В этот момент на окно легла чья-то тень, и красноватый свет закатного солнца оказался перекрыт. Комната сразу сделалась серой и мертвенно-холодной. Но тень мимо окна прошла к двери и комната, стол и даже сероватое лицо мертвеца сразу сделались розоватыми, теплыми.
Дверь раскрылась, и в комнату заглянул Пафнутьев.
- Паша! - радостно вскричал Худолей. - Наконец-то мы снова вместе! Наконец-то свершилась моя мечта - увидеть тебя живым и невредимым!
Пафнутьев молча закрыл дверь и уставился на чуть раскачивающееся тело бомжа. Худолей, осознав, что его восторги были неуместны и даже кощунственны, посрамленно примолк и стоял, виновато вытянув руки вдоль тела.
- Это ты с ним так поступил? - спросил Пафнутьев.
- Нет, он сам… Вернее, мне показалось, что ему помогли.
- Показалось?
- Если уж быть откровенным, а с тобой, Паша, я всегда, если помнишь, откровенен весь, до конца, без утайки, что, собственно, и дает мне право надеяться на понимание и снисхождение, столь необходимые в нашей с тобой, Паша, работе, не только полезной для общества, но и опасной…
- Остановись. - Пафнутьев устало махнул рукой и сел на подвернувшийся стул. - Что здесь происходит?
- Захожу минут десять назад и вижу картину не просто неожиданную, а, можно сказать, жуткую.
- Это и есть личный бомж Объячева?
- С этим гражданином мы сегодня утром пригубили по глоточку виски.
- Представляю себе этот глоточек! Один в петле болтается, а второй впал в безудержное словоблудие.
- Горько! - воскликнул Худолей оскорбленно. - Горько слышать подобные слова от человека, с которым судьба свела меня на годы, и какие годы! - Худолей безутешно качнулся из стороны в сторону.
- Так и будешь раскачиваться?
- Я, Паша, для тебя уже неживой, да? Уже покойник?
- Что здесь произошло? - спросил Пафнутьев, прерывая худолеевские причитания.
- Убийство.
- Или самоубийство?
- Нет! - горячо воскликнул Худолей и, как это бывало с ним в такие моменты, прижал к груди полупрозрачные свои ладошки, так похожие на мороженые тушки морского окуня.
- Может быть, вы с ним столько выпили, что ему больше ничего не оставалось, как сунуть голову в петлю?
- Через три минуты после того, как я утром вышел из этой забегаловки, он сам помчался в дом. На своих двоих.
- Зачем? Вам не хватило?
- Паша! - воскликнул Худолей. - Не надо так со мной! Я очень обидчивый. А в обиде я страшен.
- И во хмелю, - добавил Пафнутьев.
- У нас еще осталось! - в отчаянии воскликнул Худолей. - Посмотри на бутылку! Этот человек нашел пистолет в грязи под окнами и бескорыстно вручил его, сказав перед смертью…
- Он знал, что умрет?
- Не знал! Но жизнь, Паша! Жизнь! Не забывай о ней! Она все ставит на свои места.
- Не забуду, - заверил Пафнутьев.
- Так уж получилось, что те его слова оказались предсмертными.
- Что же он все-таки сказал?
- Его голос дрожал, по глазам текли слезы, горло сжимали судороги, но он произнес эти слова… Он сказал, что вручает мне это орудие убийства, но я должен поклясться, что найду убийцу и достойно его покараю.
- Зачем он побежал в дом после того, как вы расстались? Зачем он побежал в дом, едва ты вырвал у него пистолет? Он сказал, где его нашел?
- Сказал.
- Зачем он побежал в дом?
- Не знаю, Паша.
- А я знаю. Он побежал в дом сказать, что пистолет изъят, и чтобы человек, который выбросил его в окно, был осторожен с нами. Он знал, кто стрелял. Хотел быть хорошим со всеми. Тебе отдал пистолет, а сам рванулся предупреждать. Нельзя быть хорошим со всеми. Вот результат. - Пафнутьев кивнул в сторону висящего перед ними бомжа.
- Как ты прав, Паша, как глубоко ты мыслишь! Я всегда восторгался тобой, Паша.
- А я - тобой.
- Не может быть?!
- И у меня есть для этого основания.
- Так назови же мне их быстрее, чтобы я тоже мог восхититься своими способностями! - Худолей опять прижал к груди ладошки, покрытые красноватыми прожилками.
- Ты говорил ночью, что в комнате, где лежал труп, мало крови. Ты всем мозги проел этими своими словами. Мало крови, мало крови!
- Я имел в виду…
- Ты был прав. Крови действительно было маловато.
- Хочешь сказать…
- Как, по-твоему, был убит Объячев?
- Ему выстрелили в голову, Паша. Пуля прошла навылет. У него не было шансов остаться в живых. Убийца нашел единственную точку на черепе, расположенную между ухом и виском…
- Он стрелял в труп.
- Не понял?
- Повторяю для тупых и убогих - выстрел был произведен в мертвого человека. Поэтому из раны вышло так мало крови. Объячев к тому времени был мертв.
- Какой ужас! - простонал Худолей. - И тебе удалось это установить, Паша?!
- Эксперт сказал.
- Как же на самом деле убили Объячева?
- Спица в сердце. Тонкая, остро заточенная, из хорошей стальной проволоки… Ну, и так далее, сам можешь додумать остальное. Вопросы есть?
- Есть соображения.
- Внимательно тебя слушаю.
Худолей некоторое время молча смотрел на красное солнце, которое било ему прямо в глаза, и от этого в зрачках его полыхали маленькие, но опасные, чуть ли не сатанинские сполохи. Сев напротив Пафнутьева, он положил на стол вздрагивающие от проносящихся мыслей руки и часто-часто забарабанил пальцами.
Пафнутьев его не торопил, он знал эту нервную манеру Худолея осмысливать неожиданные сведения. От всех прочих сотрудников эксперт отличался тем, что всегда в подобных случаях произносил нечто неожиданное, находящееся как бы в стороне от здравого смысла, на обочине той дороги, по которой устремляется большинство, полагая по самоуверенности, что это и есть кратчайший путь к истине.
- Значит, так, - сказал Худолей, и пальцы его замерли. - Что же получается… У нас из семи подозреваемых двое убийцы?
- Трое, - Пафнутьев кивнул на повешенного бомжа.
- Если, бродя ночью под окнами в поисках чего поесть и выпить, он видел, кто и из какого окна выбросил пистолет…
- А это можно увидеть ночью?
- Если комната освещена. Бомж знал, кто живет за тем или иным окном, он всю зиму промаялся в этой сторожке, не догадываясь еще, бедолага, что в жизни у него не будет другой.
- Если человек выстрелил в труп… Его нельзя считать убийцей. Осквернение - да, но не убийство. - Пафнутьев вопросительно посмотрел на Худолея, как бы спрашивая - правилен ли его вывод.
- Еще неизвестно, был ли Объячев мертв после удара спицей.
- В этом можно не сомневаться. Игла прошла сквозь сердце насквозь. Так сказал эксперт, а он, как ты знаешь, не ошибается.
- До сих пор не ошибался. Но если этот тип не стал убийцей в прошедшую ночь, когда выстрелил человеку в голову, полагая, что тот жив… То он стал убийцей сегодня днем, когда повесил несчастного бомжа.
- Ты уверен, что он не повесился сам? - спросил с сомнением Пафнутьев.
- Уверен. - Худолей стыдливо глянул на Пафнутьева, в растерянности развел руками, покачался из стороны в сторону, показывая, что знания его носят несколько интимный, срамной характер и ему не хочется говорить об этом со столь достойным человеком. - Даже не знаю, как сказать, Паша, чтобы не оскорбить твои высокие чувства и самому остаться в твоих глазах человеком уважаемым, далеким от пороков и недостатков.
- Я тебя буду уважать, любить, баловать гостинцами, как и прежде, - заверил Пафнутьев.
- Больше всего в твоих словах мне понравилось упоминание о гостинцах.
- На этот счет можешь быть совершенно спокойным.
- Тогда ладно, тогда так и быть, - решился, наконец, Худолей. - Значит так, Паша… Представь себе пьющего человека… Ты когда-нибудь в своей жизни видел пьющего человека?
- Как-то не приходилось.
- Спасибо, конечно, тебе на добром слове, но скажи, ты можешь вообразить, чтобы пьющий человек покончил жизнь самоубийством, не допив последнего глотка из бутылки? Может такое быть в природе, во вселенной?
- Думаешь, не бывает?
- Я не могу сказать о себе, что являюсь таким уж трезвенником… Но, уходя из жизни, навсегда уходя, навсегда закрывая ясные свои, умные, всепонимающие глаза… Навсегда, Паша! Я оставляю на столе стакан прекрасного, золотистого виски?! Виски, за бутылку которого должен месяц, не разгибаясь, ковыряться в кровавых трупах, отчлененных членах, рисковать жизнью, падать под бандитскими пулями… И мне за этот месяц государство дает денег ровно на бутылку… Нет! Уходя, я никогда не оставлю стакан виски, чтобы его выхлебали люди грубые и злые. А он, Паша, оставил. Такое может быть?
- Никогда, - твердо сказал Пафнутьев.
- Как только я увидел на столе недопитую бутылку, мой организм пронзила догадка ясная и четкая - убийство. Я понимаю, что произошло: виски так ему понравилось, что он решил заработать еще одну бутылку.
- Жадность фраера погубит.
- Нет, Паша! Он не был жадным. Михалыч щедро угостил меня напитком, который сам пил, может быть, первый раз в жизни. И если бы я сказал ему утром - разливай остальное по стаканам, он бы это сделал с радостью. Он ценил общество, Паша. Может быть, он много пил, но не был пьяницей. А то, что побежал предупредить кого-то об опасности… Это, ведь, порядочность. Люди в доме, какими бы они ни были, кормили его, давали кров, позволили перезимовать в сарае… По отношению к ним он поступил правильно.
- Ты его обшарил? - спросил Пафнутьев.
- О! - воскликнул Худолей и вскочил, снова оказавшись в красноватом свете низкого солнца. - Паша, как тебе удается каждый раз находить слово… Самое нужное, самое важное в данный момент?
- Умный потому что, - проворчал Пафнутьев.
Подойдя ко все еще висящему в петле Михалычу, Худолей быстро чувствительными своими пальцами пробежал по карманам, по щелям одежды бомжа, и постепенно перед Пафнутьевым вырастала горка всего, что находил Худолей. Старый перочинный ножичек со сточенным, но острым лезвием, коробка спичек, несколько затертых писем, на которых с трудом можно было прочитать адреса - видно, где-то на бескрайних просторах бывшей великой страны жили близкие люди, от которых ждал он вестей, но к которым не мог вернуться.
И вдруг что-то произошло в комнате, как-то сразу наступила необычная, замершая тишина. Пафнутьев настороженно поднял голову и, оторвавшись от писем, повернулся к Худо-лею. Тот медленно вынимал руку из внутреннего кармана пиджака бомжа - на ощупь, по весу поняв, что обнаружил. И поставил на стол перед Пафнутьевым маленький, пузатенький цилиндрик пули.
Некоторое время оба молча смотрели на нее, отметив про себя полосы на боках - следы винтовой нарезки. Значит, пуля была в деле, и были на ней чуть заметные подсохшие пятнышки крови.
Пафнутьев и Худолей одновременно подняли головы и посмотрели друг на друга.
- И как это понимать?
- Это надо понимать как явный перебор, - ответил Худолей. - Представляешь, что предлагает нам этот глупый, самонадеянный человек, этот тупой ублюдок? Представляешь?
- Ты о ком? - не понял Пафнутьев.
- Я говорю об убийце. Ведь какая, вроде бы, стройная версия выстроилась, вызрела в его отвратительных мозгах… Дескать, бомж, человек чрезвычайно низких нравственных качеств, прокрался ночью в спальню к Объячеву, застрелил его из пистолета с глушителем, подобрал пулю и смылся в свою берлогу. Пистолет найден, пуля - вот она… А сам он, не выдержав угрызений совести или в ужасе от предстоящей расплаты, взял да и повесился. Все. Следствие закончено, участники могут расходиться по домам. Или собираться за праздничным столом.
- А, может, так все и было? - спросил Пафнутьев.
- Я с ним пил! - веско сказал Худолей, горделиво вскинув голову. - И он сам отдал мне пистолет. Если он убил Объячева, разве держал бы пистолет у себя под подушкой, а пулю в кармане? Зачем ему пуля?
- На память? - предположил Пафнутьев.
- Ладно, Паша, ладно. Замнем твой глупый вопрос. Я сделаю вид, что не слышал его, и обещаю, что никогда не напомню тебе о нем.
- Что же произошло на самом деле?
- Пулю убийца подобрал с четким расчетом - чтобы бросить на кого-то подозрение. Когда бомж прибежал к нему и сказал, что пистолет у нас, сказал, что просит не беспокоиться, дескать, не выдаст, тот понял, что надо срочно что-то предпринимать! Не мог он допустить, чтобы жизнь его оказалась в немытых руках бомжа. И он его придушивает, вешает. Это уже подробности для другого разговора… И сует пулю в карман. Все, говорит он себе, круг замкнулся, убийца найден, но поскольку он мертв, всем большой привет.
- Значит, это был мужчина, - заметил Пафнутьев.
- Чтобы поднять даже такое тщедушное тело и засунуть голову этого тела в петлю, нужны мужские усилия. Хотя…
- Ну? - нетерпеливо произнес Пафнутьев.
- Жена объячевского телохранителя, мадам Вохмянина… Женщина, как я заметил, достаточно мощная для такой работы.
- Возможно, - согласился Пафнутьев, не углубляясь в тонкие худолеевские наблюдения и предположения. - Возникает еще одно соображение… Человек, который стрелял из пистолета, человек, который, возможно, повесил твоего любезного собутыльника… Этот человек не знает, что стрелял в труп.
- Но то, что вешает живого человека, - знал!
- Я, кажется, начинаю сомневаться даже в этом, - пробормотал Пафнутьев, но продолжить не успел - в его кармане тонко запищал сотовый телефон. Он удивленно вскинул брови, подумал, прикидывая - кто бы это мог быть, и, наконец, вынув коробочку телефона, откинул крышку. - Да! Здравствуйте… Слушаю вас внимательно. - Пафнутьев диковато глянул на Худолея, замершего у стола, нащупал за спиной стул и медленно опустился на него. - Понял. И в этом нет никаких сомнений? Как вы сказали? Спасибо. Чрезвычайно вам благодарен.
Пафнутьев молча захлопнул коробочку телефона, сунул его во внутренний карман пиджака и замер, невидяще глядя в окно.
- У меня такое чувство, Паша, что ты узнал нечто важное.
- Звонил эксперт, анатом. В крови Объячева обнаружена какая-то отрава. Названия он пока не знает, скорее всего, клофелин.
- Ни фига себе! - присвистнул Худолей. - Это что же получается?
- Это значит, что человек, который проткнул спицей объячевское сердце… протыкал уже мертвое сердце. Или почти мертвое. Поэтому после первого неточного укола Объячев даже не вздрогнул, не пошевелился. Похоже, у него не было шансов выжить в эту ночь.
- А наши шансы растут! - почти весело сказал Худолей.
- В каком смысле?
- Появился третий убийца. А если хотя бы у одного из них был сообщник или сообщница, мы можем сделать совершенно кошмарный вывод.
- Ну?
- Большинство в этом доме - убийцы.
- Похоже на то, - мрачно кивнул Пафнутьев. - Ладно, давай хоть что-нибудь полезное сделаем… Надо вынуть, наконец, этого бедолагу из петли, - он кивнул на все еще висящего посреди комнаты бомжа.
Выйдя из сарая, Пафнутьев и Худолей остановились, освещенные последними лучами заходящего солнца. Неяркое солнце пробивалось сквозь черные ветви голых деревьев, дробилось, вспыхивало и гасло при малейшем повороте головы. Лужи к вечеру подернулись тонким ледком, и в нем тоже вспыхивали красноватые солнечные блики. Легкий ветерок со стороны леса уже нес в себе неуловимые весенние запахи, весенние надежды на избавление от затянувшейся холодной зимы. На строительных площадках вспыхивали острые огни электросварки, звучали редкие голоса, кое-где уже включили мощные пятисотваттные лампы - там предполагалась работа до глубокой ночи.
А прямо перед Пафнутьевым и Худолеем темной, зловещей громадой возвышался объячевский дом. Все окна в нем были темными, и только два верхних этажа посверкивали кроваво-красными отблесками.
- Авось, - пробормотал Пафнутьев вполголоса, - пробьемся. - И направился к главному входу.
- Постой, Паша, - остановил его Худолей. - Тебе ясно, что произошло здесь прошлой ночью?
- Ни фига не ясно.
- А мне чуть меньше… Крутой магнат, олигарх и титан умирает в собственной постели.
- Что ему и предсказала незадолго перед тем некая гадалка.
- Кстати! - вскинулся Худолей. - Шаланда обещал все об этом странном предсказании выяснить. Он что-нибудь узнал, сказал, поведал?
- Честно говоря, - Пафнутьев засмотрелся в ледяные узоры на луже, - честно говоря, меня эта гадалка не увлекла. Узнает Шаланда что-нибудь зловещее, потустороннее… Спасибо ему. Не узнает - перебьемся. Представь, что ты гадалка… К тебе приходит крутой олигарх, кладет на стол тысячу долларов и просит предсказать счастливую судьбу… Что ты ему скажешь?
- Я скажу, что он проживет долгую, веселую жизнь и умрет в своей постели, - не задумываясь, ответил Худолей.
- Вот и она сказала то же самое.
Пафнутьев зашагал к дому и, когда уже вошел в сумрачную тень, обернулся. Худолей не сдвинулся с места - стоял все у той же лужи и смотрел на красноватые в закатном свете весенние тучи.
Пожав плечами, Пафнутьев вернулся к Худолею, остановился рядом и тоже уставился на тучи, которые прямо на глазах наливались тяжелой зловещей синевой.
- Паша. - Худолей помолчал, заранее наслаждаясь словами, которые собирался произнести.
- Ну? - в голосе Пафнутьева прозвучала легкая, почти неуловимая нетерпеливость.
- Гадалка-то… Она бывала в этом доме.
Пафнутьев некоторое время непонимающе смотрел на Худо-лея, будто тот заговорил на китайском языке.
- И что же из этого следует?
- Она не только Объячеву гадала, она всем обитателям дома предсказывала судьбу.
- Ты хочешь сказать, что она бывала в этом доме не один раз?
- Я уже сказал об этом, Паша.
- И со всеми общалась… Причем, со всеми общалась наедине.
- Вот эти твои слова, Паша, проницательнее всех других, которые ты произнес во время нашей прогулки.
- Откуда ты знаешь о приездах гадалки?
- Красотка сказала… Некоторые ее называют секретаршей. А некоторые - другими словами, менее уважительными. Кое-кто вообще нехорошие слова употребляет, когда задаешь вопрос об этой прекрасной юной женщине. Мы с ней очень мило побеседовали. Простая душа, доверчивая, искренняя, я бы даже сказал, влюбчивая.
- Ты ей понравился?
- Очень. - Худолей вкрадчиво взглянул на Пафнутьева.
- Я тоже, - сказал тот.
- И ты?! - оскорбился Худолей. - А что в тебе есть привлекательного?
- Ум, - усмехнулся Пафнутьев. - Я очень умный. Пошли. Подышали, выдохнули из себя трупные запахи, пора к живым людям.
- Надо спешить, пока они еще живы.
- Ты хочешь сказать, - Пафнутьев обернулся к поотставшему Худолею, - намекаешь на то, что…
- Да, - сказал Худолей. - Мне так кажется. Мы сунули палку в осиное гнездо и не знаем, что дальше делать.
- Разберемся, - проворчал Пафнутьев, входя в дом.
Башня с винтовой лестницей была затемнена, и только в самом верху горела слабая лампочка. Прихожая тоже освещалась одним светильником возле вешалки. Сквозь арочный проход из каминного зала просачивалось голубоватое свечение.
Пафнутьев вошел и включил верхний свет.
Картина была привычная - в углу полыхал экран телевизора, а перед ним в креслах сидели несколько человек. На журнальном столике стояла початая бутылка все того же виски и несколько тяжелых стаканов с толстыми днищами и ребристыми боками.