатку, поманил Сопова за собой. Стражам велел ждать снаружи. Те вышли безропотно и, похоже, за безопасность пастыря нимало не волновались. Неудивительно, подумал Клавдий Симеонович – старый хрыч и есть самый опасный человек в округе.
– Садись, – велел кормщик и первый опустился на лавку.
Скрипнула дверь. Вошла, беззвучно ступая, "матушка-богородица". Поклонилась, поцеловала кормщику руку. Затеплила пару свечей на стене, села в уголке, не сказав ни слова.
Вся эта молчаливая сосредоточенность ужасно не нравилась Клавдию Симеоновичу. С каждой минутой он нервничал все сильнее.
– Ну, сказывай, – приказал кормщик.
– Что?
– Сказывай, где лекарскому делу так обучился.
Сопов хотел было сказать, что он вовсе не врач, и даже рот приоткрыл, да вдруг одумался. Ведь что получается? Спас он этого дурака Кузьму? Спас. Докторскими приемами? Да. Тогда зачем отрицать очевидное? Нет, не поймут его с этими оправданиями. И будут совершенно правы.
Поэтому Клавдий Симеонович решил использовать любимый метод, выручавший не раз. А именно: сочетать ложь с разумной толикой правды.
– Я хоть и лекарь, – сказал он, – но врачебному искусству специально нигде не учился. Есть у меня один знакомый, давно приятельствуем… (Тут титулярный советник немного закашлялся, подумав, что малость переборщил.) – От него науку и перенял.
Старец побуравил его совиным оком:
– Ишь какой хваткий! И купец, и лекарь. А может, в иных местах проходил ты сию науку?
– Нет, – твердо ответил Клавдий Симеонович. – Чистую правду сказал. Вот как на духу… – И поднял руку, собираясь перекреститься.
– Язык-то укороти, – хмуро оборвал кормщик. – Не поминай всуе дух-бога.
Сопов отдернул руку ото лба:
– Виноват…
Старик немного помолчал:
– А много ли тебе случалось вот так людей с того света вытаскивать?
Тут уж Клавдий Симеонович не стал петлять. Ответил, как есть:
– В первый раз применяю. Так что самому удивительно.
Кормщик неожиданно оживился.
– Хорошо, – сказал он. – Ты, странничек, даже не представляешь, насколько это удачно.
– Для Кузьмы-то? – Клавдий Симеонович позволил себе слегка усмехнуться. – Это уж вне всяких сомнений.
– Для Кузьмы? – Старик засмеялся. – При чем здесь Кузьма? На кой ляд кому этот дурень сдался! Нет, странничек, он мне без надобности. А вот ты… ты очень даже сгодишься.
– Стало быть, тоже хвораете? – осторожно осведомился Сопов, слегка удивляясь, что кормщик не сыскал себе лекаря понадежней.
Старец вновь захихикал. Смеялся он долго, не отрывая глаз от сидевшего перед ним Сопова.
Тому стало неловко. Отчетливей стал слышен гнилой запах, задувавший изо рта старика. Клавдий Симеонович скосил глаза в угол, где сидела "матушка" – она чем-то отчетливо шелестела. Наверное, молитвенную книгу листала.
Только оказалось, что нет у нее в руках никакого молитвенника. А шелест сей и не шелест вовсе, а смех. Старица тоже веселилась вовсю, поблескивая зрачками-иголками.
Клавдий Симеонович подумал, не присоединиться ли и ему к общей радости, но тут старик замолчал. Утихла и "матушка".