Вика не сдвинулась с места. "Во, сучара, – зло подумал Макс, – теперь обижайся сама на себя". Он подступил к Вике вплотную и с высоты своего роста вдруг увидел в разрезе халата сразу обе груди полковничьей дочки – белые, круглые, крупные, не поддерживаемые ничем, кроме собственной внутренней упругости.
Во рту мгновенно пересохло. Сердце сладостно сжалось. Горячая волна крови хлынула в голову, дурманя сознание. Вторая, не менее жаркая волна бросилась вниз к животу, заставляя естество встать на боевой взвод. Уже не контролируя себя – теперь ему один хрен, и если пропадать, то с музыкой – Макс обнял Вику за талию, рывком притянул, прижал к себе.
– Ты что? – только и спросила Вика и тут же замолчала.
Макс даже не догадывался, что занятие, которое он собирался предложить полковничьей дочке, было единственным в жизни делом, которое та искренне обожала. Макс запечатал ей рот поцелуем, чтобы не говорила под руку. Потом развернул и подтолкнул к кровати. Они повалились на постель, застланную розовым шелковым покрывалом. Жадная дрожащая рука Макса распахивала полы махрового дорогого халата. Отлетела не выдержавшая резкого рывка пуговица. Щелкнула и покатилась по полу.
Вика не сопротивлялась. Наоборот, она помогала Максу содрать с себя остатки одежды. А её толстые бульдожьи губы мусолили его лицо. Но это уже казалось Максу приятным, пьянило его и заставляло балдеть до крайности. Остальное прошло в лучшем для подобных дел стиле.
Вика села на постель. Отдышалась. Провела рукой по розовому шелковому покрывалу.
– Фу, намокрили. Теперь мать озвереет. Ну, да ладно, переживем. – Она встала, накинула на плечи халат, запахнула полы. – Пойдем ко мне наверх. Так хорошо начали, жаль, если не продолжим. Верно?
Она приоткрыла полы халата, показывая Максиму себя. Ее бульдожье лицо сияло внутренним светом и Максим послушно как теленок за хозяйкой, которая тащила его за собой на веревочке, двинулся за Викой по крутой лестнице на мансарду. На полпути он подсунул руки под полы халата и сжал холодные ягодицы Вики горячими ладонями. Та полуобернулась к нему и по-голубиному застонала.
Выйдя из дома, Макс сел на краю траншеи и обалдело сидел, так и не начав работы.
Вечером, Вика, которая всегда уезжала в город, на этот раз туда не поехала. Улучив момент, она подошла к Максу и предупредила его:
– Мамаша ложиться спать в одиннадцать. К двенадцати приходи ко мне. Побалуемся.
– А чо, – сказал Макс, – это можно. Приду.
В двенадцать ночи он встал со своей раскладушки и, не обуваясь, собрался к Вике. Он хотел пройти по гостиной без шума, но половица, которую плотники не удосужились как следует закрепить, предательски скрипнула.
– Ты что тут делаешь?
Полковничиха Антонина Анатольевна к удивлению Макса не спала. Она при потушенном свете сидела в кресле. Хозяйку дома мучила бессонница. Она принимала снотворные, но даже те не всегда помогали: голова от лекарств тупела, делалась тяжелой, но сон все равно не приходил. Антонина Анатольевна прекрасно знала причину недомогания. Женщина в полном соку, здоровая, энергичная, была сосудом, который переполняли жаркие соки желаний, и расплескать их у неё возможности не было. Муж уже более года не баловал супругу ласками.
Антонина Анатольевна знала причину. Петр Григорьевич по контракту зачислил в штат военкомата молодую разбитную девицу. Произвел её в прапорщицы и теперь регулярно в служебном кабинете на кожаном диване настоящим образом учил тонкостям военного дела.
Полковничиха по темпераменту была женщиной страстной, по настроениям – сексуально озабоченной. Муж, постаравшийся классным харчем откормить супругу и наполнить её сытое, гладкое и тяжелое тело бурлящими соками желаний, потом внезапно переключивший энергию пола на ублажение молодой тощеватой прапорщицы без груди и попы, не задумывался, к чему это приведет. А задуматься стоило бы.
Оставаясь одна в большом доме, Антонина Анатольевна отдавала время музыке и видеофильмам. Мелодрамы будили в ней лирические воспоминания о золотых деньках девичества, когда наслаждение ей приносили тайные обжимания с мальчиками в темных подъездах и на скамеечках городского парка. В душе пробуждались желания, которые жгли плоть изнутри, а погасить их опаляющее пламя у неё возможностей не было…
Верная жена, как принято говорить, – надежный тыл офицера. Но когда супруг избегает фронтального соприкосновения с тылом, или как ещё говорят не идет "пупком на пупок", в семейной обороне сперва образуются трещины, потом возникают проломы, в которые может прорваться враг.
Однажды дочь Вика в день своего рождения появилась дома с приятелями студентами. Во имя счастья родного чада Антонина Анатольевна расстаралась. Молодежь веселилась во всю. Шампанское, танцы, ночное купанье в пруду…
Антонина Анатольевна, тряхнув молодостью, танцевала с долговязым блондином Альбертом, словоохотливым и самоуверенным кавалером. Подвыпивший парень поначалу держал партнершу за талию с осторожностью как дорогую фарфоровую вазу. После второго танца он уже прижимал её к себе покрепче. Антонина Анатольевна не воспротивилась даже в тот момент, когда живот Алберта коснулся её живота. Ей даже стало приятно, и она блаженно положила голову на плечо партнера. Тогда тот, словно проверяя, где лежит граница дозволенного, опустил руку с талии ниже и стал поглаживать крутые ягодицы хозяйки дома. Антонина Анатольевна лишь благодарно вздохнула.
Поскольку молодежное веселье не терпит чинной строгости, никто из гостей Вики, да и она сама не интересовались кто, где и с кем уединяется. Для Вики куда важнее в тот вечер было не отпустить от себя Вадима – красавчика со старшего курса.
В один из моментов, когда Антонина Анатольевна ушла на кухню распорядиться насчет горячего к ужину, Альберт тенью скользнул за ней. В темном коридоре он заграбастал хозяйку в объятия, стал её целовать, не забывая при этом тискать и оглаживать. Она его рука проворно скользнула за пазуху, вторая под юбку.
– Что вы! Альберт, оставьте меня!
Антонина Анатольевна, втайне ожидавшая такого поворота событий, только шептала, не предпринимая никаких попыток серьезно сопротивляться. Ей было мучительно сладко, и она балдела от нахлынувших чувств и с неожиданной даже для самой себя жаром вдруг начала отвечать на его поцелуи.
Связь длилась больше года, и прервалась только после того, как Альберт получил диплом и уехал к месту работы в другой город.
Появление в доме слесаря-батрака Антонина Анатольевна поначалу восприняла без всякой задней мысли. Она уже давно вынашивала грандиозные планы сельскохозяйственных работ на дачном участке и больше всего её беспокоило отсутствие в доме квалифицированного тягла. Теперь, когда муж прислал призывника, заранее объявив, что не знает, сколько сумеет продержать его в своем распоряжении, надо было выжать дармовую силу из парня не только для строительства водопровода, но и для преобразования сада и огорода.
Первая мысль о том, что призывник – мужчина мелькнула у Антонины Анатольевны, когда она увидела как тот, сбросив рубаху, работал в траншее. При каждом движении на его спине играли жгуты рельефной мускулатуры, а на руках бугристо вздувались бицепсы.
"А он ничего", – подумала тогда Антонина Анатольевна, не переведя случайной мысли в оформленное решение.
Но вдруг она обнаружила, что Вика, или Веселка, как её звал отец, за отчаянный и озорной характер, уже сумела опрокинуть молодого батрака на себя и собиралась присвоить себе право единолично выдавливать из него животворящие соки. В Антонине Анатольевне воспылало уязвленное женское самолюбие. Этот парень по праву принадлежал ей со всей своей физической силой, мускулами и живчиками.
Операцию перехвата Антонина Анатольевна продумала до мелочей. На ночь она устроилась не в спальне, а на кресле на первом этаже. Теперь, чтобы пробраться к Вике, Максик должен был пересечь гостиную, и попасть в руки хозяйки.
План удался.
Макс, поначалу испугавшийся, вдруг уловил нервные импульсы сексуального призыва и тут же оправился от растерянности. Он нарочито действовал грубо и нахально: не вырвался из руки, сжавшей его запястье, а перехватил её и притянул хозяйку к себе. Дыша ей в лицо теплом, негромко сказал:
– Ну-ка, повтори, кто я? Ты что сказала? – Не давая Антонине Анатольевне опомниться, запрокинул ей голову и поцеловал в мягкие влажные губы. – И что ты мне сделаешь? В суд подашь? Да подавай, сколько хочешь!
Вика, напрасно прождавшая своего Максика до утра, встала с постели разбитая бессонницей. Она, конечно, временами теряла терпение и впадала в дрему, но сны, в которые погружалось сознание, были темные и мучительные, такие что она пробуждалась после каждого с тяжелой похмельной головой и тянущим ощущением внизу живота..
Спустившись на первый этаж, Вика вышла на веранду. Максик сидел в плетеном кресле-качалке и курил.
– Ты что? – Вика зло шипела, и глаза её от гнева потемнели. – Почему не явился?
Опупевший от ночной требовательности ненасытной Антонины Анатольевны, Макс еле держал голову. Глаза слипались, руки подрагивали. За удовольствие он заплатил утомительным старанием. Тем не менее Макс сразу заметил, что Вика употребила по отношению к нему слова "не явился", словно была его командиром. И это его зацепило.
– А пошла ты! – Макс довольно точно обозначил адрес посыла. – "Не явился". Тоже мне начальница. В гостиной улеглась старуха и не спала. Я не мог пройти мимо.
В слово "старуха" Макс вложил столько презрения, что Вика поверила в искренность его переживаний и сменила гнев столбовой дворянки на милость жаждущей ласки любовницы.
– Мама любит там возлежать. Ладно, Максик, скоро она уезжает в город. Я тебя буду ждать.
– У-у-у, – застонал батрак полового поля, будто у него враз заболели все зубы.
С той поры так и пошло – работа в две смены с мамой и дочкой, как в горячем цеху с непрерывным процессом производства. Правда, планы Антонины Анатольевны по переустройству усадьбы внезапно изменились, и от обязанной перекапывать сад Макса освободили, позволив ему сосредоточиться на другом, не менее важном для двух дамочек деле.
***
В один из дней Макса пригласили отремонтировать сантехнику на соседней даче, которая высилась на ровном поле как французский форт Баяр над гладью моря. Макс видел этот дом издали, но не обращал на него особого внимания – мало ли кто что понастроил вокруг?
Он работал в траншее, заканчивая подводку труб к хозблоку, когда сверху его окликнул молодой женский голос.
– Мастер, вас можно?
Макс выпрямился и вытер руки тряпкой, торчавшей из кармана.
– Меня можно, – ответил он с многозначительным подтекстом. – Так в чем дело?
– У нас на даче небольшая авария. Нужно бы исправить.
– Значит текёть, – Макс знал, зачем обращаются к водопроводчикам, и постарался показать свое понимание задачи шутливым образом.
– Текёть, – приняла его шутку женщина.
Макс оглядел её с головы до ног взглядом оценщика, решающего – брать или отказываться от предлагаемого. Химическая блондинка (сколько отбеливателя пошло для достижения такой белизны волос представить непросто), яркие румяна на щеках, выщипанные черные брови, зад вертлявый – бедра при движении покачивались по горизонтали – туда-сюда. Сказать сразу выглядела она полураздето или полуодето было трудно. Однако все эти признаки, вместе взятые, показались Максу хорошим знаком, и он, рассчитывая на удачу, решил согласиться.
– Если надо, помогу. Кто хозяин дачи?
– Господин Хренасин. Аристарх Еремеевич.
– Крутой?
– Не-е, он у нас тихий. Начальник налоговой инспекции.
– А-а, – протянул Макс. – Тогда задарма не пойду.
– О чем разговор? – Женщина вызывающе качнула бедрами. Полы блузки-распашонки, на которой не было ни единой пуговички, разошлись, открыв две аккуратные грудочки, прикрытые бюстгальтером. Настолько прозрачным, что Макс разглядел темные окружья сосков на фоне белого тела. Разглядел и облизал губы.
– Ладно, приду. Только закончу здесь.
Через час, затянув муфту на последнем стыке труб, Макс собрал инструмент. Вышел за ограду, постоял, прикинул расстояние на глаз. До дачи налогового чиновника было метров восемьсот, если не меньше. Когда любопытство велико, можно пройтись, прогуляться.
Макс двинулся напрямик через поле. Сделал шагов пятьсот, остановился. Сказал восхищенно:
– Во, курвец, ни хренасеньки домик отгрохал!
Он обошел забор, внимательно его разглядывая. Трудно сказать, думал ли хозяин коттеджа о возможности налета хазар на его усадьбу, но глухая трехметровая стена походила на крепостную и могла остановить даже танк. Не было только зубцов с бойницами как на кремлевской, и скошенных амбразур, чтобы поливать через них осаждающих кипящей смолой.
Ворота усадьбы были широко распахнуты. Через них то и дело въезжали и выезжали грузовики. Два самосвала завозили чернозем для цветочных клумб и газона, три крытые "Газели" доставляли в дом новую мебель – большие картонные упаковки, изрисованные надписями на каком-то заграничном языке.
Преграждая посторонним, вход во двор, у створок ворот на складном стульчике с парусиновым сидением и алюминиевыми ножками, подставив голый торс солнцу сидел охранник – мужик ого-го! Бугристые бицепсы, плечи с рельефной мускулатурой, развитая сильная грудь…
– Пропустишь? Меня позвали по делу.
– Значит, ты токарь?
– Слесарь.
– Ага, слесарь. По металлу, по хлебу и по салу.
– А где бабенка?
– Какая?
– Та, что ко мне приходила.
– Экономка? В доме. Чо, понравилась?
– Ничего. Вертлявая. Вполне годится.
Охранник крепости посуровел, насупился, угрожающе расправил плечи и шевельнул ими.
– Насчет этого – застегни мотню. Танька – моя жена. Протянешь к ней лапы, оторву ноги вместе с яйцами. Просек?
Чтобы переключить разговор с опасной темы на более нейтральную, Макс спросил:
– Ничего у вас работка, или так-сяк?
– Кайф, – ответил охранник лениво.
Макс удивился совершенно искренне:
– Чего ж хорошего? Чужое стерегти – какой кайф?
– А может я свое стерегу? – страж крепости взглянул на Макса, хищно сверкнув глазами.
– Ладно вам! – Макс вложил в слова столько сомнения, чтобы они звучали, как "меня не купишь".
– Чудак! – Страж ворохнулся на стульчике, и тот жалобно скрипнул соединительными винтами. – Слыхал про миллионщика Рабиновича?
Макс понял: имелся в виду какой-то анекдот, но про Рабиновича анекдотов сочинены тысячи тысяч, поэтому лучше не угадывать.
– Нет, не слыхал.
– Так вот, паря, у Рабиновича в доме было три сортира и в каждом по толчку. Один – серебряный, второй – золотой, третий – алмазный. И все равно, когда пришли наши этого олигарха раскулачивать, он наложил в собственные штаны.
Макс засмеялся.
– Здорово, но к чему? Вы что, красный?
– Нет, милок, я либеральный демократ. – Охранник взял со стола черную фуражку с высоким околышем, которую трудно сказать по какой причине в народе прозвали "поцкой" и возложил на голову, как корону. – Похож на Жириновского? Так вот, когда мы придем к власти, я у этих ворот этой хазы окажусь первым. Мы олигархов пощиплем.
– Хорошая мысль, только если другие это раньше не сделают.
– Что? – охранник не сразу понял намек.
– Придут ночью и общиплют хазу. Ты один за всем не уследишь.
– Ну, ну, размечтался! Тут по всей ограде натыкана электроника. Перелезь – шухер вмиг пройдет даже до милиции.
– А-а, – сказал Макс, – Тогда дело другое. Так вы меня пропустите?
– Иди, иди, тебя уже ждут.
Макс прошел через двор, приблизился к парадному крыльцу, над которым простирался огромный козырек, сделанный так, чтобы на выходивших из автомобиля людей не капал дождь. Экономка ждала Макса у двери.
– Пойдемте в дом. Сюда.
Чтобы пройти к санузлу, они пересекли просторную гостиную. Макс обалдел от роскоши, которую увидел. Лепные карнизы, с веточками и золочеными яблочками. Хрустальная люстра, цену которой он не мог назвать даже предположительно. Два дивана вдоль стен. На стенах – картины. Они на Макса впечатления не произвели, и он определил их одним словом – хренота. И в самом деле – женщина с телом красного цвета с головой, приплющенной как тыква. Пестрые квадраты, круги и прямоугольники, разбросанные по полотну. Так, блажь для фраеров.
В стеклянном шкафу на стеклянных полках одна к одной стояли маленькие фигурки – то ли слоновая кость, то ли пластмасса. Подогнув под себя ноги, сидели мордастые божки с узким разрезом глаз. Пучились какие-то существа, непонятного происхождения, короче, так – мура всякая, но глаз привлекала, внимание задерживала своей вызывающей необычностью.
– Что это? – спросил Макс у Танечки, которая шла за ним, не отставая ни на шаг. Должно быть боялась, как бы слесарь не запустил руку в хозяйские тайники.
– Нэцкэ.
– Чо-чо?
Танечка бросила на Макса взгляд, полный превосходства.
– Произведение японского национального искусства. Слоновая кость. Девятнадцатый век.
Было нетрудно догадаться, что сказано это так, как должно быть говорил хозяин дачи своим гостям, демонстрируя им коллекцию.
– И на что они?
Наивный вопрос человека, который не представляет, зачем на пустяки тратить деньги, если их можно израсходовать с куда большим толком – проесть и пропить. И опять Танечка посмотрела на Макса, будто на несмышленыша.
– Денег у них много. – Было ясно, что "они" – это хозяева дачи. – А нынче что такое деньги? Бумажки. Другое дело – произведения искусства. Или там ювелирка, брулики… Эти штучки не дешевеют.
– Так и брали бы ювелирку.
– Ха! Ты знаешь, сколько стоит вот этот пузатый? – Танечка ткнула пальчиком в стекло, указывая на маленькую фигурку из слоновой кости, местами посеревшую от времени.
– Сколько?
Во всех случаях, когда в отношении чего-то можно было задать такой вопрос, ответы на него всегда волновали Макса. К вещам он подходил только с денежными мерками. Какая разница между "Нисаном" и "Мерседесом" (кроме отличий в их внешнем виде) Макс не знал: за руль он никогда не садился, ни одного метра даже в качестве пассажира в таких машинах не проехал. Все для него определяла цена: "Мерседес" дороже "Нисана" – значит он и лучше.
– Угадай.
Именно в тот момент Макс заметил, что Танечка откровенно заигрывает с ним. Она вдруг легонько подтолкнула его плечом и взглянула с особой многозначительностью.
– А что угадывать? Я бы за неё ничего не дал.
– Тундра! – Танечка заливисто засмеялась и ладошкой легонько дотронулась до груди Макса, словно отталкивала его. – Ну, тундра. Эта штука стоит тысячу баксов.
– Откуда знаешь?
– Хозяин гостям говорил.
– Трёп! – Макс покачал головой. – Твой штымп чернуху лепит.
– Ну да! Тут недавно к нему япошка подваливал. Увидел все это и глаза плошками.
Танечка оказалась в такой близости от Макса, что он ощутил тепло её тела, и тут же притянул её, прижал к себе.
– Какая ты мягкая.
– Пусти, – сказала Танечка, не повышая в голоса, но в нем не было главного – протеста и возмущения.
– Ой, ой, – Макс сомкнул объятия ещё крепче. – Будут ещё желания?