Коронер: Вот этот пистолет?
Джеффри Грей: Да.
Коронер: Установлено, что он принадлежит вам. У вас есть что добавить по этому поводу?
Джеффри Грей: Да, пистолет мой, но я не видел его уже больше года. Женившись и переехав, я оставил его в Солвей-Лодж, как и многие другие вещи. Мы снимали квартиру, и места хватало только для самого необходимого.
Присяжный: Хотелось бы услышать, зачем вообще вам понадобился пистолет.
Джеффри Грей: Его мне около двух лет назад подарил дядя. Я собирался в поездку по Восточной Европе, и, поскольку ходили слухи о беспорядках, дядя заставил меня взять с собой пистолет. Впрочем, мне ни разу не пришлось им воспользоваться.
Коронер: Вы хорошо стреляете?
Джеффри Грей: Превосходно.
Коронер: По мишени?
Джеффри Грей: По мишени.
Коронер: Вы сумели бы застрелить человека, находящегося на другом конце комнаты?
Джеффри Грей; Никогда не пробовал.
Коронер: Мистер Грей, идя по дорожке к дому, а затем обходя его, вы кого-нибудь встретили?
Джеффри Грей: Нет.
Коронер: Возможно, вы слышали звук выстрела?
Джеффри Грей: Нет.
Коронер: Значит, подходя к кабинету, вы не видели и не слышали ничего подозрительного?
Джеффри Грей: Ничего.
Ну что ему стоило услышать что-то или кого-нибудь увидеть, направляясь к дому тем ясным и теплым вечером? Ведь убийца должен был прятаться где-то неподалеку. Ну почему Джеф не встретил его или хотя бы не заметил, как тот убегает? Почему? Уж конечно, потому, что этот кто-то очень хорошо позаботился о том, чтобы Джеф его не увидел. Потому что он знал, что Джеф не сможет его увидеть. Потому что знал о приходе Джефа. Знал, что Джеймс Эвертон звонил ему и что Джеф сможет добраться до Солвей-Лодж не раньше, чем через четверть часа - время, за которое убийца успел застрелить Джеймса Эвертона и преспокойно скрыться. Разумеется, Джеф не мог ничего услышать или увидеть. Уж об этом-то убийца позаботился в первую очередь! Но Мерсеры! Они должны были услышать выстрел. И услышать его задолго до того, как миссис Мерсер спустилась из спальни, чтобы закричать в холле и вызвать своего мужа, который чистил в кладовой серебро. Марион сказала, он действительно его чистил и перепачкал себе руки. И чистил он его - а миссис Мерсер не кричала - до тех самых пор, пока Джеф не оказался в кабинете, держа в руке пистолет.
Про пистолет удалось выяснить очень многое. Пуля, убившая Эвертона, вне всякого сомнения, была выпущена именно из него. На нем были отпечатки Джефа. Да и как им не быть, если он сам его поднял? Другое дело, что на нем не было других отпечатков. На нем не было Других отпечатков! Значит, это никак не могло быть самоубийством. Да еще Джеф, как нарочно, уперся, что споткнулся о пистолет в самых дверях. Хилари вспомнила, как присяжные прямо-таки вцепились в эти слова, потому что от дверей до стола было минимум девять футов. И, поскольку Джеймс Эвертон умер мгновенно, не говоря уже об отсутствии на пистолете его отпечатков, о самоубийстве не могло идти и речи.
Хилари тяжело и протяжно вздохнула.
Поскольку выбирать приходилось между Джефом и Мерсерами, ясно было, что лгали они. И, однако, присяжные им поверили. И на следствии, и на суде.
Она прочла показания Марион. Абсолютно ничего. Несколько ничего не значащих вопросов и столько же ничего не меняющих ответов, но сердце Хилари обливалось кровью, когда она представляла себе, чего стоило Марион стоять там и давать их под присягой. Они с Джефом были так безраздельно, так абсолютно счастливы, что счастье окутывало их, как яркое свечение, и сопровождало всегда и всюду, делая счастливым каждого, кто его касался. А в темной и душной зале суда этот свет начал меркнуть. Снаружи был жаркий солнечный день - в газетах только и писали, что о жаре, - а в душной и мрачной зале суда Джеф и Марион смотрели, как гаснет их свет.
Коронер: Вы присутствовали при телефонном разговоре вашего мужа вечером шестнадцатого?
Марион Грей: Да.
Коронер: Вы запомнили время?
Марион Грей: Да. Часы как раз били восемь. Он подождал, пока они стихнут, и поднял трубку.
Коронер: Вы что-нибудь слышали?
Марион Грей: Я слышала, как Джеймс Эвертон попросил моего мужа приехать к нему в Солвей-Лодж.
Коронер: Вы хотите сказать, что слышали слова мистера Эвертона в буквальном смысле?
Марион Грей: Да, я слышала его голос совершенно отчетливо. Он хотел, чтобы Джеф немедленно к нему приехал. Он даже повторил это: "Ты слышал, мой мальчик? Немедленно". Потом мой муж спросил у него, что случилось, и он сказал, что не может говорить об этом по телефону. Он еще раз повторил, чтобы Джеф приезжал как можно скорее, после чего мой муж повесил трубку и сказал мне: "Это Джеймс. Хочет, чтобы я сейчас же к нему приехал", а я ответила, что все слышала. Муж еще сказал: "Кажется, он страшно расстроен. Никак не возьму в толк чем".
Потом ее спросили о пистолете. Марион ответила, что никогда раньше его не видела.
Коронер: Вы никогда прежде не видели его у своего мужа?
Марион Грей: Нет.
Коронер: Как давно вы женаты?
Марион Грей: Год и неделю.
Коронер: И за это время ни разу не видели этого пистолета?
Марион Грей: Ни разу.
Коронер: Вы снимаете квартиру на Модсли-роуд?
Марион Грей: Да.
Коронер: Вы живете там с самого момента замужества?
Марион Грей: Да.
Коронер: Насколько я понимаю, это не очень большая квартира?
Марион Грей: Не очень. Там только четыре комнаты.
Коронер: И, будь пистолет в квартире, вы бы об этом знали?
Марион Грей: Едва ли в этой квартире может находиться что-то, чего я бы не видела.
Коронер: Там нет запертых шкафов, ящиков?
Марион Грей: Нет.
Коронер: И вы никогда и нигде не видели этого пистолета?
Марион Грей: Я никогда и нигде не видела его раньше.
После этого коронер ее отпустил.
Хилари перевернула страницу.
Глава 5
Вызвали Берти Эвертона.
Коронер: Ваше имя Бертрам Эвертон?
Бертрам Эвертон: Ну да, конечно.
Коронер: Вы приходитесь покойному племянником?
Бертрам Эвертон: Ну да.
Коронер: Когда вы видели его в последний раз?
Бертрам Эвертон: Ну, я, знаете, ужинал с ним как раз накануне того, как это произошло. Удивительный, знаете, случай, потому что не сказать, чтобы мы часто виделись. И надо же.
Коронер: Вы хотите сказать, что были не в лучших отношениях со своим дядей?
Бертрам Эвертон: Ну, знаете, не сказать, чтоб уж настолько. Старался просто держаться от него подальше и все такое.
Коронер: Вы были в ссоре?
Бертрам Эвертон: Да вовсе нет. Я, знаете, вообще стараюсь ни с кем не ссориться.
Коронер: Возможно, у вас были какие-то разногласия?
Бертрам Эвертон: Ну, разве что во взглядах на жизнь. Уж больно дядя любил работать. В поте лица, своими руками и все такое. Лично я предпочитаю собирать фарфор, так что сами понимаете…
Коронер: Но вечером понедельника, пятнадцатого, вы все же с ним ужинали?
Бертрам Эвертон: Ну да. Я же говорил.
Коронер: Вы в это время жили в Шотландии?
Бертрам Эвертон: Да. В Эдинбурге.
Коронер: И вы проделали такой путь ради ужина с дядей, отношения с которым оставляли, мягко говоря, желать лучшего?
Бертрам Эвертон: Ну, это вы уж хватили. Все было не совсем так.
Коронер: Может быть, в таком случае вы расскажете нам, как именно это было, мистер Эвертон?
Бертрам Эвертон: Ну как… Я ведь коллекционирую фарфор, а в таком месте, как Эдинбург, нет-нет чего-нибудь да найдешь. То есть совсем даже не обязательно, что найдешь, может статься, и нет, но все равно ищешь, потому что никогда ведь не знаешь, сами понимаете. Так вот, для себя я, правда, ничего не нашел, но я знаю тут одного парня, который интересуется керамикой, Уайт его зовут.
Коронер: Это существенно?
Бертрам Эвертон: Ну, я лично так не думаю; просто мне показалось, что вы захотите, знаете ли, узнать.
Коронер: Не могли бы вы по возможности коротко рассказать нам, что заставило вас приехать из Эдинбурга и встретиться с дядей?
Бертрам Эвертон: Ну, в том-то, знаете, и загвоздка, что приезжал я, собственно, не за этим. Я приехал увидеться с парнем, который скупает керамику, - я уже говорил, что его зовут Уайт? - потому что, знаете, я наткнулся на дивный комплект пивных кружек с изображением всех генералов, участвовавших в мероприятии, которое, знаете, обычно называют Мировой войной; выполненный в единственном экземпляре и вообще очень интересный во всех отношениях для каждого, кто этим интересуется, если вы меня понимаете. И, поскольку владелец комплекта собирался продавать его музею Кастла, я подумал, что моему приятелю стоит, знаете ли, поторопиться с предложением, и немедленно отправился его повидать.
Коронер: И вы его повидали?
Бертрам Эвертон: Ну в общем, знаете, нет. Он улетел в Париж. Под влиянием, как говорится, импульса. Так что я позвонил дяде Джеймсу и предложил вместе поужинать.
Коронер: Вы только что сказали, что предпочитали видеться как можно реже. Что же заставило вас изменить своим привычкам в этом случае?
Бертрам Эвертон: Ну, я был, можно сказать, на мели. Поэтому бесплатно покушать, поболтать по-семейному и все такое пришлось как нельзя более кстати; вы меня понимаете.
Коронер: У вас было какое-нибудь конкретное дело, которое вам хотелось бы обсудить с покойным?
Бертрам Эвертон: Ну, разве что насчет содержания для моего братца. Он, понимаете ли, выплачивал ему содержание, и мы тут подумали, что будет не то слово как замечательно, если удастся уговорить старика немного его увеличить, и я обещал посмотреть, что можно сделать, - если подвернется случай и вообще, ну, вы меня понимаете.
Коронер: Итак, вы поужинали со своим дядей. Удалось ли вам обсудить вопрос о содержании, которое он выплачивал вашему брату?
Бертрам Эвертон: Ну, я бы не решился назвать это обсуждением. Я просто сказал: "Как насчет содержания Фрэнка, дядя Джеймс?", а он ответил… Мне что, нужно повторять все, что он ответил?
Коронер: Если это имеет отношение к причине, по которой он изменил завещание.
Бертрам Эвертон: Ну, думаю, можно сказать, имеет, потому что он, понимаете, так здорово мне все расписал про старину Фрэнка. В том числе, что ему лучше поторопиться и подыскать себе какую-никакую работу, потому что, если с ним - это с дядей - что-нибудь случится, старина Фрэнк окажется без единого пенни, поскольку у него - дяди, понятно - руки так и чешутся изменить завещание, вычеркнув из него всех этих проклятых лизоблюдствующих подхалимов, уверенных, что они могут неплохо им попользоваться, но очень здорово ошибающихся, о чем они и узнают, не пройдет и двадцати четырех часов. Ну, я даже, знаете, немного опешил и сказал: "Помилуйте, дядя! Про старину Фрэнка и злейший враг не скажет, что он подхалим". А он посмотрел на меня как-то совсем уж нехорошо и сказал: "Я не о Фрэнке говорю".
Коронер: В сущности, он сообщил вам о своем намерении изменить завещание?
Бертрам Эвертон: Ну, прозвучало, во всяком случае, очень на то похоже, согласитесь.
Коронер: Он сообщил вам, что намерен изменить завещание в вашу пользу?
(Свидетель замялся).
Коронер: Прошу вас ответить на этот вопрос.
Бертрам Эвертон: Ну, знаете, как-то даже неловко отвечать на такие вопросы.
Коронер: Боюсь, мне придется попросить вас все же на него ответить. Он говорил вам, что новое завещание составлено в вашу пользу?
Бертрам Эвертон: Ну, знаете, почти.
Коронер: И что же он вам сказал?
Бертрам Эвертон: Ну, если вам действительно необходимо знать, он сказал, что раз уж ему приходится выбирать между льстивым лицемером и шутом гороховым, он, знаете, лучше уж выберет дурака.
(Смех в зале.)
Коронер: И вы отнесли это замечание на свой счет?
Бертрам Эвертон: Ну, во всяком случае, мне так, понимаете, показалось.
Коронер: Истолковав его как намерение изменить завещание в вашу пользу?
Бертрам Эвертон: Ну, знаете, я не особенно верил, что он и впрямь это сделает. Я просто решил, что он поссорился с Джеффри.
Коронер: Он сам вам это сказал?
Бертрам Эвертон: Нет. Просто, знаете, мне так показалось.
Щеки Хилари вспыхнули от негодования. В настоящем суде ему ни за что не позволили бы говорить такие вещи. А на коронерском расследовании - пожалуйста! И до чего же некстати вылез этот злосчастный Берти со своими догадками насчет ссоры между Джефом и его дядей! За все время расследования не появилось и намека на доказательство, что эта ссора была, и, однако, все воспринимали ее как данность. А уж после выступления Берти Эвертона никто и не сомневался, что ссора между Джеффри Греем и Джеймсом Эвертоном состоялась после того, как последний, изобличив Джеффри в чем-то очень неблаговидном, изменил свое завещание. Присяжные, осудившие Джеффри, думали точно так же, потому что стоит какому-нибудь убеждению поселиться в общественном сознании, от него уже практически невозможно избавиться. И пустое предположение Берти, несомненно, сильно укрепило присяжных в решении натянуть на голову судьи черную шапочку .
Хилари перевернула страницу. Материалы состояли частью из газетных вырезок, частью из перепечатанных записей стенографии. На следующей странице оказалась фотография Берти Эвертона: "Мистер Бертрам Эвертон выходит из зала суда". Хилари однажды видела его на слушаниях, но это было все равно что пытаться вспомнить кошмар. Даже теперь, изо всех сил всматриваясь в снимок, она никак не могла составить о Берти четкого представления. Не слишком высокий, не слишком низкий. Неправильные черты лица и длинные волосы. К тому же фотография была довольно размытой и, естественно, черно-белой. Хилари удалось вспомнить, что волосы у Берти рыжие. Ей еще показалось тогда, что их слишком много и они слишком длинные.
Она стала читать его показания дальше.
Берти сообщил, что прибыл на Кингз-Кросс пятнадцатого июля в половине шестого вечера десятичасовым экспрессом из Эдинбурга и, поужинав с Джеймсом Эвертоном, успел на обратный поезд, отправлявшийся с Кингз-Кросс в час пятьдесят ночи, и утром шестнадцатого в девять тридцать шесть был уже в Эдинбурге. С вокзала он отправился прямо в отель "Каледониан", позавтракал и лег отсыпаться. (Далее следовали пространные объяснения, что ему никогда не удается выспаться в поездах.) В половине второго спустился на ленч, после чего писал письма: своему брату и мистеру Уайту, упоминавшемуся ранее в связи с набором пивных кружек. В промежутке ему пришлось пожаловаться на неисправный звонок в номере. Вскоре после четырех он вышел прогуляться и по пути заглянул в контору узнать, не было ли для него телефонных звонков. Он ожидал, что владелец кружек захочет с ним связаться. Вернувшись в отель, он сразу прилег. Ему так и не удалось до конца выспаться, и он не очень хорошо себя чувствовал. В ресторан он спускаться не стал, поскольку есть ему не хотелось. Вместо этого он позвонил вниз и заказал бисквиты. Съев несколько, он запил их из своей фляжки и лег спать. Он затрудняется сказать, который был час. Что-то около восьми вечера. Он не смотрел на часы. Честно говоря, ему было здорово не по себе и очень хотелось спать. Проснулся он уже на следующее утро. Было девять часов, и горничная принесла ему чай, как он и распорядился накануне. На вопрос, чем именно он занимался во время своей отлучки из отеля, сказал, что затрудняется ответить. Просто слонялся по городу. Заглянул в пару мест и пропустил пару стаканчиков.
На этом Берти Эвертона и отпустили.
Следующим документом оказалась отпечатанная копия показаний Анни Робертсон, горничной отеля "Каледониан". Неясно было только, приобщили их впоследствии к делу или нет. Это была просто копия.
Анни Робертсон показала, что к шестнадцатому июля мистер Бертрам Эвертон проживал в отеле уже несколько дней. Он приехал то ли двенадцатого, то ли одиннадцатого, хотя, возможно, что и тринадцатого. Точнее она вспомнить не смогла и посоветовала обратиться к управляющему. Мистер Бертрам Эвертон занимал комнату номер тридцать пять. Вторник, шестнадцатое, она помнила прекрасно. Помнила и жалобы мистера Эвертона на неисправный звонок в его номере. Звонок, на ее взгляд, был в полном порядке, но она обещала вызвать электрика, потому что мистер Эвертон настаивал, что иногда он все-таки не звонит. На звонок мистер Эвертон жаловался около трех часов дня. Сам он в это время занимался составлением писем. Тем же вечером, около половины девятого, из его номера поступил звонок, и она ответила. Мистер Эвертон попросил принести бисквитов. Сказал, что неважно себя чувствует и ложится спать. Она принесла ему бисквиты. Выглядел он, по ее мнению, не столько больным, сколько пьяным. В среду, семнадцатого, она, как он и просил, принесла ему в девять часов утра чай. Мистер Эвертон уже полностью пришел в себя и выглядел совершенно нормально.
Хилари прочитала этот документ дважды, после чего заново просмотрела показания Берти. Он вышел из отеля около четырех и пропадал где-то до половины девятого. Получалось, что он все же успевал долететь до Кройдона и к восьми часам оказаться в Пугни, или, во всяком случае, ей так казалось. Но вот чего он уж точно не успевал, так это снова оказаться через полчаса в своем номере в отеле "Каледониан", чтобы заказать бисквитов и пожаловаться на плохое самочувствие. В восемь Джеймс Эвертон был еще жив и разговаривал с Джефом по телефону. Поэтому, кем бы его убийца ни оказался, он никак не мог быть его племянником Берти Эвертоном, который в половине девятого кушал в Эдинбурге бисквиты.
Хилари с сожалением оставила Берти в покое. Он изумительно подошел бы на роль убийцы, но, к несчастью, совершенно не подходил на нее.