К тому же Алеша Глинищев рассказывал ужасно интересные и страшные истории. Особенно пугала Сонечку одна - про старика.
Это было семейное предание Глинищевых.
Алеша даже говорил, что эту историю будто бы Лермонтов описал в своем произведении "Штосс".
"А может быть… - посмеиваясь, добавлял он, - это один из Глинищевых начитался когда-то Лермонтова и поверил, что случилось все это с ним самим…"
Во всяком случае, это предание об ужасном старике, но словам Алеши, передавалось от поколения к поколению в роду Глинищевых так давно, что проверить, с чего там все когда-то началась, не представлялось уже никакой возможности.
Впрочем, от этого история не становилась менее страшной.
Дело в том, что - о, ужас! - один из предков Глинищевых был заядлым картежником. И якобы к этому картежнику стал по ночам являться какой-то странный старик. И, прямо как у Лермонтова, спрашивал: "Не угодно ли, я вам промечу штосс?"
Но Алешин предок Глинищев чуял неладное и все отказывался… А однажды не выдержал и согласился. И стал играть. И проиграл. В общем, якобы он проиграл душу…
Алеша всегда понижал голос, когда произносил эту фразу: "Фигура странного старика то увеличивалась, то уменьшалась…"
И тут Алеша вдруг громовым голосом кричал: "Не угодно ли, я вам промечу штосс?"
Сонечка от испуга даже подпрыгивала всякий раз!
Но, разумеется, когда рядом был Алеша, Сонечке по-настоящему страшно не было.
Однако, когда она засыпала вечером одна… И в темноте комнаты ей чудится этот самый старик…
Как он появляется, прямо из стены, сначала маленький, сухонький, но потом фигура его вырастает до огромных размеров и колышется, как облако, и громовым голосом вопрошает:
"Мадемуазель Витенгоф, не угодно ли, я вам промечу штосс?"
И Соня с криком подскакивала на кровати.
Но оказывалось, что это был всего лишь сон. А в комнате светло и утро, и никакого старика.
И это была всего лишь мама, которая сердилась, что Соня не просыпается, а когда она сердилась, то обращалась к ней именно так, строго и сухо: "Мадемуазель Витенгоф, угодно ли вам наконец проснуться?"
Добравшуюся до этой фразы Светлову, напротив, неудержимо потянуло в сон. Это была особенность ее нынешнего физического состояния. Такого неуправляемого засыпания с ней раньше не случалось, и Светлова объясняла это тем, что спать хочет не она, а ребенок. Собрав остатки сил, она все-таки продолжила чтение:
"И вот Сонечка одевается и завтракает - и они едут с бабушкой кататься в коляске… И никакого ужасного старика! Гордо восседающая бабушка, ее белый кружевной зонтик, пятна солнечного света…
Так бывает. Это Сонечка узнает потом… Солнце, каждый день солнце - и кажется, что так будет всегда! И лето никогда не кончится. И бабушка берет Соню почти каждый день кататься в открытой коляске… И все прекрасно… И Сонечка до неприличия счастлива и влюблена - о, конечно, преступно и тайно! - в морского офицера Алешу Глинищева.
А потом вдруг солнце исчезло. Подули ледяные ветры, и все хорошее кончилось вместе с солнцем. Как будто прежнюю жизнь куда-то убрали, как бабушка убрала свой зонтик - он был теперь ни к чему. Неуместен и смешон.
В марте Белой армией был оставлен Кавказ. А теперь взрослые говорили о том, что, если Красная армия возьмет Перекоп, то и Крым сразу будет сдан.
Полуостров был последним оплотом Белой армии и был связан с континентом лишь узким перешейком.
И папа говорил, что уже есть план эвакуации в Константинополь… И все кругом гадали, придется уезжать или нет?
А Сонечка простудилась и сидит у законопаченного, как на зиму, окна с завязанным горлом. Только заботы взрослых далеки от нее - она гадает о своем: не слишком ли она маленькая, чтобы влюбиться в Алексея Глинищева, друга своего брата Саши?! Да или нет?"
Светлова пролистала несколько страниц объемистых и обстоятельных мемуаров, заглядывая вперед… "Скорей это даже повесть, а не мемуары… - подумала Аня. - Ведь повествование ведется в третьем лице… А действительно ли все так и было? И не присочинила ли чего Софья Витенгоф, увлекшись писательством?"
"А потом в Севастополе стало еще хуже: среди беженцев и моряков начались холера и брюшной тиф.
Их дом стоял на полпути между госпиталем и кладбищем. И почти каждый день Сонечка видела эти процессии.
Теперь вместо открытых колясок и дам с кружевными зонтиками мимо их дома ехали дроги с покойниками.
А через несколько дней случилось и вовсе страшное. Алексея Глинищева забрали в госпиталь.
Взрослые отводили глаза, когда Сонечка спрашивала: когда же Алеша поправится?
С тех пор она знала: если взрослые так отводят глаза - случилось что-то непоправимое!
В общем, все стало очень грустно и страшно.
Вчера вот соседский семилетний мальчик Павлик пришел в гости поиграть и повесил всех Сониных кукол. Потому что накануне его отец, унтер-офицер, водил Павлика смотреть, как вешают грабителей, чтобы мальчик знал, как "заканчивают жизнь подлецы". И на Павлика это произвело очень большое впечатление".
Светлова представила виселицу и повешенных этим Павликом кукол, и у нее даже сон пропал. Софье Кирилловне нельзя было отказать в умении выбирать для своего повествования запоминающиеся детали… Жаль только, что сейчас Ане было не до них. И она торопливо пролистала еще несколько страниц, вскользь проглядывая их.
"…Наконец в передней голоса. Брат Саша вернулся из госпиталя.
Конечно, это некрасиво, но ведь взрослые ничего ей не рассказывают! И вот Сонечка спряталась в коридоре за вешалкой, чтобы слышать, как брат и мама тихо переговариваются.
- Неужели нет никакой надежды?
- Это конец.
- Ужасно…
- Знаешь, на прощанье он сказал мне: "Пожалуйста, когда эта война закончится, поезжай непременно в наше имение Спасово. Расскажи ей, как я умер".
- А ты?
- Я сказал: "Алешка, все будет хорошо. Вот увидишь!.. Ты выздоровеешь и будешь жить. Это большевики вымрут от собственной глупости. А я поеду в твое Спасово и привезу тебе Таню. Привезу сюда, в Севастополь… Ты поправишься!"
Сонечка услышала, как мама заплакала и пробормотала сквозь слезы:
- А он?
- Только вздохнул в ответ и сказал: "Жаль, что у нас так с Таней получилось".
- Это он про детей?
- Да…
На следующий день, когда объявили о похоронах, Соня поняла: разговор, о котором Саша рассказывал маме, - был последний разговор Алеши Глинищева с ее братом. Возможно, это вообще были последние слова Алексея Глинищева.
А потом папа получил срочный приказ. И началось…
"Прикажите укладываться, срочно, спешно, без минуты промедления. Всю ночь грузить. А утром уйдем на линейном корабле "Генерал Апраксин".
И ни Сонечкин брат Саша, никто другой так и не смогли никогда попасть в Спасово.
Спасово осталось в России, а они…
И Сонечка так никогда и не узнала, что стало с Татьяной Аркадьевной Глинищевой, юной девятнадцатилетней супругой Алексея, перед которой она "так ужасно" провинилась, влюбившись в ее мужа.
Вспомнила она о ней, только работая над мемуарами, где среди других воспоминаний описала свою детскую влюбленность в морского офицера Алексея Глинищева и его смерть в одна тысяча девятьсот двадцатом году в Севастополе, его похороны, свои слезы на кладбище на холодном ветру…"
Сил уже больше не оставалось, и, собрав рассыпавшиеся - и все же так и не дочитанные до конца! - листы мемуаров, Светлова стала готовиться ко сну.
Утром следующего дня Анна пила чай на Хоттерштрассе.
- Софья Кирилловна, а что это за легенда про Глинищевых, которую вы упоминаете в своих мемуарах? Ну, про старичка? Я, признаться, - уж извините! - не успела вчера дочитать все до конца. Очень хотелось спать с дороги.
- А! Обратили внимание? Знаете, это история довольно любопытная… Мне действительно рассказывал ее один из Глинищевых. Алексей… История любопытна тем, что очень похожа на ту, что Лермонтов описал в "Штоссе". Вы помните это произведение? Небольшой текст. Очевидно, неоконченный…
- Да-да… помню. Как раз недавно… пришлось перечитывать.
- В общем, якобы один их предков Глинищевых был страстным игроком. Неисправимым картежником. И вот он каждую ночь играл с неким стариком…
- Я догадалась: он проиграл этому старику душу.
- Так вот, представьте… С той поры Глинищевы считали, что над их родом тяготеет заклятие. Каждый раз, когда кому-либо из Глинищевых угрожали какие-то жизненные катаклизмы, - являлся этот призрачный старик. Как предупреждение. Как знак, по всей видимости, который посылают рок и судьба. Ужасный зловещий старик. Так сказать, проклятие рода Глинищевых. Например, Александр Митрофанович Глинищев в партере Мариинского театра, когда давали "Жизнь за царя", вдруг увидел…
- Старика! - Аня уже с трудом удерживалась от того, чтобы не обнародовать свой сюрприз.
- Да-да! - подхватила она.
- А осенью шестнадцатого года помещица Глинищева, прогуливаясь в парке своего имения Спасово, вдруг увидела в конце аллеи старческую фигуру. И уже весной семнадцатого имение Глинищевых разграбили. А осенью вообще произошел государственный переворот!
- Вот именно, и нашей семье пришлось бежать из России, - грустно кивнула Витенгоф. - Таких, как мы, тогда называли "недорезанными". Прелестное словечко, не правда ли? Очень точно характеризует то время. Так вы все-таки дочитали мои записочки?
- Нет.
- Откуда же вы знаете все это про Глинищевых?
- Софья Кирилловна… - скромно заметила, понимая, каким удивительным сюрпризом сейчас поразит старушку, Аня. - А ведь я, кажется, знакома с потомками вашего Алексея Глинищева.
- Потомками? - Софья Кирилловна удивленно приподняла седые брови. - Какими потомками? Это невозможно.
- Почему же?
- У него не может быть никаких потомков.
- То есть?
- Алексей Глинищев, тот самый, что рассказал мне эту историю, умер от тифа. Я сама тому свидетельница. Была на его похоронах - еще маленькой девочкой. Он был женат, но детей у них с женой не было. Не успели. Его жена так и осталась в России.
- Но у нее родился ребенок.
- Когда?
- Я точно не знаю.
- Возможно, это не его ребенок?
- Не его?
- Нет, это удивительно! Видите ли, насколько я знаю, Алеша Глинищев более всего жалел, умирая, что у него не остается детей и линия рода на нем прерывается.
- Но он мог не знать, что в России у него родился ребенок?
- Возможно… Когда же родился этот ребенок? Не знаете?
- Увы, не знаю.
- Однако… если у Алеши остался ребенок, - пробормотала Витенгоф, - я, конечно, перепишу свои мемуары. Потому что утверждение, что у Алексея не осталось потомков, неверно… Я не хочу никого вводить в заблуждение. Когда же все-таки родился этот ребенок? Аня, вы узнаете это для меня?
- Я постараюсь.
- Уж не обессудьте - поработайте вместе со мной над моими мемуарами!
- Софья Кирилловна…
- Да, моя милая?
- Извините, я, как уже призналась, не дочитала их все-таки до конца… Вы уж меня простите. Но вы случайно… - Светлова пристыженно умолкла.
- Да говорите же! Не миндальничайте! - нахмурилась Витенгоф. - Хотите спросить: не насочиняла ли старуха, чего никогда не бывало?!
- Ну, в общем… - покраснела Светлова. - Извините… но я… Правда, это очень важно… Все, что вы описали в своих мемуарах, действительно так и было?
- Что именно?
- Смерть Алексея Глинищева, и время его смерти, и то, что он так сожалел, что линия рода Глинищевых прерывается…
- Да… Я, видите ли, старалась быть подробной. Ничего не пропустить из тех дней… Тем более что я так плакала, когда он умер… Забыть это невозможно… Потом, разумеется, столько всего случилось… Вы и представить себе не можете, каким чудом посреди нашего скудного существования в эмиграции стало известие, что нотариусы разыскивают Кирилла Витенгофа, моего отца… Неожиданно свалившееся наследство - майорат в Пруссии. Мы уехали. Ну а потом столько всего в жизни было. Столетие, как известно, выдалось на редкость бурным. Однако сейчас, когда я пишу эти мемуары, я вспоминаю каждый из тех дней в Севастополе так ярко и четко… до малейших деталей! Возможно, это особенность стариковской памяти: чем дальше события, тем они отчетливее. А может быть, это моя детская влюбленность в Алешу сделала те дни незабываемыми. Удивительно, сколько произошло потом в жизни событий - и страшней, и ярче, и радостней… Многое забылось совсем. А вот это - как будто вчера.
- Софья Кирилловна…
- Да, голубушка?
- А вы сами верите в старика-проклятие?
- В каком смысле?
- Ну… что он может являться Глинищевым?
- Да что вы, дорогая моя! Нет, конечно… Нисколько.
- Но как же! Вспомните, что с Верой Алексеевной Глинищевой случилось!
- Да что с ней случилось-то?
- Ну как же? Увидела старика-проклятие ночью в углу спальни и на следующий день умерла.
- Ну уж, вы тоже скажете… Кто это вам такое порассказал? И не совсем все так было. Племянник паршивец у нее был - вот что с ней случилось. Подшутил над тетенькой. Наследство хотел поскорее получить. А тетенька уже вроде совсем на ладан дышала и с постели не вставала, а все никак не помирала! Ну, племянник и решил посодействовать - напугать старушку.
- Точно?
- Это мне Алеша так в детстве объяснял, чтобы я от страха не дрожала… Потому что от страха Вера Алексеевна Глинищева окочурилась, милая вы моя! А вовсе не от того, что "старик-проклятие" ей явился!
- Вы в этом уверены?
- Да что вы, не знаете, как это делается? "Пиковую даму" не читали? Много ли нам, старушкам, надо…
"Вот, оказывается, как! - Светлова слушала Софью Кирилловну и уже думала о своем: - Ай да Глинищевы… Видения видениями, а самые находчивые, вроде этого племянника, уже, оказывается, использовали семейное предание в собственных целях…"
Прощаясь, Софья Кирилловна задержала руку Светловой:
- Вы уж извините старую даму… Но у меня к вам тоже один вопрос… не очень корректный, наверное.
- Да?
- Никак не могу понять… Вы зачем, дорогая, ко мне все-таки приезжали? Неужели только ради того, чтобы сообщить о смерти Федора Хованского?
И Светловой пришлось все рассказать. От начала и до конца. Ведь известно, что старые дамы любопытны и у них есть время интересоваться подробностями.
Глава 19
По возвращении из Мюнхена Светлову ожидал "сюрприз".
- Представь, Ань, он чуть меня не укокошил! Если бы не "сорок пятый", оказавшийся, по счастью, под рукой - мы бы с тобой сейчас не разговаривали! Представляешь?! Даже не знаю, как его описать, старика этого… Инфернальный какой-то! Вместо физиономии - черный страшный провал, клянусь! Не преувеличиваю… Как будто в преисподнюю заглядываешь!
Светлова с некоторым - правда, хорошо скрываемым - недоверием слушала жарко повествующую о смертельном приключении Генриетту. О том, что "проклятие" перешло к активным боевым действиям, совершило дерзкое нападение на Генриетту и чуть не проломило ей черепушку, Светлова узнала от рыжей уже в Москве, по возвращении. И Генриетта сразу же приехала к ней в гости…
В Мюнхене телефонными звонками рыжая тревожить Аню не стала.
- Генечка… А может, на самом деле это был просто черный чулок, обтягивающий лицо? Ну, знаешь, такие обычно надевают налетчики и громилы, оставляя для глаз узкие прорези?
- Ты так думаешь?
- Понимаешь, при плохом освещении, в полутемном подъезде, когда воротник пальто поднят, а поля шляпы низко опущены, - запуганному человеку вполне может показаться, что вместо лица у этого старика черная дыра…
- Ну, не знаю, не знаю… - вздохнула Генриетта. - К тому же никакой я не запуганный человек! Понимаешь, Аня… Сила-то у него тоже была какая-то адская… Нечеловеческая! Так своей кувалдой размахался!
- Ну, видишь ли, Генечка, даже очень хрупкие люди, если их вывести из себя, способны…
- А кто его выводил-то?! Я его лично не выводила. Чего он ко мне заявился?
- В том-то и вопрос… - задумчиво произнесла Светлова. - Кто его вывел из себя? Чем? И почему он именно к тебе заявился? Точнее, три вопроса.
- Нет, ну ты подумай, Ань… Если бы дверь была деревянная, а не металлическая, он бы ее просто в щепки разнес!
- Ужасно… - поддакнула лицемерно Светлова. - А можно на нее посмотреть? Ведь отметины, наверное, остались какие-нибудь? Вмятины?
- А я ее уже заменила, чтобы соседи не судачили!
- Так быстро дверь поменяла?! Ну, молодец, Тенечка… Наш пострел везде поспел, - усмехнулась Аня. - И с расходами не посчиталась?
- Ну, знаешь, на нас и так, как Гоша в розыск попал, все косятся. А тут еще дверь стала - как после штурма Азова! Каждый мимо пройдет и что-нибудь да подумает. А я и так уже стала притчей во языцех в нашем доме!
- А ведь это значит, Генриетта, и следов никаких не осталось от этого нападения?
- В общем, да, - согласилась рыжая.
- То есть… Получается, никаких доказательств твоим словам нет… Так получается?
- Получается так, - вздохнула Генриетта. - Правда, жаль?
- А уж как мне жаль, ты и не представляешь.
"Старик… инфернальный, - думала Светлова, - жуткий… черная дыра вместо лица… словно из склепа вылез… Так-так… А что, если, дорогая Генриетта, ты все это сочиняешь? И никто на тебя не нападал? И все это - из того же ряда, что и "адский голос" на автоответчике?"
Все же нельзя сказать, чтобы на Анну не произвел вообще никакого впечатления рассказ Генриетты. Рыжая явно была напугана. А так привирать? Ну не настолько же Генриетта владеет актерским мастерством…
- Вот, Ань, погляди… Это он обронил, убегая!
Светлова взяла в руки розовую игрушку.
- Что это?
- Говорю же: старик обронил, убегая.
Светлова удивленно повертела в руках пластмассового утенка: