– Фальшивые, конечно. Лучшая имитация в мире. Все камни без фольги. Четыре рубля за штуку: кольца, булавки для галстуков, американские запонки для сорочек, сережки в оправе... Бриллианты Тэта, сохраняют блеск, моются и чистятся как настоящие. И заметьте, реклама не врет. Да взгляните же! – Петя протянул руку.
– Откуда они у вас? – Мура схватила винно-желтый камешек. – Это топаз?
– Подделка...
–А не могу ли я его у вас взять? На время, конечно. – Глаза Муры зажглись.
– Рад вам услужить, Мария Николаевна, у меня таких много. Фирма Тэт спонсирует наши велогонки. Иногда и мне кое-что перепадает, перепадало... Ну, то есть, чтобы нужная ставка выиграла... И Степан недаром на велодроме крутился...
Мура не слушала, щеки ее горели лихорадочным румянцем.
– Вы придете, Мария Николаевна, сегодня на велодром? – робко спросил Петя.
– Приду, голубчик, непременно, не тревожьтесь, – возбужденно зашептала Мура, – но прежде хочу попросить вас еще об одном одолжении. Совсем маленьком.
Мура приложила палец к губам и сделала Пете знак следовать за ней. Сама она крадучись двинулась по улице, внимательно осматривая мостовую, тротуары, подворотни, всякие закутки. Петя покорно следовал за нею. Она остановилась у скверика.
– Петя, – сказала она приглушенно, – смотрите туда, за скамью, левее. Видите?
– Что? – Петя безотчетно перешел на шепот.
– Кота видите?
Черного изможденного кота Петя видел. Кот распластался в зарослях травы и сквозь стебли – глазами, ушами, усами – следил за воробьями, возившимися на песчаной дорожке.
– Мне надо его поймать и посадить в корзину, – проникновенно пояснила Мура. – Он потерялся.
Петя замер. Оценивающим взглядом обвел пространство. Молча снял фатовской пиджак, зашел на цыпочках с подветренной стороны и с пиджаком в руках упал на несчастное животное. Борьба была неравной и короткой. С видом победителя Петя засунул орущего кота в корзину, протянутую ему изящной барышней в шляпке с фиалками.
–Петя, голубчик, вы настоящий друг!
Мура чмокнула юношу в розовую колючую щеку. Петя зажмурился от неожиданности, а когда открыл глаза, увидел, что девушка остановила извозчика и, помахав ручкой в кружевной перчатке, скрылась, бережно прижимая к груди безобразную корзину, укрытую ситцевым платком с линялыми колокольчиками.
Через Тучков мост владелица бюро "Господин Икс" быстро добралась с Васильевского до Петербургской. Из-за стола навстречу ей вскочил багровый Бричкин – перед ним на стуле восседала гневная госпожа Брюховец.
Мура быстро прошла к столу и горделиво водрузила на столешницу корзину:
– Вот ваш Василий. А вот и потерянный топаз. Нашлись на Сенной.
Она вынула из ридикюля Петин камушек и положила его перед посетительницей.
– Добрый день, Мария Николаевна, – прохрипел Бричкин, с опаской поглядывая на корзину.
Госпожа Брюховец поднесла к близко посаженым глазам лорнет.
– Топаз не тот, подделка. – Она брезгливо уронила камешек на столешницу и стала развязывать углы платка, который прикрывал корзину. – И кот не мой. – Она презрительно скривилась.
– Он отощал от долгих скитаний, – нахмурилась Мура, не решаясь взглянуть на Со-фрона Ильича. – Посмотрите внимательно.
– Я своего Василия знаю! – возвысила голос госпожа Брюховец. – Это не он. Но усердие ваше вижу. Даю вам еще один шанс. Завтра полнолуние. В ночь перед полнолунием происходит прием в петербургскую масонскую ложу. Знающие люди говорят, что для ритуала требуется кот, похожий на моего Василия: крупный, черный, умный. Если вы настоящие детективы, спасите ни в чем не повинное животное!
Глава 9
Со всевозможной строгостью и убедительностью успокоив неистового коммерсанта Эроса Ханопулоса и отправив его в сопровождении агента в гостиницу "Гигиена", Карл Иванович возвратился в кабинет на Литейном. Следователь Вирхов чувствовал, что падает с ног, но и не думал ехать в уютную, холостяцкую квартиру, где его ожидал кот Минхерц, привыкший ночами вместо подстилки использовать хозяина. Уверенно топоча твердыми лапками, кот неизменно устраивался спать на левом подреберье хозяина, там, где был шрам от старой раны, едва не ставшей смертельной.
Вирхов счел за лучшее запереться и прикорнуть на диванчике, под шинелью. Он укрылся с головой, но в сон погрузился не сразу – перед внутренним взором его стоял окутанный розовым светом город, в приотворенное окно врывалось бестолковое радостное чириканье.
По описанию грека вдова лейтенанта Митрошкина походила на хипесницу Розочку, но Вирхов начал сомневаться, что в дело впутана известная полиции мошенница. Уж больно высокопоставленная особа благодетельствует ей. Ни арестовать, ни допросить нельзя –разразится скандал, начнутся служебные неприятности. А гусь сухим из воды выйдет.
И кто только посоветовал коммерсанту бежать на Литейный? И взрыв в Воздухоплавательном парке, в общем-то, не его, Вирхова, дело. При такой бестолковщине порядка в Российской империи никогда не будет: сыск, жандармерия, охранка, судебные органы, полиция путаются друг у друга под ногами, создают неразбериху, закрывают глаза на очевидное: слабеет государство российское. Блюстителей закона вроде бы много, но одна видимость, иначе не стали бы по каждому пустяку в Окружной суд бегать...
Сон Вирхова был неглубоким и тревожным. Сквозь сукно угревшей его шинели он услышал робкий стук в запертую дверь и с неохотой встал. Смущенный письмоводитель прятал глаза.
– Господин следователь, – сказал он в спину Вирхову, отправившемуся в смежную комнату, чтобы ополоснуть лицо и руки холодной водой. – Павел Мироныч очнулись, просят Вас его простить.
Вирхов передернул плечами, оправил мундир, провел расческой по светлым, начинающим редеть волосам, и только тогда разомкнул губы:
– Веди, пока никто из начальства этого позора не видел.
Через пять минут Вирхов, подобно монументу, сидел за столом, перед ним стоял помятый и всклокоченный кандидат Тернов: серовато-зеленое осунувшееся лицо, тоненькая шейка, жалобно выглядывающая из несвежего воротничка рубашки, поникшие светлые усики.
– Вы, милостивый государь, считаете, что ваша практика состоит в гулянках и попойках? – пустился с места в карьер Вирхов.
– Никак нет... Карл Иваныч, простите... Неопытен еще в употреблении зелья...
Сконфуженный юнец переступил с ноги на ногу.
– И чему вас только в ваших университетах учат? – сел на любимого конька Вирхов.
– Виноват, Карл Иваныч, трех свидетелей доставил, а на четвертом споткнулся.
Казалось, раскаяние кандидата глубоко и безгранично.
– А пятого вообще не нашли, – грозно насупился Вирхов. – И в таком виде вы собираетесь заявиться в Эрмитаж или на квартиру к господину Глинскому?
– Я приведу себя в порядок, господин следователь, не сомневайтесь...
Вирхов подмигнул письмоводителю, смиренно затаившемуся в уголке. Тот понимающе кивнул, достал из шкафчика фляжку и плеснул на дно казенного стакана темную жидкость.
– Примите лекарство, – велел Вирхов. – Небось голова раскалывается.
Павел Миронович, не дожидаясь повторных приглашений, с жадностью выпил коньяк, облизнул губы, глубоко вдохнул и замер – огненная волна, растекаясь по кровеносным сосудам, гасила невыносимую внутреннюю дрожь, охватывавшую каждую клеточку кандидатского организма.
– Есть ли у вас что мне сообщить по вчерашнему делу?
С чувством благодарности Тернов приблизился к столу начальника и, перегнувшись в талии, затараторил:
– Теперь я понимаю завсегдатаев "Аквариума" – на своем опыте испробовал чары Дашки. Никак не отделаться, особа динамитная и зажигательная. Едва довел до Литейного, а что наобещал ей за этот визит, не помню, может, горы золотые...
– Зачем вел-то сюда пьяную?
– Боялся, что скроется, думал, ее сообщение важно для вас. Она заявила, что несчастный случай в Воздухоплавательном парке – не несчастный случай. Студенцов выполнил давнюю свою угрозу – погиб у нее на глазах, так как она не отвечала ему взаимностью.
– Не отвечала? – усомнился Вирхов.
– Ну, не в той степени, как он хотел. Он жить без нее не мог. А она отказывалась бежать с ним в Америку!
– И правильно делала. Кому она там нужна? Там своих развратниц хватает! А что она лепетала насчет какого-то общего друга?
– Не помню, – понурился Тернов. – Она такое говорила?
– Да, вчера, в вашем присутствии. Вижу, память у вас отшибло. – Вирхов усмехнулся. – Признаюсь, у меня у самого голова кругом. Вы-то отсыпались на казенных нарах, а я почти и глаз не сомкнул за ночь.
Смысл начальственного выговора состоял в том, что в отличие от хилой молодежи сыщики старшего поколения способны выдержать все удары судьбы и оставаться к началу присутственного дня свежими как огурчики.
– Ладно, – махнул рукой Вирхов, – приводите себя в порядок. И разыщите мне Глинского. С Дашкой поговорю сам. И поторапливайтесь. Работать некому – все по дачам прохлаждаются. Вчера коммерсанта ограбили. Не знаю, как и замять.
– Вы... вы хотите избавить преступника от возмездия? – не веря своим ушам, пролепетал кандидат.
– Да, черт вас возьми, да!
Вирхов вскочил, струхнувший кандидат попятился к дверям. Карл Иванович дождался, пока за непутевым помощником закроется дверь, устало опустился и, достав из ящика папку с бумагами, погрузился в чтение: освежить в памяти все, что удалось добыть по делу в Воздухоплавательном парке.
Добыть удалось немного. А точнее – пшик. Никто ничего не видел, никто ничего не знает. Однако купеческий сынок мертв, и отец Онуфрий, готовясь предстать пред Всевышним, лежит в погребальных одеждах. Правда, Вирхов не исключал и того, что из толпы летели букеты цветов, и в одном из них могло быть спрятано взрывное устройство.
Карл Иванович взглянул исподлобья на письмоводителя – как бы опасаясь, что ушлый соглядатай прочтет ужасную мысль, мелькнувшую у него в мозгу: а что, если взрывное устройство было у самого отца Онуфрия? Не для покушения на Лейкина, разумеется. А с целью погибнуть во славу Господа. Публичное самоубийство – акт православного протеста против дерзкого стремления человека посоревноваться с Господом, подняться в небеса? Впрочем, Вирхов не слыхал, чтобы иерей Мироновской церкви лейб-гвардии Егерского полка с неодобрением высказывался о воздухоплавании.
Вирхов отер испарину со лба, кощунственные версии всегда вызывали в нем приступ мистического ужаса, но что он мог поделать – мозг вырабатывал версии самостоятельно, как механическая машина.
Да, а что лепетала сегодня ночью Мария Николаевна Муромцева насчет кота? Возможно, она явилась на Литейный сама, без вызова, едва ли не в полночь, чтобы поделиться важными наблюдениями, а он... Так и не расспросил девушку, не поинтересовался. Довели его до белого каления сначала кандидат Тернов с Дашкой, а затем разутый Эрос Ханопулос. Как он ползал у ножек Марии Николаевны! Но при чем здесь кот?
Карл Иванович откинулся на спинку стула и воззрился в потолок. Мог ли злоумышленник использовать кота для взрыва в Воздухоплавательном парке? Никто из опрошенных о коте не упоминал. Почему им интересовалась Мария Николаевна?
Вирхов снял трубку телефонного аппарата и позвонил на квартиру Муромцевых. Телефонная барышня сообщила, что к аппарату никто не подходит. Тогда Вирхов попросил соединить его с квартирой доктора Коровкина.
Здесь судьба ему улыбнулась. Доктор подошел к аппарату и на вопрос, где находится Мария Николаевна Муромцева в столь ранний час, ответил, что вероятней всего, в своем детективном бюро.
– Неужели у нее уже есть клиенты? – засомневался Вирхов.
– Утверждает, что нет отбоя, – иронически подтвердил доктор.
– А что именно она расследует?
– Определенно сказать не могу. – Доктор понимал, что любопытство Вирхова не случайно. – Дело строго конфиденциальное. В подробности не посвящен. Знаю лишь, что вчера она покупала заячьи шкурки на Сенном, а ее помощник навещал физиолога Павлова.
– А зачем Мария Николаевна пожаловала на Литейный?
– Скорее всего, хотела посоветоваться с вами, как с опытным человеком.
Вирхов самодовольно засопел.
– А я думал, она хотела сообщить нечто о несчастном случае в Воздухоплавательном парке. Что-то о коте...
– Я кота там не видел. Вот что значит природная наблюдательность!
– Поэтому-то патент на открытие бюро и получила фройляйн Муромцева, а не вы и не я. Если сегодня увидите Марию Николаевну, не сочтите за труд передать ей мои извинения – вчера не смог внимательно выслушать. Готов встретиться с ней в любой удобный для нее час.
– Непременно, Карл Иваныч, – заверил старинного друга доктор Коровкин, – тем более, она надеется как можно быстрее завершить дела и выехать на дачу.
Вирхов догадывался, что на дачу стремится и его собеседник – там находится красавица Брунгильда Николаевна, за которой не один год ухаживает нерешительный доктор.
– Молодость, легкомыслие, любовь, – вздохнул Вирхов, – понимаю...
Положив трубку, следователь улыбнулся– и ему не мешало бы выбраться из петербургской духоты на денек-другой к финскому взморью, повидать симпатичную Полину Тихоновну. Как жаль, что судьба не свела их раньше, когда он был молод, имел бравый вид, решительный характер и шевелюру без проплешин. О такой рассудительной, заботливой, миловидной спутнице жизни можно только мечтать!
– Не пора ли нам побеседовать с мадемуазель Прынниковой? – Вирхов глянул на письмоводителя, который тут же вскочил и устремился к дверям. – Если дамочка все еще бузит, не приводите.
Но Дарья Анисимовна Прынникова, известная в "аквариумных" кругах как Дашка-Зверек, явилась пред светлые очи следователя в образе самого кроткого и смиренного создания, хотя и изрядно помятого, – ее черные кудельки совершенно потеряли форму, красное платье обвисло. Усаживаясь на предложенный ей стул, она запричитала:
– Господин следователь, я ни в чем не виновата. Обидеть бедную девушку может каждый, а вот защитить некому.
– Насчет бедности вы поскромничали, – ласково отозвался Вирхов, подыгрывая важной свидетельнице. – Ваши украшения говорят о другом.
– Вы о серьгах? – обиженно пропела Дашка. – Так бриллианты фальшивые, подделки. В Американском Доме бриллиантов Тэт купленные... Господин Оттон не осмелился бы дарить порядочной даме из высшего света такую дрянь, а мне – пожалуйте.
Помятая дива закрыла ладошками узкое личико с размазанными по щекам румянами, тоненькие пальчики ее были усеяны перстнями.
– И перстни поддельные? – спросил участливо Вирхов.
– Почти все, – с неохотой призналась Прынникова. – Рубин, конечно, не сиамский, но крупный, настоящий, хорошо со сцены виден. Петя подарил. И сердолик натуральный, хотя и простенький – матушкин подарок. Топаз тоже фальшивый. А изумруд дорогой, от Студенцова. – Красотка перекрестилась. – Вот Павел Мироныч вчера обещал осыпать бриллиантами. Да не верю я ему. Жалованье небось мизерное. Да и наследства не предвидится.
Черные лукавые глазки выжидательно уставились на следователя.
– Вы правы, голубушка, – Вирхов сочувственно вздохнул, – от него гор золотых не ждите. Жизнь ваша нелегкая, не стал бы вас томить, да вы вчера сами здесь заснуть изволили.
– Перебрали немного, – легко согласилась Дарья, – я вчера не пела в "Аквариуме", свободна была. Думала бедной матушке в Углич письмо писать, да ваш красавчик увлек меня в ресторан. Хотелось развеяться. Степана жалко, не пропащим он человеком был.
–О Степане я и хотел с вами побеседовать, Дарья Анисимовна. – Вирхов приступил к существу дела. – Слышал, он оказывал вам знаки внимания.
– Не только знаки, – с готовностью уточнила Дарья, – он своей жизни без меня не мыслил. Я его уж так увещевала: прекратил бы кутежи, помирился бы с отцом, продолжил бы дело...
Дива говорила горячо и искренне, хитрая гримаска сошла с ее подвижного лица, и оно, несмотря на стершийся грим и безжалостный дневной свет, показалось Вирхову если не красивым, то очень миловидным.
– Слышал, он хотел бежать в Америку? – осторожно вступил Вирхов.
– Бывало, нашептывал мне, да все под хмельком... взаимной страсти домогаясь. Ни за что погиб! Судьба... – Дарья вздохнула с досадой. – Думал, отец Онуфрий усовестит его папашу. Дар желал преподнести.
– А почему он выбрал Воздухоплавательный парк?
– Не знаю, господин следователь, Степан человек природный, импульсивный, нетерпеливый...
– А кто предложил ехать на праздник?
Дарья нахмурила узкий лобик, сосредоточенно помолчала.
– Там весело, народу много. Все хотели. Кто первый сказал – не помню.
Вирхов чувствовал непритворное желание словоохотливой красотки помочь следствию.
– А что вы говорили вчера об общем друге Степана?
– Когда мы в экипаже ехали, он что-то плел мне о лучшем друге, дескать, без него не видать ему футляра деревянного. Я и пошутила – который друг лучший? А он сказал – наш общий. Не протрезвел, видно. Плохо соображал.
– Общий друг – кто это? Не господин ли Глинский?
– Что вы! Платон на Степана смотрел свысока, лишь в компании терпел, все потешался. Степан скорее о Густаве говорил.
– О господине Оттоне? – Вирхов поднял плоские белесые брови. – Вы думаете, в футляре было что-то... необычное?
– Густав социалист и насмешник. Он мог всучить Степану сюрприз. У него дома такой есть. Но почему вас интересует футляр? – удивилась шансонетка.
Вирхов уклонился от прямого ответа: неужели сейчас явится из музыкальных уст с размазанной помадой искомая истина?
– Футляр с золотым крестом на крышке, какие там сюрпризы?
– Как какие? – Дарья всплеснула руками. – Нажмешь на незаметную кнопочку – и из-под крышки черт выскакивает!
Глава 10
– Когда я служил в артиллерии, – заговорил осторожно Софрон Ильич Бричкин, когда за госпожой Брюховец захлопнулась входная дверь, – был у нас кухмистер, кормил нас весьма неплохо, но опытные мои товарищи утверждали, что продукты он подворовывает. Потому что любимой приправой к обеду у кухмистера были жалобы на разжиревшего при нем кота Пыжика, что без спросу лакомится сметаной, мясом и прочими яствами. Без преувеличения, котяра вымахал величиной с доброго поросенка. И знаете, что наши шутники сделали? Достали где-то здоровенную свинью, обмотали ее черной шкурой, а на морду нацепили разрисованную кошачью маску из папье-маше – не лень же было возиться! И запустили это чудовище к повару, когда он спал...
– Зачем вы меня пугаете, Софрон Ильич? – уныло откликнулась Мура. Ее попытки вытащить забившегося под стол принесенного ею кота не увенчались успехом: он злобно фыркал и не хотел покидать надежное убежище. – Вы думаете, нам придется отправляться на тайное собрание масонов?
Втайне Мура надеялась, что Софрон Ильич подтвердит ее крепнущее убеждение, что мадам Брюховец – сумасшедшая, хотя опрошенные ее помощником подруги-котовладелицы и отзывались о ней как о даме приятной и респектабельной. Но Бричкин только тяжело вздохнул.
– Туда не так-то просто проникнуть.