Алессандро сказал, что Энсо заболел уже после его рождения, значит, с ним все было в порядке. Но венерическое заболевание объясняло скандалы, которые устраивала его мать, и их бурный развод.
- Генрих VIII, - терпеливо повторил он, - был болен сифилисом. Екатерина Арагонская принесла ему дюжину мертворожденных младенцев, а ее единственная выжившая дочь, Мария, была бесплодной. Его болезненный сын, Эдуард, умер молодым. Ничего не могу сказать о Елизавете, слишком мало данных. Он все время упрекал своих бедных жен в том, что они не приносят ему наследников, хотя виноват был сам. Изувер, фанатик - в своем стремлении иметь сына... он рубил головы направо и налево... навязчивые идеи, типичные при подобном заболевании.
- То есть как?
- Перечный король, - ответил врач, как будто мне все сразу должно было стать ясно.
- О боже, при чем здесь перец?
- Да нет, не Генрих VIII, - раздраженно сказал он. - Перечный король - совсем другая личность. Как бы вам объяснить... в медицинских учебниках, при описании прогрессирующих осложнений, которые могут возникать в результате сифилитической болезни, упоминается перечный король. Он был обычным человеком с манией величия, и у него появилась навязчивая идея насчет перца. Он поставил перед собой цель скупить все запасы перца в мире и стать его единственным обладателем, а так как он был фанатиком, ему это удалось.
Я попытался хоть немного разобраться в том, что он говорил.
- Вы хотите сказать, что в следующей после стерильности стадии заболевания нашему гипотетическому больному ничего не стоит убедить себя, что он может горы свернуть?
- И не только убедить, - ответил он, кивая, - но и на самом деле сворачивать горы. До поры до времени, конечно. Рано или поздно и эта стадия кончается.
- А потом?
- Паралич нервной системы. Полная потеря разума.
- Неизбежно?
- Да. Но не у всех больных наступает паралич, и не у всех параличных наблюдалась мания величия. Я привел вам в пример частные случаи... крайне редкие осложнения.
- Только это меня и радует, - произнес я с воодушевлением.
- Вы правы. Если когда-нибудь вам повстречается больной с манией величия, бегите он него как можно дальше. И как можно скорее: эти люди крайне опасны. Существует гипотеза, что Гитлер был именно таким человеком... - Доктор внимательно посмотрел на меня, и его слезящиеся глаза широко открылись. Взгляд его скользнул по повязке, на которой висела моя рука, и когда он вновь обратился ко мне, видно было, что он сам не верит тому, что говорит.
- Вы убежали недостаточно быстро...
- Меня сбросила лошадь, - сказал я. Он покачал головой.
- Это был прямой удар. Я видел... но не поверил собственным глазам. Честно говоря, сначала не мог понять, в чем дело.
- Меня сбросила лошадь, - повторил я. Доктор посмотрел на меня с прежним любопытством.
- Как хотите. Вас сбросила лошадь... Так и запишем в книге вызовов. - Он встал с кресла. - Только не становитесь больше на его пути. Я говорю совершенно серьезно, молодой Нейл. Не забывайте, что Генрих VIII отрубил очень много голов.
- Не забуду, - ответил я. Как будто я мог забыть.
* * *
Я пересмотрел версию "меня сбросила лошадь" и ради Этти поменял ее на "я свалился с лестницы".
- Какая досада, - посочувствовала она, совершенно искренне посчитав меня растяпой. - Я отвезу вас на проездку в "Лендровере".
Я поблагодарил ее, и, пока конюхи готовили лошадей, мы пошли проведать Архангела. Впрочем, я наведывался к нему настолько часто, что это вошло у меня в привычку.
Архангела содержал в самом безопасном деннике самой безопасной конюшни, и с тех пор, как Энсо вернулся в Англию, этот денник охранялся днем и ночью. Этти считала, что я переусердствовал, но мне пришлось настоять на своем.
Днем в конюшне номер один всегда было несколько человек. Ночью - фотоэлемент предупреждал о появлении нежелательных лиц. Двое специально приглашенных из агентства безопасности людей дежурили по очереди, наблюдая за денником Архангела из окна комнаты владельцев, которое выходило прямо на конюшни, а их восточно-европейская овчарка была посажена на длинную цепь перед входом в конюшню и рычала на каждого, кто пытался войти внутрь.
Конюхи высказывали мне претензии по поводу овчарки, потому что каждый раз, когда им нужно было зайти в конюшню к какой-нибудь лошади, приходилось обращаться к охраннику за помощью. "Во всех остальных помещениях, - справедливо указывали они, - собаки дежурят только по ночам".
Этти помахала рукой охраннику у окна. Он кивнул, вышел в манеж и придержал овчарку, чтобы мы смогли пройти. Когда я распахнул верхнюю створку двери денника, Архангел подошел к нам и высунул нос наружу, вдыхая нежный майский воздух. Я погладил его, потрепал по шее, в который раз восхищаясь шелковистой шкурой, и подумал, что он еще никогда так хорошо не выглядел.
- Завтра, - сказала Этти скакуну, и ее глаза заблестели. - Завтра посмотрим, на что ты способен, малыш. - Она улыбнулась мне по-товарищески, наконец-то признавая, что я тоже принимал участие в его подготовке. За последний месяц лошади из наших конюшен побеждали все чаще и чаще, и беспокойное выражение постепенно исчезло с ее лица, сменившись чувством уверенности, которое никогда не покидало ее раньше. - Заодно проверим, как тренировать его перед скачками в дерби, добавила она.
- К этому времени вернется мой отец, - напомнил я, стараясь еще больше успокоить ее, но улыбка внезапно погасла, и Этти посмотрела на меня отсутствующим взглядом.
- Верно... Вы знаете, я как-то совсем забыла... Она повернулась и вышла в манеж. Я поблагодарил охранника, экс-полисмена, и умоляющим голосом попросил его быть особо бдительным в течение следующих тридцати шести часов.
- Надежней, чем в английском банке, сэр. Не беспокойтесь, сэр. - Он говорил очень убедительно, но я почему-то решил, что он оптимист.
* * *
Алессандро не появился ни на первую, ни на вторую проездки, но когда, вернувшись домой, я с трудом выбрался из "Лендровера", который не пропустил по дороге ни одного ухаба, Алессандро стоял у ворот манежа и поджидал меня. Не обращая на него внимания, я направился в контору, но он пошел навстречу и перехватил меня на полпути.
Я остановился и посмотрел на Алессандро. Он держался скованно, лицо его еще больше осунулось и побледнело от нервного напряжения.
- Простите, - запинаясь, сказал он. - Простите. Он рассказал мне... Я этого не хотел. Я его не просил...
- Хорошо, - спокойно ответил я и подумал о том, что держу голову набок, стараясь хоть немного утихомирить боль, и что сейчас самое время выпрямиться. Я выпрямился.
- Он сказал, что теперь вы согласитесь дать мне Архангела.
- А вы как считаете? - спросил я. На лице Алессандро отразилось отчаяние, но он ответил, не задумываясь:
- Я считаю, что нет.
- Вы очень повзрослели, - сказал я.
- Я учусь у вас... - Он вздрогнул и умолк. - Я хочу сказать... умоляю вас, позвольте мне участвовать в скачках на Архангеле.
- Нет, - мягко ответил я.
- Но он сломает вам вторую руку. - От волнения Алессандро заговорил торопливо, глотая слова. - Он так говорит, а он всегда делает, что говорит. Он опять сломает вам руку, а я... я... - Алессандро сглотнул, откашлялся и продолжал более спокойным тоном:
- Я сказал ему сегодня утром, что, если он еще раз причинит вам боль, вы все расскажете распорядителям, и меня дисквалифицируют. Я сказал ему, чтобы он ничего больше не делал, что я не хочу, чтобы он что-то делал. Я хочу, чтобы он оставил меня здесь, с вами, и позволил самому выбрать, как жить дальше.
Я медленно вдохнул воздух полной грудью.
- И что он вам ответил?
На лице Алессандро появилось озадаченное и одновременно смущенное выражение.
- Мне кажется, он еще больше рассердился. Я сказал:
- Ему ведь все равно, победите вы в скачках или нет. Он хочет только, чтобы я подчинился и дал вам Архангела. Он хочет доказать, что по-прежнему может дать вам все, чего вы ни попросите.
- Но я прошу его оставить меня в покое. Оставить меня здесь. А он не хочет слушать.
- Вы просите того, чего он никогда вам не даст, - сказал я.
- Что именно?
- Свободы.
- Я не понимаю, - сказал он.
- Только потому, что он не хочет дать вам свободу, он готов на все остальное. Все, что угодно... лишь бы вы оставались с ним. С его точки зрения, я предоставил вам возможность получить в жизни единственное, на что он никогда не согласится: добиться успеха своими силами. И только поэтому он так настаивает, чтобы я дал вам Архангела.
Алессандро прекрасно меня понял, хотя слова мои его ошеломили.
- Я скажу ему, что он напрасно боится меня потерять, - страстно заявил он. - И тогда отец не будет больше причинять вам вреда.
- Не вздумайте. Если бы не страх потерять вас, я давно был бы покойником.
Рот его приоткрылся. Алессандро уставился на меня своими черными глазами: пешка под угрозой двух ладей.
- Тогда... что мне сказать?
- Скажите ему, что завтра на Архангеле скакать будет Томми Хойлэйк.
Взгляд Алессандро скользнул по тугим резиновым кольцам и моей руке на перевязи под камзолом.
- Не могу, - ответил он. Я слегка улыбнулся.
- Скоро он сам узнает. Алессандро задрожал.
- Вы не понимаете. Я видел... - Он запнулся и посмотрел мне в глаза, как бы вспоминая страшный сон.
- Я видел людей, которым он причинил боль. Их лица выражали ужас... и стыд. Я думал... какой он умный... он знает, как заставить каждого делать то, что он хочет. Я видел, как все боятся его... и я думал, он у меня просто замечательный... - Алессандро всхлипнул. - Я не хочу, чтобы он заставил вас быть таким же...
- Не заставит, - сказал я с уверенностью, которой не чувствовал.
- Но он все равно не позволит Томми выступать на Архангеле... Не будет сидеть сложа руки. Я его знаю... Я знаю, что не позволит. Я знаю, он всегда делает то, что говорит. Вы не представляете, какой он бывает... Вы должны мне поверить. Должны.
- Постараюсь поостеречься, - сухо ответил я, и Алессандро даже стал приплясывать от огорчения, не в силах устоять на одном месте.
- Нейл, - сказал он, впервые назвав меня по имени, - я боюсь за вас.
- Значит, теперь нас двое, - попробовал отшутиться я, но Алессандро не улыбнулся. Я ласково посмотрел на него. - Не унывай, мальчик.
- Но вы не... вы не понимаете.
- Да нет, я все понимаю, - ответил я.
- Но вам все равно.
- О нет, мне не все равно, - честно признался я. - Я не могу сказать, что с нетерпением жду, когда ваш отец переломает мне все кости. Но еще меньше я расположен валяться у него в ногах и лизать ботинки. Поэтому на Архангеле будет скакать Томми Хойлэйк, а мы - сожмем кулаки на счастье.
Алессандро встревоженно покачал головой.
- Я знаю его, - повторил он. - Я его знаю...
- На следующей неделе в Бате, - сказал я, - состоятся скачки учеников. Можете стартовать на Пуллитцере. И на Резвом Копыте в Честере.
На лице Алессандро не появилось выражения уверенности, что мы доживем до следующей недели.
- У вас есть братья и сестры? - резко спросил я. - Он даже вздрогнул от неожиданности.
- Нет... После меня у матери было двое детей, но оба мертворожденные.
Глава 15
Суббота, полдень, 2 мая. День скачек на приз в две тысячи гиней.
Солнце совершало над Пустошью свое очередное блистательное путешествие. Однако я с трудом выбрался из постели, и мое настроение оставляло желать лучшего. Мысль о том, что Энсо себя еще обязательно покажет, я гнал прочь. Сейчас слишком поздно было жалеть о том, что уже произошло.
Я вздохнул. Стоили восемьдесят пять чистокровных лошадей, дело жизни моего отца, будущее конюшен и, возможно, свобода Алессандро одной сломанной ключицы?
Да, конечно. Но двух сломанных ключиц? Боже упаси.
Под жужжание электрической бритвы я обдумывал все "за" и "против" своего быстрого отъезда в далекие края. Например, в Хэмпстед. Это очень легко устроить. Беда в том, что рано или поздно придется вернуться, а во время моего отсутствия конюшни будут в опасности.
Возможно, стоило пригласить в дом гостей и постараться все время быть на людях... но гости разъедутся через день-другой, и долгожданная месть покажется Энсо только слаще.
После короткой борьбы со свитером я одержав верх и вышел в манеж. Может, Энсо не станет мстить, когда поймет, что лишается самого дорогого на свете. Ведь если он еще что-нибудь со мной сделает, то потеряет сына.
Мы уже давно договорились с Томми Хойлэйком, который остался ночевать в Ньюмаркете, что он воспользуется этим обстоятельством и утром следующего дня проездит галопом Счастливчика Линдсея. Ровно в семь часов утра его "Ягуар" подкатил к конторе и остановился у окна.
- Привет, - сказал он, выходя из машины.
- Привет. - Я внимательно посмотрел на Томми. - Вы плохо выглядите. Он скорчил гримасу.
- Всю ночь болел живот. Вырвало после обеда. Со мной так бывает, когда нервничаю. Но все будет в порядке, можете не сомневаться.
- Вы в этом уверены? - взволнованно спросил я.
- Конечно. - Томми ухмыльнулся. - Я же говорю: со мной так бывает. Ничего страшного. Только вы не обидитесь, если я откажусь проезжать лошадь галопом?
- Нет, - сказал я. - Что вы, совсем наоборот. Нам вовсе не хочется, чтобы вы заболели перед самыми скачками.
- Знаете что? Я могу немного потренировать Архангела. Устроить ему разминку. Хотите?
- А вы уверены, что это вам не повредит? - с сомнением спросил я.
- Все будет нормально. Со мной все в порядке. Я правду вам говорю.
- Ну, хорошо, - согласился я, и Томми сел на Архангела, после чего они вместе с Резвым Копытом, сопровождаемые взглядами множества болельщиков, которые сегодня днем будут громко выкрикивать его имя на трибунах ипподрома, проскакали кентером четыре фарлонга.
- Кого же нам посадить на Счастливчика Линдсея? - спросила Этти, которая собиралась отправиться в Уотерхолл, чтобы, следуя программе тренировок, проездить лошадей галопом на дистанцию в три четверти мили.
Еще одна проблема: у нас действительно было мало хороших наездников.
- Поменяйте наездников местами, - предложил я. - Энди - на Счастливчика Линдсея, Фэдди - на...
- Не надо, - перебила меня Этти, глядя куда-то поверх моей головы. - Ведь Алекс нам подойдет, верно?
Я оглянулся. Одетый в рабочую одежду, по манежу шел Алессандро. Давным-давно исчезли его модная куртка, брюки и лайковые белые перчатки, теперь он являлся в конюшни в простом коричневом свитере, из-под которого торчал воротничок голубой рубашки: точная копия одежды Томми Хойлэйка. Объяснил он это тем, что раз один из лучших жокеев страны одевается подобным образом, то он, Алессандро Ривера, не может ни в чем ему уступать.
У подъезда не было его "Мерседеса". Наблюдательный Карло не пялился в манеж. Алессандро увидел, что я ищу взглядом его машину и телохранителя, и произнес, запинаясь:
- Я удрал. Они сказали, чтобы я не приходил, но Карло куда-то исчез, и я решился. Можно... Я хочу сказать, вы позволите мне участвовать в тренировке?
- А почему мы вдруг должны вам не позволить? - спросила Этти, не посвященная во все тонкости наших отношений.
- Конечно, - согласно кивнул я. - Можете проездить галопом Счастливчика Линдсея. Алессандро ужасно удивился:
- Но все газеты писали, что сегодня утром его будет проезжать Томми Хойлэйк.
- У него болит живот, - ответил я и, увидев безумную надежду, засветившуюся в его глазах, добавил:
- Не надо так волноваться. Ему уже лучше, и к скачкам он будет в полной форме.
- Ясно.
Алессандро постарался скрыть свое разочарование и отправился за Счастливчиком Линдсеем. Этти села на Кукушонка-Подкидыша, а я договорился с Джоржем, что он отвезет меня в "Лендровере" понаблюдать за проездкой лошадей галопом. Лошади покружили по дорожке в паддоке, выехали через ворота и поскакали в Уотерхолл.
Вместе с ними отправился Ланкет, но, так как два дня назад он участвовал в скачках, я просил прогулять его до перекрестка дорог и обратно.
Я смотрел вослед лошадям: грациозные, изящные творения природы, так гармонирующие с прекрасным майским утром. Удивительно... несмотря на знакомство с Энсо и его сыном, я был счастлив, что поработал тренером. Жаль будет уходить. Очень жаль. "Как странно", - подумал я.
Вернувшись в манеж, я задержался на минутку поболтать с охранником, который воспользовался отсутствием Архангела и собрался пойти в столовую пообедать. Потом я вернулся в дом, сварил себе кофе и отправился в контору. У Маргарет по субботам был выходной. Я сел за ее стол, выпил кофе и стал разбирать утреннюю почту, неловко зажимая конверты между колен и держа в здоровой руке нож для разрезания бумаг.
Через некоторое время я услышал шум подъехавшей машины и хлопок закрывшейся дверцы, но не успел разглядеть гостя из окна, совсем позабыл, что не могу быстро ворочать головой. В день скачек на приз в две тысячи гиней конюшни мог посетить кто угодно. Например, один из владельцев, оставшихся ночевать в Ньюмаркете. Да мало ли кто еще?
Но в дверь вошел Энсо. В руке у него был все тот же пистолет с глушителем. "В такую рань... - легкомысленно подумал я. - Пистолет вместо завтрака. Как глупо".
И еще я подумал: "Это конец. Глупый, дурацкий, бессмысленный конец".
Если Энсо раньше хоть как-то сдерживал свою ярость, то сейчас она хлестала из него фонтаном. Приземистое жирное тело надвигалось на меня, как танк, и я поневоле вспомнил слова Алессандро, который утверждал, что я не знаю его отца. Поле с забором, сломанная ключица - все это было цветочками, а до ягодок оставалось рукой подать.
Он нанес мне сильнейший удар, угодив точно в повязку, так тщательно наложенную престарелым врачом, и у меня сразу перехватило дыхание и исчезло всякое желание сопротивляться. Я, правда, попытался угрожать ему ножом для разрезания бумаг, но он отмахнулся от него, как от назойливой мухи, при этом чуть не размозжив мою кисть о бюро, где хранилась наша картотека. Энсо был страшен и не столько ввел меня в шок ударами, сколько подавил своим присутствием. Рукоятка пистолета опустилась на мою голову, затем на больное плечо, и моя дальнейшая судьба перестала меня интересовать.
- Где Алессандро?! - проорал он в двух сантиметрах от моего уха.
Мое обмякшее тело повалилось на стол. Глаза закрылись. Еще немного, и мне не удалось бы справиться с нахлынувшей на меня болью.
- Проезжает лошадь, - еле ворочая языком, ответил я. - Где же еще? Проезжает лошадь.
- Ты его похитил! - закричал он. - Ты скажешь мне, где он! Ты мне скажешь... или я переломаю тебе все кости! По одной!
- Он ускакал верхом на лошади, - сказал я.
- Нет! - выкрикнул Энсо. - Я ему запретил!
- Он... верхом...
- На какой лошади?
- Какое это имеет значение?
- На какой лошади?! - проревел он прямо в мое ухо.