Мэкки вновь пошатнулась, и по ее виду я понял, что она близка к обмороку.
Я наклонился к ней и правой рукой крепко обхватил за талию, тем самым предотвратив падение. Она привалилась ко мне, и это позволило мне теперь ее прочно удерживать, а поскольку ее рука была продета через поводья, то лошадь также держалась рядом с моей и не могла отойти - морды наших скакунов почти соприкасались.
Я перехватил ее поводья левой рукой, а правой - просто крепко прижал к себе; по мере того как ее лошадь отходила в сторону, Мэкки соскальзывала с седла, пока наконец не очутилась лежащей на холке Обидчивого поперек моих коленей. Я удерживал ее и не давал ей упасть, но с ней я не мог и спешиться, поэтому обеими руками я начал подтягивать ее и взваливать на Обидчивого до тех пор, пока она не оказалась в полулежачем-полусидячем положении поперек передней части моего седла. Обидчивому это явно не понравилось. К тому же и лошадь Мэкки уже отошла на всю длину поводьев и вот-вот готова была вырваться; я начал мучительно соображать, что лучше: отпустить ее лошадь или постараться удержать, везде лед, а он представляет опасность; если отпустить, то, возможно, мне удастся убедить Обидчивого вернуться домой с двойным грузом и избавить нас от больших несчастий, чем обморок. Настоятельная необходимость оказать ей срочную помощь требовала действий, и я готов был сделать все возможное.
Обидчивый безошибочно понял команду, поданную моими ногами, и послушно повернул в сторону дома. Я решил, что лошадь Мэкки, пока она идет с нами, тоже не буду отпускать, и та, будто получив сообщение о необходимости возвращаться домой, словно в сказке, вела себя послушно и больше не пыталась убежать.
Не прошли мы и трех шагов, как Мэкки очнулась и пришла в полное сознание, подобно внезапно зажегшемуся огоньку.
- Что произошло?..
- У вас был обморок. Вы начали падать.
- Я не могла так устать, - ответила она, явно не сомневаясь, что, тем не менее, все так и было. - Позвольте мне спешиться. Я ужасно себя чувствую.
- Вы можете стоять? - волнуясь, спросил я. - Давайте я лучше довезу вас так.
- Нет. - Она перевернулась на живот и начала медленно сползать вниз, пока ноги не коснулись земли. - Какая глупость. Сейчас со мной все в порядке, действительно, все нормально. Передайте мне поводья.
- Мэкки…
Неожиданно она отвернулась, и ее судорожно вырвало на снег.
Я спрыгнул с Обидчивого и, не выпуская поводьев наших лошадей, поспешил на помощь моей спутнице.
- О боже, - слабым голосом, доставая платок, сказала она. - Должно быть, съела чего-нибудь…
- Не мою готовку?
- Нет, - комкая платок, выдавила улыбку Мэкки. Они с Перкином вчера вечером ушли до того, как я подал приготовленных в гриле цыплят.
- Я чувствую недомогание уже несколько дней.
- Сотрясение мозга.
- Нет, это началось еще до катастрофы. Видимо, это результат напряжения после судебного процесса. - Она сделала несколько глубоких вдохов и вытерла нос. - Сейчас я чувствую себя вполне нормально. Не знаю, в чем тут дело.
Она с недоумением смотрела на меня, я же отчетливо увидел, какая мысль промелькнула у нее в голове и изменила выражение лица, на котором отразилась смесь удивления и надежды… и радости.
- Ах! - возбужденно воскликнула она. - Вы думаете… я имею в виду, что меня подташнивает по утрам уже всю эту неделю… а после двух лет бесплодных попыток я уже перестала на что-либо надеяться, но все равно я не знала, что это приводит к таким болезненным ощущениям в самом начале… я имею в виду, я даже не подозревала… все эти женские недомогания проходят у меня очень нерегулярно.
Она замолчала и рассмеялась.
- Не говорите Тремьену. Не говорите Перкину. Я немного подожду, чтобы убедиться наверняка. Но я уверена. Этим объясняются многие странные ощущения, которые я испытывала на прошлой неделе, например зуд в сосках. Мои гормоны, должно быть, бунтуют. Не могу этому поверить. Мне кажется, я взорвусь.
Я подумал, что никогда раньше не видел такой неподдельной радости, и был чрезвычайно рад за Мэкки.
- Вот это открытие! - продолжала она. - Будто глас ангельский… если это не богохульство.
- Повремените с окончательным выводом, - осторожно сказал я.
- Не будьте глупеньким. Я знаю. - Неожиданно она опустилась на землю: - Тремьен, должно быть, сходит с ума, что нас нет.
- Я поскачу к нему и скажу, что вы нездоровы и должны возвращаться домой.
- Нет, ни в коем случае. Я в порядке. Никогда в жизни не чувствовала себя лучше. Все великолепно. Подсадите меня.
Я сказал, что ей необходим отдых, но она категорически отказалась. В конце концов мне пришлось уступить ее настойчивости - я аккуратно приподнял свою спутницу и усадил в седло, сам же вскарабкался на широкую спину Обидчивого. Как ни в чем не бывало она натянула поводья и, оглянувшись, чтобы убедиться, следую ли я за ней, средним кантером поскакала по дорожке. Я присоединился к ней, надеясь, что весь путь мы будем выдерживать этот темп, но, как только я догнал ее, она немедленно увеличила скорость; осадить коня у меня не хватило бы опыта - мог бы запросто вылететь из седла, поэтому, прижав руки к холке Обидчивого, как учила Мэкки, я понесся вслед, положившись на удачу.
Под конец Мэкки пустила свою лошадь быстрым галопом, и именно на такой скорости мы проскакали мимо Тремьена. Я был абсолютно уверен, что Тремьен не покинул своей наблюдательной площадки и смотрит на нас, хотя даже боковым зрением я его не видел, поскольку полностью сосредоточился на том, чтобы не потерять равновесия, не выпустить поводьев и не прозевать какого-нибудь препятствия прямо перед собой.
Обидчивый, слава Всевышнему, замедлил бег сразу же, как это сделала лошадь Мэкки, и остановился в весьма естественной манере без всякого намека сбросить седока, будь то в пятницу или в какой другой день. Бездыханный и в то же время возбужденный, я подумал, что еще одна или две такие пробежки, и я запросто сыграю в ящик прямо с широкой спины Обидчивого.
- Где вас черти носили? - обратился ко мне Тремьен сразу же, как только подошел к участникам пробежки. - Я уж подумал, что у вас душа ушла в пятки и вы решили не рисковать.
- Мы просто разговаривали, - вмешалась Мэкки.
Тремьен взглянул на ее сияющее в данный момент лицо и, вероятнее всего, сделал неправильный вывод, но комментировать это никак не стал. Он велел всем вернуться назад, спешиться и остальной путь идти пешком, держа лошадей на поводу, - словом, все как обычно.
Мэкки, заняв свое место во главе смены, попросила меня быть замыкающим и проследить за тем, чтобы никто не отстал. Я так и сделал. Трактор Тремьена тарахтел где-то далеко позади.
Громко топая, он вошел на кухню как раз в тот момент, когда я доставал из буфета апельсиновый сок, и без какой-либо преамбулы требовательно спросил:
- О чем вы разговаривали с Мэкки?
- Она сама вам расскажет, - улыбнулся я.
- К Мэкки "вход воспрещен", - воинственно вскинулся Тремьен.
Я отложил банку с апельсиновым соком и выпрямился, не совсем, впрочем, зная, что ответить.
- Если вас интересует, нравится ли мне Мэкки, - начал я, - то я отвечу: да, она восхитительная женщина, но "вход воспрещен", согласен. Мы не флиртовали, просто болтали, или назовите это как вам больше нравится. Здесь вы ошибаетесь.
Минуту он молчал с недовольным видом, затем изрек:
- Тогда все в порядке.
Я подумал, что в отношении Мэкки он не меньший собственник, чем Перкин.
Некоторое время спустя, когда он расправлялся с тостом, который я для него приготовил, мне показалось, что наш разговор забыт.
- Вы можете совершать проездки каждое утро. Если вам нравится.
Он не мог не заметить удовольствия на моем лице.
- Мне это очень нравится.
- Тогда решено.
День прошел в обычной, я бы даже сказал рутинной, манере: вырезки, бутерброды с мясом, диктофон, вечерняя выпивка, приход из школы Гарета, стряпанье ужина. Замечу: недоверие ко мне со стороны Ди-Ди исчезло, со стороны Перкина - нет. Тремьен, казалось, принял мои утренние уверения, а Мэкки, улыбаясь в свой стакан с чистым тоником, старательно отводила от меня глаза, боясь выдать ту тайну, которая легла между нами.
В субботу утром я вновь проезжал Обидчивого, однако Мэкки так и не появилась, известив по телефону Тремьена, что нездорова. Она вместе с Перкином появилась на кухне только к завтраку, причем рука Перкина в высшей степени вальяжно покоилась на ее плече.
- Мы хотим тебе что-то сказать, - обратился он к Тремьену.
- А, да? - Тремьен копался в каких-то бумагах.
- Да. Слушай внимательно. У нас будет ребенок.
- Мы так думаем, - добавила Мэкки. Тремьен сразу же стал весь внимание и как-то заметно просветлел от удовольствия. Будучи человеком сдержанным, он не бросился их обнимать, а как-то по-кошачьи заурчал и стукнул кулаком по столу. Его сын и невестка, довольные собой, уселись пить кофе и начали вычислять месяц, когда должен родиться ребенок, - получался сентябрь, но они не были абсолютно уверены.
Мэкки одарила меня застенчивой улыбкой, которую Перкин простил. Сейчас они выглядели более влюбленными, более расслабленными, как будто прежнее напряжение, вызванное долгими неудачами в зачатии ребенка, наконец спало.
После завтрака я все утро трудился над вырезками, жалея о том, что некому поддержать мои силы несколькими чашечками кофе, - Ди-Ди по субботам не работала. Гарет ушел на субботние утренние занятия, приколов рядом с уже известным сообщением новое: "Футбольный матч, дневной".
Затем я записывал Тремьена, который, ругаясь, что даже по телевидению перестали показывать скачки, продолжил излагать сагу о своих юношеских годах и остановился на том моменте, когда вместе с отцом отправился в бордель.
- Мой папаша не признавал никого, кроме самой мадам, а та поначалу отбрехивалась, говорила, что уже давно сама не практикует, но под конец все-таки сдалась, приняла его, психованного старого обольстителя.
Вечером я накормил нас троих бараньими отбивными, картошкой в мундире и грушами.
В воскресенье утром зашли Фиона с Гарри проведать своих лошадей, а затем обмыть это дело с Тремьеном в семейной комнате. Вместе с ними заявился Нолан. Льюиса не было. За Гарри по пятам тихонько следовала его тетка, еще одна миссис Гудхэвен. Мэкки, Перкин и Гарет не выказали и тени удивления - видимо, эти визиты являли собой давно заведенный ритуал.
Мэкки не удержалась и поделилась со всеми приятной новостью, Фиона и Гарри начали ее обнимать, в то время как Перкин напустил на себя многозначительность; что до Нолана, то он просто ее поздравил. Тремьен открыл шампанское.
Примерно в это же время, но в десяти милях отсюда в глухом лесном массиве лесник наткнулся на то, что когда-то было Анжелой Брикел.
Глава 7
В то воскресенье эта находка никак не отразилась на размеренной жизни Шеллертона, поскольку вначале никто не знал, чьи это кости покоятся среди сухих кустов ежевики и бурых стволов спящих дубов.
Лесник отправился домой насладиться воскресным обедом и только после трапезы позвонил в местную полицию, полагая, что поскольку кости явно лежат давно, то безразлично, когда об этом узнают власти - часом раньше или часом позже.
В усадьбе Тремьена, после того как были произнесены все тосты за будущего Викерса, центр внимания переместился на мои труды: Гарет показал Фионе пару моих путеводителей, та пришла в изумление и показала их Гарри. Нолан как бы невзначай взял "Сафари" и заявил, что только полнейший кретин может поехать в Африку охотиться на тигров.
- В Африке нет никаких тигров, - сказал Гарет.
- Правильно. Поэтому поехавший и есть полнейший кретин.
- Э… это шутка, - промямлил Гарет, явно почувствовав, что может сам оказаться в дураках. - Очень смешно.
Нолан, хоть и был ниже всех ростом, явно господствовал в гостиной, затмевая даже Тремьена. Его звериная энергия в сочетании с сильными и мрачными чертами лица, казалось, заряжает сам воздух статическим электричеством, способным в любой момент генерировать разряд. Можно было представить, как этот разряд пронзил молниеносно сердце Мэкки. Можно было представить, как этот разряд ударил по шее Олимпии. Реагировать на Нолана с позиции хоть сотой доли здравого смысла было бесполезно, он подчинялся только инстинктам.
Тетка Гарри изучала содержание "Арктики" с таким приторным видом собственного превосходства, с каким обычно отчитывают прислугу.
- Просто пугающе грубо. - Ее голос был такой же томный, как и у Гарри, однако в нем не было той Богом данной прелести.
- Э-э… - промычал Гарри, - я вас как следует не представил. Прошу любить и жаловать - моя тетушка Эрика Тудхэвен. Она писательница.
В его глазах струились целые скрываемые потоки озорства. Фиона взглянула на меня с намеком на улыбку, и я подумал, что оба они смотрят на меня так, будто вот-вот бросят на съедение львам. Предвкушение удовольствия - коротко и ясно.
- Эрика, - начал Гарри, - эти книги написал Джон.
- И еще он написал роман, - пришел на помощь Тремьен, хотя я не был уверен, что нуждался в ней. - Его собираются публиковать. Сейчас Джон пишет мою биографию.
- Роман, - в той же манере повторила тетка Гарри. - Собираются публиковать. Как интересно. Я тоже пишу роман. Под моей девичьей фамилией, Эрика Антон.
Бросили-таки, осознал я, на съедение литературному льву. Даже не льву, а львице, причем настоящей. Репутация Эрики Антон была хорошо известна в литературных кругах - она была обладательницей приза "Пяти звезд": за эрудицию, элегантность синтаксиса, запутанную подоплеку, глубокое проникновение в характеры героев и всестороннее знание проблем инцеста.
- Ваша тетушка? - переспросил я Гарри.
- По мужу.
Тремьен вновь наполнил шампанским мой бокал, как будто чувствовал, что мне не повредит добрый глоток.
- Она вас съест, - на выдохе шепнул он.
В тот момент, взглянув на нее из противоположного угла комнаты, я усмотрел в ней что-то несомненно хищное. Вблизи же она оказалась стройной седоволосой женщиной с проницательными глазами, на ней был серый шерстяной костюм, туфли на низком каблуке и никаких драгоценностей. Стереотипная тетушка, подумал я; за малым исключением - тетушки других племянников не были Эрикой Антон.
- О чем же ваш роман? - поинтересовалась она. В голосе звучали покровительственные нотки, но я не придал этому значения: она имела на это право.
Все остальные также ожидали моего ответа. Невероятно, думал я, девять человек в одной комнате и не разбились на группы, и не ведут между собой шумных разговоров.
- О проблемах выживания, - вежливо ответил я. Все слушали. Все всегда слушали Эрику Антон.
- Каких проблемах? - спросили она. - В какой области? Медицинской? Экономической? Созидательной?
- Роман о том, как группа путешественников в результате землетрясения оказалась отрезанной от внешнего мира. И о том, как они вышли из этого положения. Он называется "Долгая дорога домой".
- Как оригинально, - заключила она.
Она не собирается переходить в открытое нападение, подумал я. Видимо, она прекрасно понимала, что ее произведения - это предел, которого я никогда не достигну, и в этом она была совершенно права. Тем не менее я вновь почувствовал прилив какого-то слепого безрассудства, сродни тому, что испытал, когда ко мне подвели Обидчивого: ведь в тот момент я тоже не был уверен в себе, однако вскочил в седло и поскакал.
- Мой редактор говорит, - сухо продолжил я, - что "Долгая дорога домой" повествует на самом деле о духовных последствиях унижения и страха.
Она сразу же почувствовала вызов. Я заметил, как напряглось ее тело, видимо, то же произошло и в сознании.
- Вы слишком молоды, чтобы со знанием дела писать о духовных последствиях. Слишком молоды, чтобы иметь закаленную душу. Слишком молоды для той глубины понимания, которое приходит только через страдания.
Неужели в этом заключается правда, подумал я. Когда же человек перестает быть слишком молодым?
- А благополучие не ведет к проницательности? - спросил я.
- Ни в коем случае. Проницательность и интуиция взрастают на каменистой почве. До тех пор, пока вы не испытаете страданий, или не поживете в бедности, или не познаете ужаса меланхолии, у вас будет порочное восприятие.
Пришлось проглотить эту отповедь. Но чем же ответить?
- Я беден. Говорю вполне искренне. Беден настолько, что хорошо осознал простую истину: нищета убивает моральные силы.
Она смотрела на меня, как хищник на добычу, примериваясь, куда бы вонзить когти.
- Вы легковесная личность, - заключила она, - если не можете прочувствовать моральной силы искупления и примирения в нужде и бедствиях.
Пришлось проглотить и это.
- Я не ищу святости. Я ищу проницательности через сочетание воображения и здравого смысла.
- Вы несерьезный писатель.
Ужасное обвинение. Самое худшее в ее устах.
- Я пишу, чтобы содержать себя.
- А я пишу, - просто ответила она, - чтобы просвещать народ.
Достойного ответа я найти не смог. Криво улыбнувшись, я с поклоном признал:
- Сдаюсь, побежден.
Она радостно рассмеялась, ее мускулы расслабились. Львица расправилась со своей жертвой. Все встало на свои места. Она повернулась к Фионе и о чем-то с ней заговорила. Я залпом осушил свой бокал шампанского, и в этот момент рядом со мной очутился Гарри.
- А вы держались очень неплохо, - сказал он. - Прекрасная блиц-дуэль.
- Она растоптала меня.
- Не обращайте внимания. Просто хорошая разминка.
- Это вы все подстроили.
Гарри усмехнулся:
- Она позвонила сегодня утром. Ну я и пригласил ее. Не смог удержаться.
- Приятель, называется.
- Но ведь признайтесь откровенно. Вам же понравилось.
- Куда мне до нее, - вздохнул я.
- Она более чем в два раза старше вас.
- Поэтому вдвойне и обидно.
- Серьезно, - сказал он, видимо, думая, что мое "я" нуждается в заплатке, - эти путеводители просто великолепны. Вы не будете возражать, если мы захватим несколько экземпляров домой?
- Но они принадлежат Тремьену и Гарету.
- Тогда я спрошу у них. - Он проницательно взглянул на меня. - Ваше мужество не пострадало?
- Что вы имеете в виду?
- Вас задел этот спор. Не надо быть таким щепетильным.
- Мой редактор называет это импульсивным поведением, - усмехнулся я. - Он говорит, что в один прекрасный день я стану его жертвой.
- Вы выглядите моложе своих лет, - загадочно произнес Гарри и, повернувшись, направился в сторону Тремьена.
На месте Гарри с бокалом шампанского, к которому она так и не притронулась, возникла Мэкки и без промедления начала лечить мои расстроенные чувства.
- С ее стороны было несправедливо называть вас легковесным, - заявила она. - Гарри не следовало ее приводить. Я знаю, ее очень почитают, но она может довести до истерики. Я сама видела.
- Мои глаза сухи, - ответил я. - Вы пьете свое шампанское?
- Лучше не пить, мне кажется.
- Тогда, может быть, уступите его ходячему раненому?
Она улыбнулась своей очаровательной улыбкой, и мы поменялись бокалами.