Надо полагать - сердце, больше нечему. Так происходит всегда. Так происходило и на прошлых вызовах, когда выехавший на место происшествия Бахметьев оказывался лицом к лицу с убитыми девушками. За последние несколько месяцев произошло два тяжких преступления, умышленных убийств с особой жестокостью, темноволосая красотка - третья по счету. И почерк похож. Тела слегка (скорее - даже формально) присыпаны землей, следов сексуального насилия нет. Горло жертв перерезано. Судмедэксперт Бешуля утверждает, что опасной бритвой. Орудие по нынешним временам экзотическое, но и чем-то особенно эксклюзивным его не назовешь. Есть еще детали, позволяющие связать воедино все три преступления. Кое-что было найдено в телах самих жертв, но есть и то, что демонстративно лежит на поверхности.
Красное и зеленое.
Бахметьев думал о красном и зеленом, пока беседовал с гражданкой Четвертных - владелицей ротвейлера Люси, которая и обнаружила тело. Страдающая ожирением меланхоличная Люся так грустно смотрела на Бахметьева, как будто хотела сказать: "Не повезло тебе со свидетелем, товарищ Бахметьев, уж извини". Бахметьеву и впрямь не повезло: тоже страдающая ожирением, но при этом гиперактивная гражданка Четвертных вывалила на него столько информации, что голова у опера пошла кругом. Всхлипывая и сморкаясь в бумажные салфетки, Четвертных поведала о:
- черном большом фургоне, со скрежетом и свистом отъезжавшем от парка в то время, как они с Люсей входили через центральный вход;
- черном большом человеке, который едва не снес их с Люсей на аллее, метров за пятьдесят до места обнаружения тела.
Также были упомянуты компания гастарбайтеров, велосипедист в костюме цветов эстонского национального флага, несколько мужчин с рюкзаками и портфелями, фотограф с ручной совой, какие-то курсанты, какие-то цыганки и их чумазые наглецы дети, бросившие в Люсю огрызок яблока… На втором десятке персонажей Бахметьев сломался. Он никак не мог взять в толк, откуда такой наплыв посетителей в отнюдь не самом посещаемом парке города, да еще с раннего утра. Говорит ли Четвертных правду или безбожно привирает? И как относиться к ее сообщению о фургоне? Что касается предыдущих преступлений, то они были разведены во времени и пространстве: убивали в одном месте, а тела находили совсем в другом.
- Вы не могли бы описать этот фургон подробнее? Э-э… - тут Бахметьев скосил глаз на протокол, - Марья Михайловна.
- Черный. Большой.
- Может быть, имелись характерные особенности?
- Надписи?
- Если вы что-то такое заметили.
- Во-первых, он был литой. - Четвертных поджала губы. - Черный, большой и литой. Без окон. На таких еще инкассаторы ездят.
- Понятно.
- И надпись. До сих пор перед глазами стоит. А вот какая конкретно - не вспомню. Такие бежевые буквы на сером фоне. А может, наоборот.
- Уже кое-что, - похвалил Бахметьев свидетельницу, прекрасно понимая, что с такими исходниками можно задерживать каждый второй фургон - не ошибешься.
- Хотелось бы оказать посильную помощь следствию.
- Вы уже оказываете.
- Если я еще что-нибудь вспомню… Что-то важное…
- Даже если вы вспомните неважное, все равно звоните. Я дам вам свою визитку. Вполне вероятно, что малосущественная на первый взгляд деталь поможет нам вычислить убийцу.
- А кто это? - Кончик носа гражданки Четвертных даже побелел от любопытства.
- Убийца?
- Жертва!
- Пока не знаю. Личность потерпевшей еще не установлена.
- Где-то я ее видела. Только не помню где.
Ну вот. Еще одному человеку девушка из оврага показалась знакомой. Но не настолько, чтобы помнить, при каких обстоятельствах это знакомство произошло.
- Если вспомните - обязательно дайте знать.
- Даже не сомневайтесь, молодой человек.
Не такой уж молодой. Бахметьеву совсем недавно исполнилось тридцать пять, день рождения отмечали в узком кругу друзей, в спортбаре "Четвертая высота". Был вечный, как соус бешамель, Коля Равлюк. И снова Коля Равлюк, и еще. Бахметьев хотел позвать на ДР нескольких сослуживцев, но первый вопрос, который они задавали, выглядел так: "Будет ли на детском, мать его, утреннике этот хер Ковешников?" И вот тогда Бахметьеву приходилось, пусть и не слишком уклюже, спускать деньрожденческую тему в унитаз.
Потому что он уже пригласил Ковешникова.
Самым первым.
Никто не любит Ковешникова, и он, Бахметьев, не любит. И Ковешникову, наверное, тяжело, бедолаге. Спит и видит, как бы внедриться в социум. Иначе к чему было принимать приглашение? А лакричный вонючка, к немалому удивлению Бахметьева, согласился. Для порядка повозил опера половой тряпкой по лицу, но согласился.
И конечно же, не пришел.
Тот еще получился день рождения: миграция по спортбарам, пиво, водка, коктейли и шоты; пьяные проклятия Ковешникову, и здесь умудрившемуся стать костью в горле. Если бы не Коля Равлюк, то неизвестно, чем бы закончился вечер трудного дня. А так он вполне мирно завершился в стрип-клубе, где Бахметьева, несмотря на неприличную (с точки зрения стрип-контингента) профессию, обхаживали две милые девушки.
Во сколько это встало доброму Коле - одному богу известно. Но только проснулся Бахметьев в постели с одной из стриптизерок, брюнеткой. Неизвестно, случился ли между ними секс или, учитывая количество выпитого, все ограничилось благими намерениями. И имени ночной гостьи Бахметьев не помнил в упор, что не помешало им мило поболтать с утра за чашкой растворимого кофе.
- Ты необычный, - сказала брюнетка.
- Самый обычный, - заверил девушку Бахметьев.
- Может, я неправильно выразилась. Ну… Ты - не тот, кем кажешься.
- Что, не похож на опера?
- Ни капельки! А-ха-ха!
Смех незнакомки живо напомнил Бахметьеву тявканье гиены, и ему сразу же захотелось выпроводить стриптизершу восвояси и допить кофе в одиночестве. Но вместо этого он сказал:
- А на кого похож?
- Ну… Не знаю. Сложно сказать.
- Увидимся? - зачем-то поинтересовался Бахметьев.
- Пожалуй, что нет.
- Так все было плохо?
- Ну, я никому ничего не скажу. Можешь на меня положиться.
Снова это чертово тявканье, от которого взрывается мозг! Скорей бы она убралась!
Как будто почувствовав настроение несчастного опера, брюнетка резко засобиралась. Все произошло даже быстрее, чем он думал. Только что девушка сидела за столом - и вот она уже в прихожей; внимательно рассматривает Бахметьева, склонив голову. Только что смеялась - и вот уже серьезная.
Насколько вообще могут быть серьезными стриптизерши.
- Может, все-таки оставишь телефон?
- Если и оставлю, то обязательно совру в пяти последних цифрах. Или семи.
Бахметьев почувствовал легкий укол куда-то в область четвертого шейного позвонка. Так обычно давало знать о себе уязвленное самолюбие.
- Тогда не надо оставлять.
- Хорошо. И ты хороший.
- Это лишнее.
После ухода гиены Бахметьев несколько минут рассматривал себя в зеркале в прихожей. Темные волосы, карие глаза, твердо очерченные губы и подбородок; кожа смуглая, но не чересчур. Высокий лоб, череп хорошей лепки. В общем абрисе есть даже что-то от американского актера Джейка Джилленхола. Хотелось бы, конечно, чтобы от Бенедикта Камбербэтча, британского актера, но тут уж… Кто на что учился. Репрезентативная выборка у Бахметьева не так уж велика: Коля Равлюк считает его отличным парнем. Ковешников - унылым говном. Но Ковешников не показатель, для Ковешникова целый мир - унылое говно. И лишь в редкие благословенные минуты на этот мир падает легкая тень Лас-Вегаса. И Мулен-Руж зажигает огни: когда случается жестокое и кровавое преступление. И Ковешников - о, радость! - оказывается в его эпицентре.
Примерно так же, как сейчас.
- …Хочешь конфетку?
Ковешников достал из бездонных карманов своего плаща две слипшиеся тянучки. Они были облеплены какой-то пылью и трухой. И - табачными крошками, хотя Ковешников не курил; при Бахметьеве, во всяком случае.
- Не люблю сладкое.
- А это не сладкое. Это помогает думать. Если есть чем.
В этом был весь Ковешников: одним предложением унизить человека и как ни в чем не бывало продолжить говорить с ним. Но пока Ковешников не говорил. Склонив голову набок, как птица, он наблюдал за тем, как тело жертвы пакуют в черный пластиковый мешок.
- Что-то не так, - сказал Ковешников, сунул в рот обе тянучки и заработал челюстями.
- Не так?
- По-другому. Не как в прошлые разы. Что-то изменилось.
- Убийца эволюционирует?
- Скорее, ему просто скучно и хочется поболтать.
- С кем?
- С нами. Не конкретно со мной и с тобой. Он знать не знает, кто собирается упасть ему на хвост. Или знает? Как думаешь?
Бахметьев ненавидел это ковешниковское "как думаешь?". Конечно, у опера были мысли - самые разные и по самым разным поводам. Были революционные идеи и незаурядные, шокирующие версии, способные перезагрузить следствие и пустить его по новой колее. Этими бахметьевскими идеями Ковешников интересовался мало, предпочитая им свои собственные. Но стоит только Бахметьеву расслабиться (не важно, по какой причине), свернуть интенсивную мозговую деятельность, - и сразу прилетает чертов вопрос.
- Не знает… Знает. - Бахметьев пожал плечами. - В зависимости от того, что именно пошло не так.
- Пока сам не пойму. Когда пойму - скажу. Может быть.
- Нашел кое-что интересное? - слегка поддавил опер. - То, что другие пропустили?
- Дело не в уликах.
- Что тогда?
Ковешников вновь принялся яростно чесать свой шрам- уховертку.
- Представь, все ровно так, как всегда. Ничего необычного, все вещи на своих местах. Небо над головой, земля под ногами. И место, где все произошло, ты изучил до последнего листка на дереве. Мог быть не овраг, а закрытая автостоянка или стройка заброшенная - не суть… Земля все равно под ногами.
- Ну и?
- И тут ты замечаешь какую-то маленькую херню. Совсем крошечную хернинушку, которая никак не вяжется со всем этим благолепием. С идеальными причинно-следственными связами. Ловко замаскировалась под пейзаж, стала его частью, но на самом деле она - другая. Из другого пространства. Потяни за нее - и все изменится. Настолько сильно, что неизвестно, где можешь оказаться. Ферштейн?
- Не совсем ферштейн, - честно признался Бахметьев.
- Ладно. - Ковешников шумно вдохнул ноздрями воздух и засмеялся. - Проехали. Дураков учить - только портить.
В такие минуты Бахметьев не любил Ковешникова особенно сильно. За шрам, за пегую немощную щетину; за лакричные комки - они липнут к коже то тут, то там, и отодрать их не представляется возможным; за обкусанные ногти и черную под ними кайму. А еще за самоуверенность, мелочное тщеславие и общую пакостность натуры.
Пропади ты пропадом, сукин сын!
"В восемь, в кафе напротив Горьковской. Я буду ждать. Если понадобится - вечность. Ты ведь не оставишь меня, любовь моя? Ты меня спасешь?"
Женский - низкий, умоляющий, срывающийся - голос прозвучал в голове так ясно, что Бахметьев вздрогнул. Он хорошо помнил эту фразу, хотя адресована фраза была не ему. Кому - не важно. Главное, кем она была произнесена.
Той девушкой.
Той самой, не приблизительной, которую сейчас, как сломанную куклу, паковали в пластиковый пакет. Все дальнейшее известно. Вивисектор Бешуля добросовестно выпотрошит ее, заполнит соответствующие бумажки и передаст их Ковешникову. Из рук в руки, непосредственно на территории морга судебно-медицинской экспертизы, потому что Ковешников очень любит туда таскаться. Проводить там уйму времени. Неизвестно, что он там делает.
Уроки, хе-хе.
Все дальнейшее известно. Девушка пробудет там столько, сколько понадобится, чтобы установить ее личность. Одна-одинешенька, с биркой на большом пальце ноги, в металлическом ящике, который ничуть не лучше пластикового мешка. Никаких утешительных слез, ничьих грустных поцелуев. Эх-хх, хорошо бы родным и близким объявиться побыстрее…
"Ты ведь не оставишь меня, любовь моя? Ты меня спасешь?"
- А скажи, Бахметьев, ты как думаешь… Кто из артисток круче - Николь Кидман или Людмила Гурченко?
- Обе хуже, - на автопилоте ответил Бахметьев. - К тому же Гурченко нас покинула сто лет как. Некорректное сравнение.
- А мне вот Грейс Келли нравится. Но она тоже умерла.
- Все умерли, - резюмировал Бахметьев.
- Печаль.
А вот и нет, Ковешников. Вот и нет! Есть и утешительные новости. Они пришли несколько секунд назад, и остается удивляться одному: почему не явились раньше? Просто потому, что… до сих пор никто не упоминал об актрисах! То есть это Ковешников не упоминал об актрисах, а потом вдруг взял и сморозил глупость от балды. Вернее, тем, кто незнаком с Ковешниковым, может показаться, что он все и всегда делает от балды. Генерирует самые разнообразные идиотизмы. А Ковешников просто ловит потоки бесхозной пока информации. На ходу мастерит силки из подручных средств - и ловит, ловит. Силки выходят несуразные, украшенные перьями и бусинами, а еще - костями мелких животных и трещотками. Иногда Ковешников развешивает на них стручки фасоли и пожелтевшие, скорчившиеся фотографии агентства Ассошиэйтед Пресс (так, по крайней мере, кажется Бахметьеву). Ну вот как? Как можно попасться на эту ерунду? Но все попадаются. И Бахметьев не исключение. Задергался, запутался в ловушке, забил крыльями - и тотчас выдал искомое:
- Я знаю, кто она.
- Да ну? - Ковешников, казалось, не удивился сказанному.
- Актриса. Недавно появилась, но подает большие надежды. Уже исполнила главные роли в паре сериалов.
- И как?
- Что - как?
- Как играет? Круче, чем Николь Кидман?
- То, что я видел, - вполне на уровне. Ее зовут… М-м… Анастасия. Анастасия Равенская.
Ни разу в жизни Бахметьев не произносил это имя вслух. А оно, оказывается, уже давно окопалось внутри, сидело на длиннющей скамейке запасных. Среди других слов, абстрактных понятий, стойких идиоматических выражений, эвфемизмов, англицизмов, жаргона бурильщиков с нефтяных платформ. И всего прочего, что никогда не будет озвучено за ненадобностью. Но в тот момент, когда понадобилось имя Анастасии Равенской, - оно легко и непринужденно покинуло Бахметьева. И, попрыгав на месте и сделав парочку приседаний, выскочило на поле: свежее, упругое и полное сил.
Заодно Бахметьев вспомнил, где и когда впервые увидел Анастасию. В день своего рождения, в приснопамятном спортивном баре "Четвертая высота", где они с Колей Равлюком накачивались пивасиком. Кто-то из официантов нажал не на ту кнопку, и на экране - вместо Роналду/Месси - появилась Анастасия. Она не продержалась и тридцати секунд. И тотчас же исчезла со всех радаров, сметенная могучим футбольным ураганом. Но Бахметьев зафиксировал в памяти ее лицо. Безусловная красота - вот что лежало на поверхности. Но было и что-то еще, что-то очень важное. Спрятанное в глубине, в сокровенных пластах. Добраться до этого сокровенного могут только бурильщики с нефтяных платформ. При условии, что они мастера своего дела и влюблены.
Бахметьев не влюблен. И вообще… Ему нравится совсем другая женщина.
- Я бы вдул такой, - сказал Коля Равлюк, разглядывая Анастасию Равенскую в отпущенные ей тридцать секунд между Роналду/Месси и Бундеслигой. - А ты?
- Не в моем вкусе.
- Да ладно. Я же про вдуть, а не про вкусы.
После этой его реплики и родилась спонтанная идея посетить стрип-клуб с последующим выездом персонала на дом к Бахметьеву. О случившейся затем ночи он честно постарался забыть, а вот об Анастасии Равенской время от времени вспоминал. В основном тогда, когда видел актрису в очередном зачумленном сериале. Из невесть откуда взявшейся симпатии к Равенской Бахметьев не спешил щелкнуть пультом и уделял сериальному просмотру минут семь (вместо одной положенной). Но… не более того.
Просто красивая девушка, которой удается довольно органично существовать в кадре.
И как могло случиться, что Бахметьев не узнал Анастасию Равенскую сразу?
Красивые девушки не должны лежать с перерезанным горлом на осенней земле. Никто не должен, но красивые девушки - особенно. Тем более те, которые постоянно находятся в параллельной кинореальности, где все и всегда заканчивается хорошо.
Кто мог подумать, что без пяти минут звезда выкинет такой фортель?
- …Значит, актриса, - почти промурлыкал Ковешников.
- Уточнить этот факт не составит труда. Не думаю, что я ошибся.
- Актриса, актриса… Как, ты сказал, ее зовут?
- Анастасия Равенская.
- Не повезло ей. А нам еще больше. Если она и впрямь такая известная. Можешь представить, что сейчас начнется?.. Журналисты, заголовки, сортирные интервью, папарацци у тебя в постели. Депутатские запросы и дело на особый контроль. Шкуру начнут спускать уже вчера.
- Тебе-то что? - искренне удивился Бахметьев. - Первый раз, что ли, тебя на крюк подвешивают?
- Не нравится мне, что это кино. Опасная штука.
- Это почему еще?
Опять эта фирменная ковешниковская улыбочка, приводящая в движение шрам-уховертку. Шрам извивается всеми своими отростками, и желание смахнуть его с лица становится невыносимым. Бахметьев едва сдерживается. Едва справляется с накатившей невесть откуда тошнотой.
Приехали.
- Правды в нем не сыскать, Бахметьев. В этом проклятом кино. Все в нем иллюзия. Все - обман.
MISSING PHOTOS. 2:02
2017 г. Сентябрь