Игорь уже пришел в себя и выглядел как обычно - замедленным, неторопливым, на каждое скурыгинское слово отвечать не спешил, впадал в некоторое раздумье, словно докапывался до скрытого смысла услышанного. Впрочем, вполне возможно, что не торопился Игорь сознательно, оттягивая тот момент, когда Скурыгин выйдет из дому, ведь не отстанет тот сегодня, это Игорь уже понял. Бросив на гостя взгляд, долгий, прощупывающий, он решил, что не надо бы ему сразу бросаться во все авантюры, которые тот предложит, не надо. Лучше выждать какое-то время, пока все утрясется, уляжется, станет на свои места.
С тяжким вздохом Игорь пошел к шкафу и принес несколько коробок с обувью. Скурыгин тут же выбрал туфли мягкие, из натуральной кожи, с тяжелой литой подошвой. По сезону выбрал, а Игорь только дух перевел - дороговаты были туфли, пару сотен долларов он отвалил за них и ни разу надеть не успел. Из верхней одежды Скурыгин облюбовал кожаную куртку и клетчатую кепку. Теперь, полностью преображенный, он был готов выйти в город.
Пройдя в прихожую и остановившись перед зеркалом, он придирчиво осмотрел себя.
- Сойдет, - сказал наконец, и вернулся в комнату. - Деньги нужны. У меня совсем нет денег.
- А у кого они сейчас есть… У меня тоже нет. Всем владеет Объячев.
- Владел, - поправил Скурыгин. - Мы все у него отсудим, все вернем.
- Как? - простонал Игорь.
- Факт моего пребывания в заложниках установлен. Составлен и подписан протокол. К нему приложены снимки подвала, где я сидел. Мои фотографии, где я выгляжу, как старая обезьяна. Я не брился все это время.
- Надо же, - пробормотал Игорь, думая о чем-то своем.
- Все подписи, датированные этими месяцами, недействительны. И все договоры, расписки тоже недействительны. И мы не остановимся, пока…
Скурыгин увидел, что Игорь совершенно его не слушает, попросту пережидает, пока тот закончит говорить. Он замолчал и получил еще одно подтверждение, что Игорь его не слышит, - тот продолжал сидеть, ковыряя пальцем обивку кресла и кивая головой - дескать, пой, птичка, пой.
- Игорь! - громко позвал Скурыгин.
- Ну? - вздрогнул тот от неожиданности.
- Что происходит?
- Видишь ли, Эдик… Наверное, я должен был сказать тебе об этом с самого начала, но все не решался, да и ты не замолкал… Ребята поговаривают… В общем, у многих сложилось мнение, что ты нас всех кинул. - Игорь искоса взглянул на Скурыгина.
- Не понял? - тихо сказал тот.
- Да ладно тебе, Эдик, - с легкой приблатненностью протянул Игорь. - Все ты понял. И не надо Ваньку валять. Так не бывает, чтобы один был умный, а остальные дураки.
- Игорь! - заорал Скурыгин. - Говори ясно. Я не врубаюсь! На что ты намекаешь!
- Чего намекать? Открытым текстом говорю - кинул. И все ребята сошлись на этом.
- Как кинул?!
- Ты продал все наше хозяйство Объячеву, получил с него хорошие бабки и слинял. А историю с заложником вы просто разыграли. Посмотри на себя в зеркало - так заложники не выглядят. Кинул ты нас, Эдик. И вот что скажу… Не везде тебе можно появляться. Не знаю, какие у тебя отношения с милицией, ты вон даже ихнего Шаланду, оказывается, лично знаешь…
- Он допрашивал меня!
- А я что? Я ничего. Допрашивал - значит, так и надо. Не допрашивал - тоже хорошо. А сейчас от кого убежал? От Объячева? Он, говорят, мертв уже несколько дней. От милиции? Так у тебя Шаланда в кармане. От кого бежишь, Эдик? Не знаю, не знаю… Но больше всего опасаться тебе надо наших же ребят. Мы разорены. У нас ничего нет. Ты, ведь, не только договоры подписывал в своем подвале, ты и банковские чеки подписывал… На наших счетах дуля с маком, Эдик.
- И за это я его убил! Понял? Я убил Объячева!
- Надо же, как получается, - сонно проговорил толстяк и от сосредоточенности даже губы вперед выпятил. - Объячева убили неделю назад, по телеку показали. А тебя из подвала Шаланда вытащил вчера или позавчера… Он тебе и пистолет выдал?
- Из пистолета стрелял не я.
- А кто?
- Не знаю.
- Ладно, Эдик, ладно… То ты убил, то не знаешь, кто убил… Шаланда, может быть, и поверил тебе по старой дружбе, а ребята… Не знаю, поверят ли. Давай соберемся, поговорим.
- Давай, - уныло согласился Скурыгин. После короткой вспышки ярости от непонимания, недоверия, он весь сник, и теперь выглядел усталым и действительно слабым, каким притворялся совсем недавно.
Только сейчас Скурыгин в полной мере осознал, в каком положении оказался. Рассчитывать на восторженный прием, на красивое застолье в хорошем ресторане, на веселые тосты и щедрые пожелания он уже не мог. Такой встречи не будет. Предстоит работа, тяжелая работа по переубеждению своих же соратников.
- Ты сообщил кому-нибудь, что я здесь, у тебя? - спросил Скурыгин.
- Нет еще, - многозначительно протянул Игорь.
- Но сообщишь?
- Конечно. Ты же сам этого хочешь. Соберемся вечерком, покалякаем.
- Соберемся, - все с той же унылостью ответил Скурыгин, прекрасно понимая, что это будет за каляканье. - Деньги нужны. Немного. Хотя бы тысячу. Такси, перекус, нужно побывать в некоторых местах… Не жлобись, Игорь, верну. Ведь не было случая, чтобы я не возвращал.
- До сих пор не было. - Игорь полез в карман, вынул бумажник, покопался в нем толстыми короткими пальцами и вынул пять стодолларовых купюр. - Это все, Эдик. Себе оставил три. Тебе пять. Учитывая, что после сырого подвала тебя потянет на всевозможные соблазны. Если ты в самом деле скрываешься от милиции, домой тебе ехать нельзя. Наверняка нарвешься на засаду.
- Знаю, - сказал Скурыгин, пряча деньги в карман.
- Так что? - снова спросил Игорь. - Соберемся сегодня?
- Я готов.
- В десять вечера. Здесь.
- Договорились.
Весь день Скурыгин не знал, куда себя деть. Он несколько раз проезжал мимо своих бывших владений, всматривался в окна, пытался узнать кого-либо, но войти не решался. Состояние было паскудное, хотелось выпить, хорошо так выпить, но знал - нельзя. Вечером должен состояться очень важный разговор. И неизвестно, чем он закончится. Удастся ли ему отстоять роль предводителя, или уже нашелся другой мужик, порешительней… Оказывается, два месяца - это очень много, это очень большой срок. Ну, ничего, возвращаются люди и через годы.
Попытался было позвонить Скурыгин по прежним своим связям. Одному позвонил, второму, третьему. Разговоры получились странными какими-то, двусмысленными. Его поздравляли с освобождением, с возвращением к жизни деловой и веселой, но чувствовал - каждый раз возникало напряжение, недоговоренность, уход от главного. Спрашивали о здоровье, материли Объячева, делились новостями, которые только что увидели по телевидению, и при этом ни слова о деле. Все готовы были встретиться, отпраздновать возвращение, но не сейчас, попозже, завтра, послезавтра, а лучше на следующей неделе. И, вообще, созвонимся, старик, согласуем и отметим событие достойно. Никто не пригласил к себе, никто не напросился на встречу. Все оказались занятыми, у всех именно в этот день были назначены важные дела, отложить которые было невозможно.
К вечеру Скурыгин сник окончательно. К тому же устал.
Хотелось прилечь, забыться, опять захотелось выпить. Он зашел в какой-то занюханный ресторанчик, подивился ценам, понял, что содержат его только для того, чтобы оправдать деньги, которые где-то крутятся с бешеной скоростью, как совсем недавно крутились его деньги. Все это он понимал, все было знакомо.
Но мясо оказалось вполне приличным, водка, которую он заказал, тоже, вроде, ничего, и он просидел в забегаловке не меньше двух часов. Никто его не тревожил, не поторапливал, зал был почти пуст. В углу шушукалась парочка, видимо, из своих. Сначала они сидели напротив друг друга, потом сели рядом, совсем рядом, и Скурыгин отвернулся - и это было знакомо.
Потом в ресторан заглянули два милиционера. Не глядя по сторонам, прошли к стойке, посмеялись с барменом и, выпив граммов по сто пятьдесят водки, так же молча, деловито вышли. Скурыгин их не интересовал, более того, он понял - милиционеры подчеркнуто не смотрели на посетителей, давая понять, что здесь они не нарушат ничей покой, здесь территория для них как бы неприкосновенная. И это было знакомо.
По телевизору, установленному в зале, Скурыгин посмотрел последние известия, дождался уголовной хроники, еще раз полюбовался собственным портретом. Снимок был старый, вырезанный из общей фотографии, и узнать его по этому снимку было невозможно. Снова выступил Шаланда и, величественно возвышаясь над низковатым студийным столом, рассказал, что дело, в общем-то, закончено, неясностей у следствия нет, остались лишь некоторые шероховатости.
Скурыгин кивнул с кривоватой ухмылкой - он понял, что под шероховатостью начальник милиции имел в виду его, Эдуарда Игоревича Скурыгина.
Он посмотрел на часы - половина десятого. Пора было отправляться на встречу. Видимо, его бывшие соратники уже собрались, уже обменялись мнениями, и он, скорее всего, столкнется с единой точкой зрения.
- Ничего, ребята, ничего… Поговорим.
Расплатившись, Скурыгин оделся и вышел на улицу. За его спиной остался полутемный ресторан, который, как ни странно, к этому времени оказался почти полным. Здесь была своя публика, свои клиенты.
Ночной весенний воздух оказался на удивление свежим, тонкий ледок похрустывал под ногами, в подмерзшем асфальте отражались уличные фонари, огни проносящихся машин. Текла обычная городская жизнь, и никого не интересовало состояние Скурыгина.
Он остановил частника, подъехал к месту встречи, вылез из машины за два квартала - дальше решил идти пешком. Непривычное чувство опасливости вдруг охватило его, и он невольно стал предполагать разную чушь - что за ним следовала машина, в которой затаились милиционеры, заходившие в ресторан, они и заходили туда, чтобы убедиться, что он никуда не делся, не спрятался, не исчез…
Войдя во двор соседнего дома, Скурыгин прошел в кустарник, нашел детскую площадку и, присев там на низенькую скамейку, не торопясь, выкурил сигарету. Усталость прошла, он чувствовал себя хорошо, был готов к схватке, был готов рассказать все, что с ним произошло за последние месяцы. Это будет правда, чистая правда, ничего кроме правды, а она, как известно, обладает скрытой убедительностью. Самые прожженные дельцы и ханыги всегда чувствуют - это правда. А кроме того, ее всегда можно проверить и подтвердить.
- Пора, - сказал себе Скурыгин и, поднявшись, прямо через кустарник направился к нужному дому. Нa улицу он так и не вышел, решил пройти дворами, тем более, что они шли цепочкой, и он мог время от времени исчезать из поля зрения тех невидимых преследователей, которые, возможно, шли за ним по пятам.
Окна игоревой квартиры были темными.
- Конспираторы! - усмехнулся он и, не задерживаясь, направился к подъезду.
Скурыгин немного опаздывал, но это было допустимо. В конце концов, он находится на особом положении, его ищет милиция, причем, ищет не как преступника, а как свидетеля, который нарушил какие-то там предписания и покинул место, где ему велели находиться. Осточертел ему объячевский дом вместе с каминным залом, круглой башней, винтовой лестницей, с подвалом, виски, с какими-то отвратными людьми, которые имели странную особенность время от времени умирать по разным причинам…
- Эдик! - окликнул его кто-то из кустарника. - Старик, это ты? - голос был знакомый, радостный, и Скурыгин остановился. И в тот самый момент, когда он шагнул навстречу появившемуся из кустов человеку, раздался выстрел.
Скурыгин почувствовал сильный, болезненный удар в грудь.
Боль была настолько сильной, что идти он уже не мог и, сделав несколько шагов, упал на подмерзший асфальт. Попытался было встать, уйти в кусты, в укрытие, но не мог, ноги лишь скользили по крошащемуся льду, руки подгибались.
А человек, который был в кустах, подошел ближе, некоторое время смотрел на его попытки подняться, потом приложил пистолет к голове, как раз между ухом и виском.
И нажал курок.
Это был контрольный выстрел в голову.
Больше Скурыгин не пытался подняться.
Человек в темной кожаной куртке снова вошел в кусты и исчез, растворился.
Секунд через пятнадцать-двадцать раздался шум мотора, вспыхнул свет фар, и со двора выехала неприметная темная машина с неразличимым номером. Может, это был "жигуленок", не исключено, что "фольксваген" или какая-нибудь японская малолитражка. Выехала, свернула направо и растворилась в ночных улицах, наполненных теплым уже, весенним ветром.
Пафнутьев уезжал из объячевского замка, когда стемнело, и какая-то надкушенная луна висела над темной кромкой леса. На переднем сиденье рядом с водителем сидела Света в дубленке с откинутым капюшоном, сзади, между Пафнутьевым и Худолеем, тяжело громоздился Вохмянин в наручниках.
В доме оставались двое - Екатерина и Вьюев. Когда машина отъехала от дома, и Пафнутьев оглянулся, он увидел в светлых окнах два контура - мужской и женский. После всех смертей, после того напряжения, которое царило здесь почти неделю, в доме установилась стылая тишина. Вьюев собирал свои пожитки, намереваясь утром выехать в город.
Вохмянина, как и хотела, оставалась в доме хозяйкой. Единственной. Однако это, похоже, нисколько ее не огорчало. Со всеми людьми, которые здесь были, она расставалась без сожаления. Каждому протянула красивую полную руку, улыбнулась, вполне искренне улыбнулась, поскольку все эти отъезды ее радовали.
- Еще увидимся, - сказал на прощание Пафнутьев.
- Нисколько в этом не сомневаюсь. Только свистните, Павел Николаевич. Я тут же окажусь в вашем кабинете.
- Свистеть не буду, но машину пришлю.
- Вы хотите сказать, что будете присылать ее каждый раз, когда появится необходимость в моих показаниях?
- Да, - кивнул Пафнутьев после некоторого колебания. - Во всяком случае, буду стараться. Спасибо за гостеприимство, до скорой встречи! Надеюсь, мы вас не слишком огорчили.
- Вы? - переспросила Вохмянина. - Не слишком.
- Может быть, через некоторое время захотите повидаться с мужем…
- Я вам об этом скажу.
- Усек, - шало ухмыльнулся Пафнутьев и поднял в прощальном приветствии руку.
Машина шла медленно, переваливаясь с боку на бок, похрустывая тонким ледком и фарами вырывая время от времени из темноты бетонные плиты, заборы, уцелевшие после нулевых работ ели, березы, сосны.
Минут через пятнадцать машина вырвалась на трассу и помчалась к городу, набирая скорость. За рулем сидел Андрей и, казалось, ничего не видел, ничем не интересовался, кроме дороги. Вохмянин молчал сосредоточенно и угрюмо. До последнего момента он не знал, что с ним поступят вот так неожиданно. Когда Андрей подошел к нему с наручниками, Вохмянин вопросительно посмотрел на Пафнутьева - что, дескать, так нужно?
- Да, мужик, да, - ответил Пафнутьев.
- Я в чем-то обвиняюсь? - спросил Вохмянин негромко, но побледнел, сосредоточился, как-то весь подтянулся.
- Мне бы не хотелось на столь интимные темы, как обвинения, подозрения, говорить при стечении народа. И тебе это не нужно. Согласен?
- Да ладно, чего уж там… Согласен, не согласен… Были бы доказательства, да, Павел Николаевич?
- Золотые слова. - Пафнутьев добродушно похлопал по широкой спине Вохмянина.
- Жаль… Хоть бы переночевать дали возможность… Теперь, как я понимаю, не скоро удастся отоспаться в приличных условиях.
- Что до того, чтобы отоспаться… Я ведь тоже не остаюсь. Хотя Худолей бы не возражал.
- Недельку я бы с удовольствием здесь побыл… Следы бы какие-никакие нашел, доказательства… - мечтательно проговорил Худолей.
- Не переживай, мы еще подъедем.
- Подъезжайте, - усмехнулась Вохмянина. - Здесь кое-что осталось для хороших людей.
После поворота луна оказалась прямо перед лобовым стеклом, но Андрея это не раздражало, ему даже нравилось видеть перед собой белесое пятно.
- Луна не мешает? - спросил он у Светы.
- Нисколько.
- Мне тоже.
- Я люблю, когда луна. Можно опустить стекло?
- Конечно. - И Андрей сам, повертев ручку, впустил в машину свежий воздух. Пахло оттаявшей землей, теплой корой деревьев, просыхающей по обочинам жухлой прошлогодней травой.
- Но ветра гудит голубой напор и кто-то глядит на меня в упор, - пробормотала Света негромко, но все ее услышали.
- И что же из этого следует? - спросил Пафнутьев.
- Значит, весна, значит, настоящая… Не из сна навязчивого, - ответила Света.
Пафнутьев хотел было ввязаться в бестолковый разговор ни о чем и обо всем, но в этот момент у него в кармане запищала коробочка сотового телефона.
- Слушаю вас внимательно, - сказал Пафнутьев. И замер. Ничего больше не произнес, только невнятно мычал в трубку, показывая, что он все-таки слушает, понимает и просит продолжать.
- Ты где сейчас? - спросил Пафнутьев. - Понял. Я еще позвоню. Тут надо пассажира забросить в одно место. Не уходи, жди моего звонка. - И Пафнутьев сунул телефон в карман.
Дальше ехали молча. По каким-то признакам все поняли, что разговор был серьезный, что-то в мире изменилось, что-то случилось.
- Шаланда звонил, - произнес Пафнутьев, когда машина уже въехала в город, и по обе стороны дороги замелькали частные домики. - Просил передать Худолею поздравления.
- По какому случаю?
- Очень хорошо, говорит, освоил мистические значения цифр и чисел. Настолько хорошо, что даже стало страшно жить, - добавил Пафнутьев.
- О, Боже! - простонал Худолей, что-то поняв, о чем-то догадавшись. - Неужели сбылось?
- Сбылось.
Дальше ехали в полной тишине. У высокого кирпичного забора с колючей проволокой наверху нашли маленькую железную дверь и сдали Вохмянина. Потом отвезли домой Свету.
- Так, говоришь, весна? - спросил Пафнутьев, когда женщина уже спрыгнула на подсушенный морозом асфальт.
- Настоящая, Павел Николаевич.
- До скорой встречи, Света.
- С нетерпением буду ждать повестку.
- Ты у меня дождесси! - зловеще прошипел Пафнутьев, пытаясь скрыть растерянность перед этой женщиной.
Пафнутьев, Андрей, Худолей молча, с каким-то вдруг возникшим напряжением смотрели, как Света удаляется к своему дому, как легко и свободно сидит на ней дубленка, как светятся в белесом свете луны ее волосы. Вот она перепрыгнула через лужу и тут же оглянулась - видели ли эти суровые мужики, как она легка и красива?
Мужики видели, все видели. Андрей помигал ей фарами, погудел, Света помахала рукой и свернула за угол.
- Вот так и кончается жизнь, - пробормотал Пафнутьев потерянно.
- Ничего, Паша. - Худолей похлопал Пафнутьева по коленке. - Жизнь она такая… То уходит, то возвращается. За ней иногда и не углядишь. Казалось бы все, конец, ты труп. А потом вдруг обнаруживаешь в себе совсем маленький участочек, и там не то ручеек журчит, не то огонек тлеет…
- Звонил Шаланда, - повторил Пафнутьев. - Скурыгин убит полчаса назад. Контрольный выстрел в голову.
- Это пятый, - сказал Худолей. - Больше не будет.
- Точно? - требовательно, даже капризно спросил Пафнутьев.