Комиссар отряда большевиков, некто Логус, к пленникам обратился с горячечной речью. И обрисовал, так сказать, мизансцену:
– Вы – вовсе не мирное население, – сказал он. – Вы – солдаты противника. А с такими не церемонятся. A la guerre comme a la guerre! То есть на войне как на войне. Поэтому за военные действия против бойцов революционного батальона имени Парижской коммуны наш революционный суд всех вас приговорил к смертной казни…
– Как злостную контру и мракобесов, – всунулся один из товарищей.
– …и приговор нынче же будет приведен в исполнение. – Комиссар с видимым удовольствием обвел пленников взглядом.
Надо сказать, те как один были связаны (руки назад) и вдобавок притянуты веревкой к длинной колоде.
Рядом с Павлом Романовичем сидела молоденькая барышня лет девятнадцати. Он запомнил ее еще с парохода: мадемуазель Дроздова.
– Нас расстреляют? – прошептала барышня одними губами.
Но их не собирались расстреливать: комиссар заявил, что всем пленникам-мужчинам уготована жуткая казнь на колу. (Дело в том, что к тому времени красные в Забайкалье несли потери. В том числе и от местного населения. Приходилось им очень несладко – и тогда большевики измыслили, как им казалось, вполне оригинальный ход. А именно: захватить пленных и казнить с особой жестокостью. Причем весь, с позволения сказать, процесс запечатлеть на фотографических карточках. Логус даже продемонстрировал пленным специалиста – некоего Симановича, в недавнем прошлом содержавшего фотографическое ателье где-то в Чите.
Попросту говоря: красный батальон имени Парижской коммуны был послан в Маньчжурию именно с целью террора. И, как полагал Павел Романович, эта идея вовсе не являлась пустой или вздорной. Если опубликовать эти снимки… Да, возмущения будет немало – однако еще больше окажется страха. А страх куда эффективнее любого оратора.)
Но судьба (не в первый раз уже за последние дни) оказалась благосклонна к Дохтурову. Ему удалось бежать, а с ним вместе спаслись от злой смерти Агранцев (тот самый штаб-ротмистр) и упомянутая мадемуазель. Остальным пленникам не повезло. Однако погибли они не так, как планировал комиссар: кто-то ночью свернул всем им шеи.
Точь-в-точь как давеча в "Харбинском Метрополе".
А потом уж форменный роман приключился – впору по нему фильму снимать: Павел Романович в компании с ротмистром и госпожой Дроздовой, поплутав по тайге, выбрались наконец к ветке железной дороги, где их подобрал бронепоезд с говорящим именем "Справедливый". Бронепоезд шел из ремонтных мастерских Харбина, направляясь на северо-запад.
Там была Чита, там был атаман Семин. И там же – красные цепи, за последнее время все ж проредившие атаманово войско. Собственно, "Справедливый" был его частью – входил боевой единицей в состав атаманского бронедивизиона. Командовал "Справедливым" некто есаул Вербицкий.
Все хорошо, если б не одно обстоятельство: с каждой минутой они неумолимо удалялись от Харбина.
Впрочем, для ротмистра это не имело значения: он намеревался далее присоединиться к войскам атамана. Мадемуазель Дроздова, хотя и переживала за матушку (та наверняка с ума сходила от беспокойства), возвращаться в Харбин тоже не торопилась.
Но для самого Павла Романовича этот маршрут был в крайней степени нежелателен. Дело в том, что на пропавшем "Самсоне" остался журнал, в котором Дохтуров вел записи своих изысканий. Изыскания те касались особенного лекарства – лауданума, более известного как панацея. У Павла Романовича имелись все основания полагать, что упомянутый лауданум тайно хранится где-то в Маньчжурии.
Впервые в существовании этого снадобья доктор убедился случайно, еще в Санкт-Петербурге (впрочем, как известно, ничто на свете не бывает совершенно случайным). А затем, после ссылки в Сибирь (после несчастного случая, приведшего к гибели пациентки), лишенный права на врачебную практику, занялся восточной медициной. Вот тут и пришла к нему догадка, перешедшая позднее в уверенность: родина панацеи – Китай. И сам великий Парацельс привез ее из этих краев – а вовсе не создал сам.
Год за годом Павел Романович приближался к заветной цели. Результаты исследований скрупулезно заносились в журнал. Этот журнал (запечатанный в специальный влагостойкий футляр) надежно хранился в саквояже. А с саквояжем своим Дохтуров не расставался.
И вот теперь, по злой воле рока, этот саквояж лежит на дне Сунгари! Правда, оставалась надежда, что будет назначено следствие, пароход обследуют водолазы. Тогда, при некотором везении (плюс "барашек в бумажке" для речного начальства), есть надежда вернуть утраченное. Но для этого нужно срочно возвратиться в Харбин!
Однако командир "Справедливого" помочь в этом не мог: имел указание следовать на всех парах. У него, кстати, была своя корысть: Вербицкий намеревался залучить Павла Романовича к себе в поездную команду – потому что врача на "Справедливом" давно уже не имелось.
Иными словами, Дохтуров стал временным пленником бронепоезда. Предполагалось ехать всем вместе до Цицикара (где "Справедливый" должен взять воду для парового котла), а там пересесть на встречный экспресс.
С ним и вернуться в Харбин.
Но вышла история: стало известно, что Цицикар захвачен красным отрядом. И навстречу "Справедливому" большевики запустили брандер – паровоз с вагоном, до краев начиненным взрывчаткой.
Ситуация сложилась острейшая. Вдобавок (это уж Вербицкий рассказал по секрету) на Харбин от Читы шел литерный поезд с золотом, предназначенным для японской дипмиссии. Принадлежало то золото атаману Семину и назначалось в уплату за оружие и боеприпасы. А сейчас этот литерный шел прямехонько в лапы большевикам!
Вербицкий сказал: даже страшно подумать, что станет с атамановым войском, если золото к японцам не попадет. Но, ввиду брандера, бронепоезд не мог помочь.
И тут ротмистр, человек очень бывалый, вызвался верхами следовать в Цицикар – с тем чтобы как-то предупредить литерный. Вербицкий с ним согласился и даже дал трех коней. Так и отправились: ротмистр, Дохтуров и госпожа Дроздова. Ее брать не хотели, но мадемуазель наотрез отказалась оставаться на бронепоезде. После приключения с пароходом "Самсон" настаивать было бы просто жестоко.
Добрались до Цицикара без происшествий. Но в город втроем не пошли – слишком опасно. Мадемуазель Дроздову оставили дожидаться в лесу, а Дохтуров и ротмистр отправились дальше.
И тут обнаружилось замечательное обстоятельство: Цицикар захватили те самые большевики, что давеча потопили "Самсон". Попадать к ним в плен во второй раз было смерти подобно; но, как говорится, человек предполагает, а Бог располагает.
Итог: штаб-ротмистр тяжелейшим образом ранен (по всему – смертельно, в этом Павел Романович практически не сомневался), предупредить литерный не удалось. Все, что смог сделать Дохтуров, – устроить Агранцева в китайской фанзе, а затем разыскать и привести сюда Дроздову. Правда, без лекарств и квалифицированного ухода это все мало что значило.
Однако большевикам тоже не очень-то повезло: с ходу захватить "золотой" поезд они не смогли. Казаки конвоя (правда, немногочисленного) самых прытких перещелкали из винтовок, и красные партизаны перешли к позиционной войне. Это было им совсем не с руки: время-то играло против бойцов батальона Парижской коммуны. Вот-вот могли подойти крупные силы противника.
Однако в городке большевики нашли броневик. Эта машина (с новым именем "Товарищ Марат") совершенно изменила соотношение сил. Теперь ситуация стала напоминать известный конфликт Голиафа с Давидом – притом что у последнего сейчас не было его знаменитой пращи.
Вот тут-то Павел Романович и оказал атаману услугу. За годы, проведенные в ссылке, он пристрастился к охоте и сделался великолепным стрелком; теперь же, вооружившись винтовкой, подкараулил блиндированный автомобиль и точнейшим образом вогнал ему пулю прямиком в бронещель.
Закончилось все полной викторией. Красные поспешно покинули Цицикар, а вскоре сюда прибыл сам атамана Семин. После чего Павел Романович на короткое время сделался героем и общим любимцем.
Спустя короткое время на станцию прибыл и "Справедливый" – атаки брандера ему удалось избежать. И вот там, на перроне, Павел Романович увидал человека, о котором почти забыл и которого меньше всего ожидал теперь встретить: Сопова Клавдия Симеоновича. И не одного – с сюрпризом: в руках титулярный советник держал докторский саквояж и корзину с котом.
* * *
Теперь они шли безмолвно. Впереди – Павел Романович с саквояжем в руке. Чуть позади резво катился Сопов. Похоже, таежные скитания ему на пользу пошли – он более не пыхтел, да и вообще выглядел куда свежее, чем при первой их встрече. А иные еще сомневаются в целительных свойствах свежего воздуха и разумного моциона!
Тут Клавдий Симеонович догнал своего более молодого спутника. Пошли рядом, плечо к плечу.
– Что ж не полюбопытствуете относительно содержимого саквояжика? А ну как пропало что? Или речною водицей подпортило?
– Я так полагаю, вы уже и сами полюбопытствовали, – сказал Павел Романович. – Однако сетований по поводу возможных утрат не слышу. Следовательно, все в полном порядке.
Клавдий Симеонович фыркнул.
– Грешен, заглянул я в ваш саквояжик. Да и как было не посмотреть? Вдруг чепуха какая? Тогда и тащить без надобности. А так гляжу: ученые записи. Значит, работал человек, трудился. Грех бросить. Вот и доставил в лучшем виде.
– Вы читали записки? – быстро спросил Павел Романович.
– Читал-с. Да только, признаться, ни черта в них не понял. Образование имею купеческое, всякие там медицинские трубки-мензурки для меня – тьма египетская. И вообще, я, доктор, сызмала крови боюсь. Как услышу про впрыскивания или там зубодерное дело – верите ли, поджилки трясутся.
– Это дело привычки. А что до саквояжа – то весьма признателен. В тех записях результат пятилетней работы. Безумно жаль было бы потерять.
– Вот и прекрасно. Однако куда это мы направляемся? Город уж позади остался.
– В предместье. Недалеко, в четверти часа. Для вас, думаю, не расстояние. Вид у вас прямо цветущий. Будто десяток годов сбросили.
– Да-с. Я и вправду словно помолодел.
– Значит, нести поклажу было не в тягость. Кстати, насчет корзины я в восхищении. Мало б нашлось желающих. И то: кинули бы в лесу, и весь сказ.
– Ну… – протянул Клавдий Симеонович. – Ежели откровенно, корзину-то не я тащил.
– А кто? – удивился Павел Романович.
– Генерал. Мы с ним вместе с "Самсона" ныряли.
– Чудеса! – Дохтуров даже остановился, головой покачал. – Генерал Ртищев вплавь преодолел Сунгари? Трудно поверить.
– Как хотите. А только так и было. И потом по лесу мчал – будто лось или олень там какой.
– Где ж он теперь, сей олень? – спросил Дохтуров. – Хотелось бы повидаться. Все-таки – пациент.
– Это кому как, – ответил титулярный советник. – Мне он без надобности. Та еще штучка. Я и так все про него понял.
– Что ж вы поняли?
– После, – ответил Сопов. – А сейчас давайте-ка шагу прибавим. Мне эта местность не нравится.
К фанзе подходили сторожко, но она оказалась пустой. Хозяин-китаец что-то чинил во дворе, жены его не было видно.
Дохтуров вошел первым.
Лаз в подпол открыт. Павел Романович нахмурился, но тотчас сообразил: дышать-то внизу надобно, вот и открыли. К тому ж масляная лампа. Без открытого люка давно бы все задохнулись.
Он подошел к черному проему в полу, заглянул и стал спускаться.
Воздух внизу был вязким, тяжелым. Глаза, привыкшие к дневному свету, не сразу освоились.
– Пришли? – раздался голос Дроздовой. – Слава Богу. А то я уже разное думала…
– Жив?
– Да. Только вроде без памяти. А это кто с вами?..
– Сопов, Клавдий Симеонович. Я рассказывал – он был с нами на пароходе…
Павел Романович склонился над умирающим. Ротмистр был без сознания. Он весь горел. Жар сухой, без выпота. Пульс частый, горячечный.
– Давно без чувств?
– Почти сразу, как вы ушли. Однажды только пить попросил.
– Давали?
– Нет. Вы ж запретили, я помню… Господи, а это еще что?!
– Это, сударыня, самое что ни есть дорогое для нашего ротмистра существо, – сказал Клавдий Симеонович, пристраивая корзину на земляном полу. – Прозвание имеет человеческое: Зигмунд. Они с Владимиром Петровичем большие приятели. Даже вместе сражались, в японскую-то войну…
– Шутите? – неприязненно спросила Дроздова.
– Да какие уж тут шутки. – Сопов вздохнул, подвинулся ближе к ротмистру. Спросил, приглушив голос: – Что, совсем плох?
– Безнадежен… Скоро начнутся боли.
– Ах ты, господи! Вот ведь казус какой! А я для него эту скотину столько верст по тайге тащил. На своем-то горбу. Эх, жаль. Красивый человек, отчаянный. Мне такие по сердцу. Да и вообще…
Что он имеет в виду под словом "вообще", Клавдий Симеонович пояснить не удосужился. Развязал платок, открыл корзину.
Кот Зигмунд мигом выпрыгнул на земляной пол, потянулся, сладко зевнул. Надо сказать, вид он имел вовсе не авантажный: всклокочен, шерсть местами заметно повытерлась. Левое ухо смотрело вниз, а у основания его была заметна зажившая ссадина. Покружив, кот уселся и принялся мыться.
– Что это он… в таком виде? – спросил Павел Романович.
– Так и мы не лучше, – сказал Сопов. – Хорошо еще, живы остались.
Внезапно Зигмунд оставил свое занятие. Он вдруг завертел головой, выгнул спину и зашипел.
Мадемуазель Дроздова вздрогнула:
– Что это с ним?
Никто не ответил.
Между тем кот заметался по погребу. Это продолжалось недолго: он мигом нашел ротмистра, мяукнул, после вспрыгнул на грудь и стал тереться мордочкой о лицо.
– Вот ведь верность какая, – сказал Сопов. – Средь котов это редкость. А заразу не занесет? Может, убрать?
Павел Романович покачал головой:
– Теперь это все равно.
– Вы разыскали опий? – спросила Анна Николаевна.
Дохтуров повернулся к ней. В красноватом масляном свете глаза у мадемуазель казались невозможно огромными.
– Во всем городке нет ни одной уцелевшей аптеки.
– А если он очнется? Что станем делать?
Павел Романович промолчал. Вообще-то, это его вопрос. А никак не молоденькой девушки, не окончившей даже и сестринских курсов. Однако сейчас безразлично, кому сей вопрос адресован.
– Господин Сопов весьма благородно вернул мне мой саквояж, – сказал Павел Романович. – В свое время я содержал там небольшую аптечку, для экстренных случаев… Подождите.
Он поставил саквояж на колени, раскрыл. Погрузил внутрь руку и принялся что-то нащупывать.
– Ну как? – спросила нетерпеливо Дроздова.
– Подождите… Вот здесь потайное отделение. На кнопочках, почти неразличимое. Сейчас…
Один за другим раздались три тихих щелчка. Павел Романович пошарил рукой в чреве саквояжа.
– Нашли?
– Да. Вот.
Он вытащил небольшую стальную коробочку. Когда-то она была блестящей и гладкой, но теперь поверхность ее поржавела от речной воды. Один угол был смят.
Раскрыл коробочку Павел Романович не без труда. Наконец перед глазами предстали размокшая в кашу бумага и стеклянная крошка.
– Что это? – спросила Дроздова.
– Порошки в аптекарской бумаге. И растворы для впрыскивания. Как видите, все погибло.
– Здесь был морфий? – дрогнувшим голосом спросила Анна Николаевна.
– Да. Две или три ампулы.
– Может, что-нибудь уцелело. Дайте ваш саквояж!
– Бесполезно.
– Ах, да что же вы в самом деле! – Дроздова решительно забрала у него сак. Осмотрела внутри, потом шпилькой вспорола подкладку. – Посветите!
Павел Романович покорно взял со стены светильник, поднес ближе.
Некоторое время никто не произносил ни слова. Потом Анна Николаевна вскрикнула:
– Ой! – и отдернула руку. На указательном пальце выступила капелька крови.
– Прекращайте, – решительно объявил Павел Романович и потянулся забрать саквояж.
– Подождите… А вот… это что будет такое? – С этими словами Анна Николаевна извлекла на свет тонкую стеклянную трубочку. Зажав средним и большим пальцами, поднесла Павлу Романовичу прямо к носу.
Он немного отпрянул:
– Это? Позвольте… Вот так штука! Как же она уцелела?
– Неужто нашла? – поразился Сопов, до сих пор молча взиравший на происходящее. – Ай да медамочка! Вот что значит: охота пуще неволи!
Госпожа Дроздова немного вспыхнула при этих словах (что, впрочем, было незаметно из-за слабости освещения), а Павел Романович сделал вид, будто бы не расслышал.
– Так это морфий? – спросила Дроздова. – Не ошибка? Тут ведь нет надписи?
– Нет никакой ошибки. Я в свое время собственноручно готовил раствор и запаивал трубку.
– Тогда делайте скорей впрыскивание!
Павел Романович подавил вздох. Он прекрасно знал, что никакой морфий, никакое впрыскивание не спасут теперь ротмистра. И даже не облегчат существенно участь – потому что доза была совсем небольшой. Получится передышка часа на два, а после боли вернутся.
Но вслух он ничего не сказал и принялся готовить шприц.
Через пятнадцать минут все было сделано.
– Я, с вашего позволения, теперь полезу наверх, – проговорил Клавдий Симеонович, – а то уж больно здесь тягостно. Аж голова кружится.
– Разумеется, – ответил Павел Романович. – Да и все мы можем подняться. Вы, Анна Николаевна, тоже.
– Ничего, я здесь побуду.
– Пойдемте. Очень прошу. Вам теперь требуется передышка. А после я за ним сам пригляжу.
Во дворе Клавдий Симеонович заметно ожил.
– Как тут насчет пропитания? – спросил он, оглядываясь. – Я бы, знаете, не отказался подкормить организм чем-нибудь основательным. А то в бронированном поезде меня все больше чаем потчевали.
Анна Николаевна стремительно повернулась к Сопову:
– Как? Вы тоже путешествовали на "Справедливом"? Но ведь он погиб!
– Уверяю вас, нет, сударыня. Сей железный монстр целехонек. Да вот и доктор не даст мне соврать.
– Но как же?.. – повторила Дроздова. – Не понимаю.