- Жду, - сказала Вохмянина, и Пафнутьев опять почувствовал, что и эти слова как бы поперек, как бы с вызовом. Он замер над своей тарелкой, посидел некоторое время, не поднимая головы, ища причину такого поведения поварихи. По характеру она явно была сильнее многих здесь, и за ее уверенностью что-то стояло, что-то таилось. Это Пафнутьев не просто чувствовал, это он уже знал.
- Приду, - кивнул Пафнутьев.
- На втором этаже по коридору последняя дверь направо.
- Помню.
Когда после обеда Пафнутьев поднялся на второй этаж и, пройдя по коридору, постучался в последнюю правую дверь, он даже предположить не мог, что увидит, войдя в комнату.
- Открыто, входите, - раздался голос Вохмяниной.
Пафнутьев медленно открыл дверь, заглянул и лишь потом решился переступить порог. Перед ним в кресле, в полураспахнутом халате сидела Вохмянина. Ничего общего с той женщиной, которую он видел всего полчаса назад, у нее не было. Ни передника, ни дурацкого чепчика, ни шлепанцев, в которых она обычно передвигалась по дому.
Пафнутьев оторопел.
Все те схемы, версии и предположения, которые он выстраивал до сих пор, попросту рухнули от одного вида еще одной красавицы. Длинные темные волосы на затылке схвачены широкой лентой, халат продуманно распахнут, и молодое, полное срамных сил бедро смотрело на Пафнутьева откровенно и вызывающе. На узкой ухоженной ступне покачивался мохнатый шлепанец с заячьей мордой и длинными ушами. В руке у Вохмяниной была большая пузатая рюмка, в которой плескалось все то же золотистое виски. В этом доме, похоже, все пили только виски.
Пафнутьев так и сказал:
- В этом доме, похоже, пьют только виски?
- А почему бы и нет? Напиток хороший, завезен в достаточном количестве, хозяйка не возражает.
- Она и сама, как я понял, не прочь пригубить?
- Пригубить? - Вохмянина рассмеялась, впервые показав Пафнутьеву прекрасные зубы. - А почему вы не скажете, что потрясены, увидев меня в таком виде?
- Я потрясен, увидев вас в таком виде.
- Вы просто повторили мои слова.
- Да, но я их повторил потому, что они в полной мере передают мое впечатление. Вы и сами видели, как я обалдел, едва переступил порог.
- Точно обалдели? - Вохмяниной, видимо, нравилось обсуждать собственные достоинства. Она была женщиной крупной, сильной, чуть полноватой но, похоже, не стремилась сбросить ни единого из всех прекрасных своих килограммов.
- А кто не обалдеет, - безутешно проговорил Пафнутьев, усаживаясь на стул напротив Вохмяниной.
- Да, действительно, я таких не встречала.
- И не встретите! - Пафнутьев чувствовал, что выдыхается, что произносить новые слова о прелестях Вохмяниной ему становится все труднее, но внешне он был беззаботен, широко улыбался и откровенно любовался Вохмяниной.
- Итак, вопросы. - Она чутко уловила перелом в его настроении, и первой перешла к делу. Пафнутьев мысленно поблагодарил ее за великодушие и попытался сосредоточиться - молодое бедро Вохмяниной, уходящее куда-то в глубь складок халата и там, в полумраке, теряющее четкие очертания, все-таки сбивало Пафнутьева с толку, все-таки мешало ему сделаться сухим и четким. - Мне кажется, я должна сесть скромнее? - усмехнулась женщина.
- Не обязательно, - смутился Пафнутьев, но тут же вышел из затруднения. - Можете оставаться в такой же позе, уже привык, жалко расставаться.
- С чем?
- Со столь прекрасным видом.
- А вы шалун! - рассмеялась Вохмянина.
- Только на словах, только на словах, поскольку профессия научила меня вязать слова в любом количестве, качестве, в любом содержании и даже без всякого содержания.
- Жаль.
- Спасибо, конечно, за столь приятное словечко, но… Не жалейте, не надо.
- А я и не жалею!
- А я знаю! - теперь уже рассмеялся Пафнутьев и закручинился, затосковал, поскольку понял - с этим человеком легкого разговора не будет.
Вохмянина владеет собой, она подготовилась и, слегка захмелев, похоже, впала в этакий неуязвимый кураж, все его слова будут ее если не смешить, то просто потешать. Не пробить ее сегодня, ох, не пробить, - причитал про себя Пафнутьев, асам тем временем уже строил, строил коварные свои вопросы, уточнения, облекая профессиональное любопытство в форму светской беседы - легкой и непринужденной. Умел он это, умел, но чрезвычайно редко приходилось ему проявлять свое высокое мастерство.
- Знаете, Катя, у меня такое впечатление, что вы - едва ли не единственный здравый, разумный человек в этом доме.
- Спасибо. - Вохмянина склонила голову, признавая правоту Пафнутьева.
- Скажите, пожалуйста, что здесь происходит?
- Что происходит… Ничего особенного.
- Как?! А три трупа?!
- Видите ли, Павел Николаевич… Я сказала, ничего особенного по сравнению с тем, что здесь происходило постоянно.
- Вы хотите сказать, что трупы в этом доме - далеко не редкость?
- Нет. - Она вздохнула, посмотрела в окно, за которым свисали громадные сосульки - снег на крыше подтаивал, погода была прохладная, и сосульки постепенно наслаивались, превращаясь в мощные ледяные столбы. - Видите ли… Наша жизнь здесь, в этом доме, не столь проста, как может показаться. Если хотите, я могу рассказать, почему так получилось. Все, кто здесь живет, даже строители, находятся в каком-то нервном обострении, какое-то всеобщее взаимное неприятие. Если вы спросите, кто в добрых отношениях друг с другом, допустим, всего два человека, я не смогу вам ответить. Разве что бомж… Он со всеми был в хороших отношениях, как мне казалось. И вдруг убийство.
- Думаете, все-таки убийство?
- Павел Николаевич… Мне показалось, что вы не считаете меня круглой дурой.
- Ни в коем случае! - несколько неловко, но с жаром заверил женщину Пафнутьев.
- Спасибо. Мой муж, Вохмянин, взялся доказать всем и, в первую очередь, самому себе, что это убийство могла совершить Света. Вы же в это не верите?
- Точнее будет сказать, мне не верится.
- В это никому не верится.
- Мог ли бомж сам повеситься? Мог. А почему бы и нет? Долгое употребление виски на ослабленный недоеданием организм действует совершенно непредсказуемым образом. Какова ваша здесь роль, Катя?
- Хотите откровенно?
- Хочу.
- Вам ведь все равно доложат, но искаженно, завистливо, недоброжелательно… Лучше уж я сама. Официально я жена Вохмянина, телохранителя Объячева. Но мы с ним не живем.
- Давно?
- С тех пор как поселились в этом доме. Потому что с первых же дней мы сошлись с Объячевым. Я была его любовницей, если вас не коробит это слово.
- Не коробит.
- Это хорошо… Сразу возникло много сложностей. Маргарита металась по всем этажам, от подвала до чердака… Это сейчас, после смерти Объячева, она такая тихая, хмельная, снисходительная… На самом деле, это фурия. Злобная, ревнивая, хитрая!
- Вы ее не любите?
- Так нельзя сказать. Я ее понимаю. Я произнесла о ней некоторые слова, но это не ругательства. Это диагноз. Дальше - мой муж. Тут все тише, сдержанней, по опаснее. Объячев вынужден был поселить здесь эту девицу, Свету, чтобы успокоить мужа. Вот, дескать, моя любовница, а уж никак не твоя жена. Мой муж глуп, самоуверен, свиреп, ревнив. Но даже он все понял.
- Он ненавидел Объячева?
- Очень мягко сказано. Он цепенел и начинал бешено ворочать желваками при одном только имени Объячева!
- Но оставался телохранителем?
- А что делать - деньги.
- Объячев знал, как к нему относится Вохмянин?
- Отлично знал.
- Но держал его при себе?
- По многим причинам. Во-первых, он этим держал при себе и меня.
- Вы не возражали?
- Я знала, на что иду, и шла охотно. Если можно так выразиться, сломя голову.
- Любовь?
- Знаете, Павел Николаевич. - Вохмянина отхлебнула из пузатой рюмки хороший глоток виски. - Если это была и не любовь, то что-то очень на нее похожее. Простите за откровенность. Объячева многие не любили, но он был сильный человек во всех смыслах слова.
- Кто его убил? - спросил Пафнутьев прямо и непосредственно.
- Ишь, какой вы лукавый… Так нельзя, Павел Николаевич… Баба расслабилась, выпила, призналась кое в чем, а вы тут же и вопрос на засыпку. Не надо с нами так, Павел Николаевич. Хотите выпить?
- Хочу.
- Ой, какой вы молодец! Обычно, когда спрашиваешь у мужика, не хочет ли он выпить, столько слышишь глупостей, кошмар какой-то! А тут вдруг простое человеческое слово "Хочу!" - Несмотря на свой рост и вес, Вохмянина поднялась легко, прошла к шкафчику, взяла еще одну пузатенькую рюмку, как заметил Пафнутьев, граммов этак на сто пятьдесят, и тут же налила.
Пафнутьев сделал хороший глоток, в таком обществе невозможно перебирать мокрыми губами и делать вид, что пьешь, при Вохмяниной такие фокусы не пройдут, это он уже знал.
- Хорошо, смягчим вопрос… А кто мог убить?
- Кто угодно. Без исключений. Маргарита могла ошалеть от ревности и потерять самообладание? Могла. Вохмянин мог? Запросто. Света, даже Божья тварь Света, когда обнаружила, что она здесь всего лишь ширма… Маловероятно, но как версия годится, да?
- Вполне.
- А этот наш гость задрипанный… Вьюев! Это же первая любовь Маргариты… Вы об этом знаете?
- Вьюев - первая любовь Маргариты?! - ужаснулся Пафнутьев.
- Да, Объячев в свое время увел ее от него. Он сам мне об этом рассказывал. Бывают среди ночи моменты между мужчиной и женщиной, когда теряют смысл все секреты, тайны. Двадцать лет назад увел у Вьюева Маргариту, а сейчас кинул его тысяч на двести.
- Долларов?
- Конечно, не о рублях же речь. Мог Вьюев озвереть? Я лично сомневаюсь, но как версия годится, да?
- Годится, - согласился Пафнутьев и допил свое виски.
- Добавить? - спросила Вохмянина, потянувшись к бутылке.
- Чуть попозже, - сказал Пафнутьев. - Чуть попозже. А что вы думаете о смерти строителя?
- Ума не приложу, - искренне произнесла Вохмянина. - Это вне моих догадок, сведений… Чушь какая-то.
- Эксперт, Худолей его фамилия, вы его видели… Он утверждает, что будут еще трупы.
- Ему виднее.
- А вы допускаете такую возможность?
- Конечно. Ведь люди смертны.
- И кого бы вы определили в кандидаты?
- Кого? - Вохмянина задумалась, и этой ее задумчивости Пафнутьев удивился больше всего - она всерьез приняла его шутливый вопрос, всерьез задумалась. Она не должна была позволить втянуть себя в эти игры, она умнее, предусмотрительнее, осторожнее в конце концов. - Маргариту, - сказала Вохмянина.
- Почему?
- У меня такое ощущение, что ее мало что держит в этой жизни, она как бы соскальзывает в небытие и не может удержаться. Хотя кое-что у нее есть… Хотите, скажу?
- Сгораю от нетерпения.
- У нее роман с моим мужем. - Вохмянина откинулась в кресле, отбросила полу халата, обнажив потрясающее свое бедро гораздо больше прежнего, и в упор посмотрела на Пафнутьева.
- Вы хотите сказать… Вы хотите сказать…
- Да, Павел Николаевич, да!
- Как же это понимать?
- Очень просто. - Вохмянина пригубила немного виски. - Любовь? Нет. Он телохранитель, лакей, слуга, а она человек, который остро, болезненно остро чувствует свое превосходство в социальном положении. Она - жена магната. А он - телохранитель, обязанный подставлять тело под пули, которые летят в ее мужа. Что касается Вохмянина… Я его неплохо знаю, мы прожили вместе лет пять, семь… Ему нужна красавица, пышнотелая, объемная, вроде меня… А если он связался с Маргаритой… Здесь может быть только одна причина.
- Боже! Какая?!
- Самая простая - месть. Она мстит Объячеву, и он мстит Объячеву. Если уж говорить откровенно… Здесь все мстят Объячеву.
- И вы тоже?
- Конечно!
- За что?
- Роль любовницы для меня унизительна. Я стою большего. И он обещал мне большее. И не сдержал своего слова. Напрасно он не выполнил своего обещания, ох, напрасно.
- Он как-то объяснил свое поведение?
- Объяснил. Ему показалось, что это убедительно… Он обещал, что разведется со своей Маргаритой, оставит ей квартиру в городе, а мы с ним будем жить здесь, в этом доме. Но потом сказал, что это невозможно. Дескать, Маргарита заявила, что этот дом на юридическом языке - их совместно нажитое имущество. И потому она имеет законное право на половину дома. И если он разведется с ней, она свою половину сдаст чеченцам. И пусть, дескать, он с ними воюет. Так он сказал. А как-то без него, он был в какой-то зарубежной поездке, мы с Маргаритой хорошо так набрались и побеседовали но душам. И я выяснила - не было у них такого разговора, не собирается она отсуживать половину дома. А сдавать дом чеченцам ей и в голову не приходило. И я поняла - он меня кинет.
- И вы со своим мужем отсюда уходите? - уточнил Пафнутьев.
- Нет. Мы с моим мужем уже никуда не уйдем. Мы не живем с ним сейчас и не будем вместе жить никогда. Между нами уже стоят чужие люди. Если выразиться красивее, мы оба предали друг друга. Я ему такая не нужна, и он мне такой тоже не нужен. Надо ведь иногда хоть за что-то уважать себя, верно?
- Неплохо бы, - кивнул Пафнутьев. - И в этом виноват Объячев, правильно?
- Можно, конечно, так сказать. - Вохмянина слегка захмелела, слова у нее получались растянутыми, в глазах появилась поволока, но в то же время она сделалась строже - запахнула халат и на ногах, и на груди, в кресле села прямее, как-то официальнее. Она, видимо, знала за собой слабинку, знала, что может захмелеть, и тут же взяла себя в руки.
- А можно сказать иначе?
- Да, иначе будет точнее. Объячев стал причиной. Я бы вот так сразу не выносила приговор - виноват, не виноват… Это неправильно. Я ведь тоже откликнулась, отозвалась на его призывы. И себя не виню. Я поступила правильно. Мне не о чем сожалеть, - повторила она, словно уговаривая саму себя. - С Объячевым жизнь открылась передо мной другой стороной. Я говорю не о деньгах, я говорю об отношениях между мужчиной и женщиной. Теперь я другой человек. Я стала сильнее.
- Это заметно.
- Жаль, что мне не удалось уберечь Объячева… Но он был обречен.
- У него плохо шли дела?
- Он просто вынужден был поступать так, как никогда не поступал.
- Как же он начал вести себя?
- Он стал кидать людей. А им это не понравилось. И вот результат.
- Но он убит в собственном доме, в своей постели, кем-то из тех, с которыми мы сегодня обедали…
- Не знаю, может быть.
- До сих пор вы были более откровенны, - заметил Пафнутьев.
- Ничуть. Ни до сих пор, ни сейчас я вам ничего не сказала об убийстве, о том, кто это мог сделать, кто этого сделать не мог ни при каких обстоятельствах. И не намерена говорить об этом впредь. Извините, конечно. Я живу здесь, под этой крышей… И ни в кого камень не брошу.
- Вас не смущает, что с вами за одним столом сидит убийца, а может быть, и не один?
- Нисколько. Все мы убийцы, Павел Николаевич, все время от времени принимаем решения, которые убивают других людей. Кого насмерть, кого наполовину, кого калекой оставляем за спиной. Нравственным калекой, умственным, физическим. И потом, Павел Николаевич… Надеюсь, вы меня поймете… Какая разница, за столом ли убийца, в сарае обитает или где-то в городе, в роскошном офисе… Когда Объячев начал кидать людей, он сделался уязвимым. И я сразу почувствовала - заскользил вниз, в преисподнюю.
- Как сейчас Маргарита?
- Примерно. Она может еще зацепиться за какую-нибудь ветку, упереться в какой-нибудь камешек, вдруг кто-то руку протянет и вытащит из пропасти небытия или хотя бы приостановит скольжение… Муж убит, денег нет, вокруг враги, кредиторы ненасытные… Что ее держит здесь?
- Инстинкт самосохранения. - Пафнутьев озадаченно посмотрел на Вохмянину - обронила она неосторожное словечко, все-таки обронила. Немножко оплошала.
- Разве что, - она повела округлыми плечами, бросила взгляд на бутылку, в которой еще оставалось виски, но удержалась, не налила.
- Почему вы думаете, что у нее нет денег? - спросил Пафнутьев. - Разве Объячев разорен?
- Пока у него дом, он не разорен. В законченном виде это сооружение стоит не меньше миллиона долларов. А миллион - это те деньги, с которыми всегда можно начать новое дело.
- В случае, если ваше жутковатое предсказание сбудется и с Маргаритой действительно что-то произойдет… Кому достанется дом со всеми прилегающими постройками?
- У Объячева где-то есть сын от первого брака… Вроде, мальчик вырос шустрым, в папу… Как-то он был здесь. Походил по этажам, поусмехался в усы и уехал.
- Сегодня за столом во время обеда, прекрасного, должен сказать, обеда…
- Спасибо, - кивнула Вохмянина. - Но это были пельмени, казенные пельмени, между прочим.
- Так вот, за столом собралось человек пять-шесть, не помню…
- Что-то около этого.
- Вас не смущает, что половина из них может оказаться убийцами? Другими словами, половина из них наверняка убийцы, правда, пока не разоблаченные.
- Я уже ответила на этот вопрос. Накрывая на стол, я считала, что все они убийцы. Скажите, Павел Николаевич… Вот в вашей деятельности, непростой, суровой и так далее… Было какое-нибудь решение, ваше решение, которое привело к смерти человека?
- Знаете, как-то не задумывался…
- А если задуматься?
- Допускаю такую возможность… Когда я выхожу на след преступления, среди участников начинаются разборки.
- Это уже подробности, - усмехнулась Вохмянина.
И в этот момент в кармане Пафнутьева тонко запищал сотовый телефон. Он некоторое время колебался, стоит ли откликаться и рвать нить разговора, или все-таки ответить…
- Кто-то вас ищет, - подсказала Вохмянина, и Пафнутьев вынул телефон из кармана.
- Слушаю, - сказал он.
- Шаланда в эфире! - услышал он радостный голос.
- Судя по тону - у тебя победа?
- Да! - орал в трубку Шаланда. - Победа, Паша, полная и бесповоротная.
- Поздравляю!
- Вулых задержан. В трехстах километрах от города. И при нем миллион долларов.
- Не понял? - осел Пафнутьев на своем стуле.
- Повторяю для тугоухих, у Вулыха, в его спортивной сумке обнаружен наличными, в пачках, стодолларовыми купюрами… Миллион. Как это тебе, Паша, нравится?
- Поделишься? - усмехнулся Пафнутьев.
- Не получится, Паша! Там десяток свидетелей! И все поставили свои подписи. Во, дурье, а? Ну, ладно, Вулых уже у меня. Захочешь поговорить, приезжай.
- Приеду, - сказал Пафнутьев, и едва отключился от связи, как телефон запищал снова. На этот раз его разыскивал анатом. Пафнутьев сразу представил толстые очки с зеленоватыми стеклами, красные шелушащиеся руки, скорбный взгляд человека, который всегда сообщает людям что-то чрезвычайно печальное.
- Павел Николаевич? Очень рад. Простите, отвлеку вас на одну минуту.
- Хоть на час! - заорал Пафнутьев, чтобы хоть как-то перебить впечатление от этого мертвенного голоса.
- Я по поводу трупа Объячева…
- С ним опять что-то случилось?
- Да, как это не прискорбно. Дело в том, Павел Николаевич, что он был обречен и без насильственных действий по отношению к нему в бытность живым человеком.