- Нет, - сказал он. Я поморщился. - Нет, - повторил он, - потому что вы с моим отцом сделали все возможное, чтобы я не смог пойти учеником в другие конюшни и начать все сначала. - Алессандро надолго замолчал, потом добавил:
- Да к тому же я не хочу уходить. Я предпочитаю остаться в Роули Лодж.
- И быть чемпионом, - пробормотал я.
- Я говорил об этом только Маргарет... - резко ответил он и осекся. - Значит, это она сказала вам о Холсте, - с горечью произнес он. - И поэтому вы подловили Карло.
Чтобы отдать должное Маргарет, я ответил:
- Она бы ничего не сказала, если бы я не спросил, о чем вы беседовали.
- Вы мне не верите, - с обидой в голосе заметил Алессандро.
- По правде говоря, нет, - иронически ответил я.
- Я не полный дурак.
Дождь еще сильнее стал заливать лобовое стекло. Мы остановились на красный свет в Боутри и подождали, пока воспитатель проведет по пешеходному переходу учеников школы.
- В письме вы упомянули, что поможете стать мне хорошим жокеем... это правда?
- Да, - сказал я. - На тренировках вы ездите очень хорошо. Честно говоря, даже лучше, чем я думал.
- Я ведь говорил вам... - начал он, вздернув нос кверху.
- Что вы - гений, - закончил я, кивнув головой. - Слышал.
- Не смейте надо мной смеяться! - Глаза Алессандро зажглись яростью.
- Вам осталось только выиграть несколько скачек, доказать, что вы добились единения с лошадью, показать понимание тактики скачек и перестать полагаться на вашего отца.
Алессандро не выглядел умиротворенным.
- Полагаться на отца естественно, - упрямо заявил он.
- Я убежал от своего отца, когда мне было шестнадцать.
- Очевидно, он не выполнял всех ваших желаний, как мой.
- Совершенно верно, - согласился я. - Я желал быть свободным.
"Свобода, - подумал я. - Пожалуй, это единственное, чего Энсо никогда не даст своему сыну: люди, одержимые навязчивой идеей, как правило, ярые собственники. О какой свободе можно говорить, когда у Алессандро нет своих денег, он не умеет водить машину и никуда не ходит без Карло, который докладывает о каждом его шаге. А с другой стороны, Алессандро привык к рабству, и оно кажется ему упоительным".
* * *
На ипподроме все без исключения отнеслись ко мне крайне доброжелательно, наперебой помогая советами и делясь информацией, так что к концу дня я уяснил, что мне следует (и не менее важно - не следует) делать в связи с тем, что я заявил Горохового Пудинга на приз Линкольна.
Томми Хойлэйк, ухмыляясь во весь рот, высказал свое мнение в нескольких словах:
- Заявить, подседлать, прийти первым и на всякий случай подождать, пока объявят победителя.
- Вы считаете, у нас есть шанс?
- О, конечно, - ответил он. - В пробегах на скорость выиграть может любой. Каприз богов, знаете ли, каприз богов.
Из этого я заключил, что Томми еще не пришел к окончательному выводу после испытаний: хорош ли Лан-кет или плох Гороховый Пудинг.
* * *
Я повез Алессандро в Ньюмаркет и по дороге спросил, как ему понравились скачки.
Он мог бы мне не отвечать, потому что в течение дня я изредка видел его лицо, на котором попеременно отражались то зависть, то гордость. Он был явно счастлив, что все принимают его за жокея, и неистовствовал, что не участвует в открытии сезона. Взгляд, который он бросил на победителя скачек учеников, напугал бы гремучую змею.
- Я не могу ждать до следующей среды, - сказал Алессандро. - Я хочу начать завтра.
- Мы не подавали заявок до следующей среды, - спокойно ответил я.
- Гороховый Пудинг! - яростно выкрикнул он. - В субботу!
- По-моему, этот вопрос мы уже обсудили.
- Но я хочу.
- Нет.
Алессандро раздраженно заерзал на сиденье. Вид скачек, с их звуками и запахами, возбудил его до такой степени, что он с трудом заставил себя замолчать. То мимолетное понимание, которого я добился по пути в Донкастер, испарилось, как дым, и половина дороги домой тоже пропала даром. Только когда Алессандро немного успокоился и мрачно откинулся на спинку сиденья, я задал ему вопрос:
- Как бы вы провели скачки на Пуллитцере? - Он мгновенно выпрямился и ответил так же откровенно, как после испытаний:
- Я посмотрел его прошлогоднюю скаковую карточку. Пуллитцер, как правило, приходил третьим, четвертым или шестым. Он скакал первым почти до финиша и сдавал лишь на последнем фарлонге. В учебниках говорится, что при жеребьевке лучше всего вытаскивать первые номера. Буду надеяться, что мне достанется один из них, а затем постараюсь хорошо взять старт и расположиться как можно ближе к канатам или, по крайней мере, чтобы сбоку от меня было не больше одной лошади. Я буду вести скачки не быстро и не медленно, не дальше чем на два с половиной корпуса от лидера, и постараюсь не вырываться вперед до самого финиша. Думаю, припустить лошадь надо не раньше чем ярдов за шестьдесят, а выйти на первое место ярдов за пятнадцать до финишного столба. Мне кажется, Пуллитцер не проявляет всех своих возможностей, когда ведет скачки, поэтому мне не хочется скакать первым.
Сказать, что я был потрясен, означало неверно передать то волнение, которое я испытал в данную минуту. За долгие годы практики я научился отличать фальшивое от настоящего, а слова Алессандро сверкали правотой, как бриллиант чистой воды.
- Хорошо, - небрежно ответил я. - По-моему, все правильно. Так и сделаем. А насчет Холста... вы будете участвовать на нем в скачках учеников в Ливерпуле. И ровно через два дня, в субботу, я дам вам Ланкета на скачки в Тийсайде.
- Я посмотрю их карточки и все обдумаю, - серьезно ответил он.
- Только не Ланкета, - напомнил я. - В прошлом году, двухлеткой, он себя не проявил. Исходите из того, как он прошел испытания.
- Да, - сказал Алессандро. - Я понимаю. Возбуждение вернулось к нему с прежней силой, но теперь оно не было бесконтрольным, и я неожиданно понял, что, пообещав ему помочь, вовсе не собирался отнестись к своим словам серьезнее, чем при составлении письма его отцу. Энсо стремился заставить меня против моей воли предоставить Алессандро как можно больше возможностей участвовать в скачках. Мне стало смешно при мысли о том, что я начал исполнять его требования по собственному желанию.
Это резко меняло план борьбы. Я подумал об Энсо и его отношении к сыну... и наконец-то понял, как поступить, чтобы Ривера отказался от своих угроз. Но при этом будущее показалось мне куда опаснее прошлого.
Глава 11
В течение всей недели перед скачками на приз Линкольна я проводил вечера у телефонного аппарата, отвечая на звонки. Владельцы скаковых лошадей разговаривали со мной отчаянными голосами. Когда я в четвертый раз услышал, что "нельзя ожидать успеха, пока ваш отец прикован к постели", я понял, что инвалид основательно уселся за телефон.
Отец обзвонил всех владельцев, принес извинения, предупредил, чтобы они не ждали ничего хорошего, и пообещал, что все будет в порядке, как только он вернется. Он также сказал совладельцу Горохового Пудинга, майору Барнетту, что, по его мнению, лошадь недостаточно подготовлена, и мне пришлось в течение получаса убеждать майора самым проникновенным голосом, что мой отец не видел лошадь в последние шесть недель и поэтому не может судить объективно.
Решив докопаться до истины, я выяснил также, что отец тайком пишет Этти каждую неделю письма с требованием отчетов. Я заставил ее признаться в этом утром в день открытия скачек на приз Линкольна, почуяв неладное только потому, что отец всех владельцев до единого убедил в полной неподготовленности их лошадей. Этти выдало виноватое выражение лица, но она тут же принялась оправдываться, утверждая, что никогда не говорила о "неподготовленности" и что отец сам сделал такой вывод.
Я вернулся в контору и поинтересовался у Маргарет, не получает ли она от моего отца письма с требованием еженедельных отчетов. Она смутилась, но утвердительно кивнула.
Когда я спросил в пятницу Томми Хойлэйка, как он собирается провести скачки, он ответил, чтобы я не беспокоился, так как мой отец позвонил ему и полностью проинструктировал.
- Каким образом? - спросил я, едва сдерживаясь.
- О... никаких резвых бросков, скакать ровно, постараться не прийти последним, если лошадь устанет.
- Гм-м... Если бы он вам не позвонил, что бы вы сделали?
- Послал бы лошадь резвым броском прямо со старта, - тут же ответил он. - Когда Гороховый Пудинг в хорошей форме, то любит скакать первым. За два фарлонга до финиша я бы ушел вперед, захватил лидерство и молился, чтобы меня никто не догнал.
- Так и сделайте, - сказал я. - Я поставил на него сотню фунтов, хотя почти никогда не играю на скачках. Томми даже рот открыл от изумления.
- Но ваш отец...
- Обещайте мне, что постараетесь победить, - очень любезно сказал я, - или мне придется заменить вас кем-нибудь другим.
Это было оскорблением. Никто и никогда не грозил заменить Томми Хойлэйка. Он неуверенно посмотрел на мое открытое лицо и пришел к выводу, что такое чудовищное заявление я сделал только по своей неопытности.
Он пожал плечами.
- Хорошо. Я попробую. Хотя что скажет ваш отец...
Если верить репортерам, мой отец и не думал помалкивать. Три газеты, вышедшие утром в день открытия скачек на приз Линкольна, цитировали его высказывание о том, что у Горохового Пудинга нет ни одного шанса на победу. "Как бы мне в результате не пришлось держать ответ перед распорядителями Жокей-клуба, - мрачно подумал я, - если лошадь хоть как-то себя покажет".
За время своей активной деятельности отец позвонил мне всего один раз. В голосе его отсутствовала былая снисходительная самоуверенность, он говорил раздраженно и сухо, и я понял, что наше "шампанское" перемирие закончилось, как только я вышел за дверь его палаты.
Отец позвонил мне в четверг вечером, когда я вернулся из Донкастера, и я тут же рассказал, как все его знакомые помогли мне советами.
- Гм-м... - буркнул он. - Я позвоню завтра администратору ипподрома и попрошу его присмотреть, чтобы все было в порядке.
- Ты навечно захватил тележку с телефоном? - спросил я.
- Тележку с телефоном? Мне никогда не удавалось пользоваться ею по-настоящему. Слишком много больных поминутно ее требуют. Нет, нет. Я сказал, что мне необходим личный аппарат прямо в палате, и после долгих разговоров мне его поставили, правда с задержкой. Естественно, я объяснил, что мне необходимо вести деловые переговоры. Пришлось настаивать.
- Теперь ты доволен?
- Конечно, - невозмутимо ответил он, и по собственному опыту я знал, что у яйца, попавшего под паровой каток, было больше шансов уцелеть, чем у больницы отказать отцу в его требовании.
- Наши лошади не так плохи, как ты думаешь, - сказал я. - Напрасно ты настроен так пессимистично.
- Ты ничего не понимаешь в лошадях, - категорически заявил отец и на следующий день высказал свое мнение о Гороховом Пудинге репортерам.
Майор Барнетт мрачно стоял в парадном круге, выражая презрение и жалость по поводу моей необдуманно высокой ставки.
- Ваш отец посоветовал мне не швырять денег на ветер, - сообщил он. - И я никак не могу понять, почему я поддался на ваши уговоры.
- Если хотите, могу взять вас в долю на половину, - предложил я с самыми благородными намерениями, но он воспринял это как попытку с моей стороны хоть частично возместить потери.
- Естественно, нет, - возмущенно ответил он.
Майор был невзрачным стареющим мужчиной среднего роста, но вспыхивал как порох, если считал, что задето его чувство собственного достоинства. "Верный признак того, что он - неудачник", - поставил я довольно злой диагноз и вспомнил старую тренерскую присказку: "Лошадей выезжать легче, чем владельцев".
Двадцать девять длинноногих рысаков, принимавших участие в скачках на приз Линкольна, нетерпеливо ожидали в парадном круге, в то время как тренеры и владельцы небольшими группами стояли рядом. Сильный, холодный северный ветер разогнал облака, и солнце сверкало с ослепительно высокого неба. Разноцветные формы жокеев переливались на свету всеми цветами радуги, как детские игрушки.
Томми Хойлэйк в ярко-зеленом камзоле подошел к нам, широко улыбаясь, и его беспечность еще больше убедила майора Барнетта в том, что лошадь, владельцем половинной доли которой он является, пробежит плохо.
- Послушайте, - с трудом сказал он, обращаясь к Томми, - только не придите последним, если почувствуете, что все пропало, ради бога, прыгайте с лошади и сделайте вид, что она охромела или седло свалилось, в общем, все, что угодно, лишь бы не поползли слухи, что жеребец никуда не годится. Иначе он потеряет всякую цену как производитель.
- Я не думаю, что он придет последним, сэр, - рассудительно ответил Томми и бросил на меня вопросительный взгляд.
- Действуйте по плану, - сказал я, - и не полагайтесь на каприз богов.
Он ухмыльнулся, вскочил в седло, махнул своей шапочкой майору Барнетту и все с тем же беспечным видом уехал.
Майор Барнетт отошел поближе к канатам наблюдать за скачками, и я облегченно вздохнул. В горле у меня пересохло. А если все-таки отец прав... и я не умею отличить хорошую лошадь от почтового ящика? Что ж, надо быть честным и, если лошадь действительно пробежит из рук вон плохо, признаться в своей ошибке и просить пощады.
Гороховый Пудинг не пробежал из рук вон плохо.
Лошади прошли кентером милю по прямой от трибун, повернулись, выстроились в одну линию и поскакали обратно галопом. Я не привык наблюдать за скачками в бинокль с такого расстояния, поэтому долгое время мне вообще не удавалось различить Томми Хойлэйка, хотя я примерно предполагал, где он находится: по жеребьевке ему достался двадцать первый номер, стало быть, его следовало искать в середине. Через некоторое время я опустил бинокль и просто смотрел на приближающуюся к трибунам разноцветную массу, разделившуюся на две группы по обе стороны поля. Группы сближались до тех пор, пока между ними не остался свободным лишь центр бровки - создавалось такое впечатление, что одновременно проводятся разные скачки.
Я услышал имя Томми от комментатора, прежде чем увидел ярко-зеленый камзол:
- А теперь, со стороны трибун, резвый рывок сделал Гороховый Пудинг. За два фарлонга до финиша Гороховый Пудинг поравнялся с Легким, Барсук отстал на полкорпуса; со стороны поля - Волей-Неволей, за ним - Термометр, Беспокойный Студент, Марганец... - Комментатор скороговоркой продолжал перечислять клички, но я перестал слышать.
С меня было достаточно новости, что у жеребца хватило сил сделать рывок за два фарлонга до финиша. С этого момента мне действительно стало все равно, выиграет он или нет. Но он выиграл. Выиграл, опередив Барсука на полголовы, упрямо вытягивая вперед морду, когда казалось, что его вот-вот достанут. Томми Хойлэйк ритмично двигался в седле, подстегивая жеребца и выжимая из него последние крупицы воли к победе, упрямого нежелания признать себя побежденным.
В загоне для расседлывания победивших скакунов майор Барнетт пребывал в шоке, но Томми Хойлэйк спрыгнул на землю и, широко улыбаясь, сказал:
- Надо же. Все-таки что-то в нем есть.
- Да, - ответил я и объяснил возбужденным репортерам, что приз Линкольна может выиграть кто и когда угодно, в любой день недели, если только иметь лошадь, немного счастья, программу тренировок конюшен моего отца и второго жокея страны.
Человек двадцать неожиданно захотели как можно ближе познакомиться с майором Барнеттом, и в результате он поддался на их уговоры пойти в бар, чтобы промочить горло, пересохшее от чествования победителя. Майор смиренно попросил меня присоединиться к их компании, но, так как наши глаза встретились именно в тот момент, когда он, оправившись от изумления, начал рассказывать, что никогда не сомневался в достоинствах Горохового Пудинга, я решил не смущать его и отказался.
Толпа потихоньку рассосалась, шум утих, и я неожиданно столкнулся с Алессандро, которого вот уже два дня как привозил в Донкастер частично оправившийся шофер.
Лицо Алессандро было бледно, насколько это позволял желтый оттенок кожи, а черные глаза совсем ввалились. Он смотрел на меня, дрожа от возбуждения, и казалось, никак не мог произнести слов, вертевшихся на кончике его языка. Я посмотрел на него абсолютно бесстрастно и стал ждать.
- Хорошо, - сказал он прерывающимся голосом. - Хорошо. Почему вы молчите? Я ведь знаю, что вы хотите сказать.
- В лишних разговорах нет нужды, - спокойно ответил я. - И смысла.
Мускулы его лица чуть расслабились. Алессандро с трудом сглотнул.
- Тогда я сам скажу. Гороховый Пудинг никогда бы не пришел первым, если бы вы разрешили мне сесть в седло.
- Да, - согласился я.
- Я видел, - сказал он все еще дрожащим голосом. - Я не смог бы так скакать. Я видел... - Это признание было для него мучительным.
- У Томми Хойлэйка, - сказал я в утешение, - руки не лучше ваших, да и воли к победе не больше, чем у вас. Но он достиг полной гармонии с лошадью, прекрасно чувствует ее бег и умеет удивительно собраться на финише. Придет и ваш черед, не сомневайтесь.
Щеки Алессандро не заиграли здоровым румянцем, но скованность исчезла. Правда, выглядел он ошеломленным.
- Я думал... - медленно произнес он. - Я думал... вы... как это говорит мисс Крэйг?.. Утрете мне нос.
Я улыбнулся, услышав из его уст идиому, произнесенную очень тщательно, но все же с акцентом.
- Нет, я этого никогда не сделаю. Алессандро глубоко вздохнул и невольно развел руки в стороны.
- Я хочу... - сказал он и не докончил фразы. "Ты хочешь завоевать мир", - подумал я и сказал:
- Начнете в среду.
Когда фургон привез Горохового Пудинга обратно в Роули Лодж, весь обслуживающий персонал конюшен высыпал в манеж, чтобы поприветствовать победителя. Выражение на лице Этти сейчас никак нельзя было назвать обеспокоенным, и она хлопотала над вернувшимся воином, как наседка над своим цыпленком. Задняя стенка фургона откинулась, жеребец выбежал размять затекшие ноги и со свойственной ему скромностью отреагировал на сияющие улыбки и поздравления (вроде:
"победил-таки, старая вешалка"), которыми его осыпали со всех сторон.
- Не может быть, чтобы каждому победителю устраивали такой прием, - сказал я Этти, когда вышел из дома на неожиданный шум. Я вернулся за полчаса до прибытия фургона и не заметил ничего необычного: конюхи и наездники уже устроили лошадей на ночь и отправились в столовую пить чай.
- Это - первый победитель сезона, - ответила она, и глаза на ее добром простом лице засияли. - И мы не думали... я хочу сказать, болезнь мистера Гриффона...
- Я ведь говорил, что вы должны больше верить в свои силы, Этти.
- Ребята прямо ожили, - ответила она, не принимая комплимента на свой счет. - Никто не отходил от телевизора. Они так кричали, что, наверное, в "Форбэри Инн" было слышно.