– Ивар, самый младший, – кивнула Эллинор, – тот, что пошел по отцовским стопам. Вы его знаете?
– Немного, – отвечал Микаэль. – Насколько мне известно, Ивар вообще был злым мальчиком.
– Ужасно злым, – согласилась Эллинор.
– Но почему?
– Я сама часто себя об этом спрашиваю. Он во всем старался быть лучше Лео, смотрел на него как на соперника. И что самое интересное, похожие отношения установились и между отцами. Альфред и Херман постоянно щеголяли друг перед другом своими сыновьями. Но если Ивар всегда побеждал там, где нужна мускульная сила, Лео намного превосходил его по части интеллекта. И Эгрен страшно ему завидовал. Он знал о гиперакузии Лео и специально врубал в Фальстербу по утрам магнитофон на всю катушку. А однажды накупил воздушных шариков и взорвал их прямо за спиной у Лео. Карл, как прослышал об этом, отвел Ивара в сторону и отвесил ему оплеуху. Можете представить себе, какой скандал учинил старик Альфред!
– То есть в этой компании Карла недолюбливали, вы это хотите сказать?
– Определенно недолюбливали. Но родители Лео всегда были на его стороне. Они понимали, что значит Карл для их сына. Именно это обстоятельство и заставляет меня до сих пор верить в то, что смерть Карла – все-таки несчастный случай. Во всяком случае, я стараюсь убедить себя в этом. Херман Маннхеймер никогда не поднял бы руку на единственного друга собственного сына.
– А каким образом Карл вообще на них вышел?
– Через университет. Думаю, его расследование удачно совпало с веяниями времени. Еще совсем недавно никто специально не занимался одаренными детьми. Выделять кого-либо из массы школьников считалось нарушением принципа эгалитаризма, которым так дорожат шведы. Поэтому маленькие гении нередко попадали в спецклассы для детей с отклонениями в развитии или к психиатрам. Но Карл боролся за каждого такого ребенка. Еще несколько лет назад на него навесили бы клеймо "элитиста" , но те времена прошли. Карла включили в престижные правительственные комиссии, а потом он через Хильду фон Кантерборг вышел на Эгренов.
Микаэль вздрогнул от неожиданности.
– Как вы сказали? Через Хильду фон…
– Хильда фон Кантерборг. Она работала в институте психиатрии и курировала докторантов. Тогда Хильда была молода, чуть постарше Карла, но уже считалась очень перспективным специалистом. Поэтому то, что с ней случилось…
– Разве она умерла? – не выдержав, выпалил Блумквист.
– Об этом я ничего не слышала, – отвечала Эллинор. – Знаю только, что Хильда оказалась в центре большого скандала и как будто запила.
– И что это был за скандал?
Некоторое время Эллинор Юрт молчала, глядя в пустоту перед собой, а потом резко повернулась к Блумквисту.
– Это случилось после смерти Карла, когда меня уже ничто не интересовало. Тем не менее у меня такое чувство, будто Хильду ославили напрасно.
– Каким образом?
– Как специалист Хильда фон Кантерборг не уступала прочим академикам, разве что гонор у нее был поменьше. Как-то раз я встретила ее в компании Карла – выглядела она просто фантастически. Люди буквально с первого взгляда подпадали под власть ее харизмы. Неудивительно, что романы следовали один за другим. В числе ее любовников были и два-три студента. Не сказать, что я это одобряю, но ведь это взрослые люди, и Хильда вела себя вполне благоразумно. Да кого это волновало, в конце концов! Хильда, она… как вам сказать… ничем не могла насытиться. Ей всего было мало – жизни, знаний, мужчин… При этом она не преследовала никаких неблаговидных целей.
– Так что же все-таки произошло?
– Толком не знаю. Мне известно только, что администрация института заговорила вдруг о каких-то студентах, которые утверждали, точнее, намекали, будто Хильда им себя продавала. Грубая работа – вот что возмутило меня с самого начала. Могли бы придумать что-нибудь поинтереснее, чем выставлять ее проституткой… Что вы делаете?
Микаэль полез за мобильником и открыл Интернет.
– Здесь есть некая Хильда фон Кантерборг… с Рудгер Фухсгатан… это она?
– Не думаю, что в Стокгольме так много женщин с таким именем. А зачем она вам?
– Дело в том, что… – начал было Микаэль, но оборвал фразу на полуслове. – Это долгая история. Вы здорово помогли мне, Эллинор. То, что вы мне только что рассказали, очень ценно.
– Но теперь вам, похоже, пора идти? – предположила Эллинор.
– Все верно. У меня появилось одно срочное дело. Мне кажется, что…
На этот раз договорить ему помешал звонок Малин. Судя по голосу, она тоже была взволнована и просила Микаэля срочно приехать. Распрощавшись с Эллинор Юрт, Блумквист сбежал по лестнице, перепрыгивая через ступеньки, и уже с улицы позвонил Хильде фон Кантерборг.
Декабрь, полтора года назад
Что можно прощать, а чего нельзя? Лео и Карл часто беседовали на эту тему. Этот вопрос был важен для них обоих, но по-разному. В конце концов оба пришли к великодушному выводу, что простить можно практически все, даже намеренное унижение. Так Лео примирился с Иваром. Теперь он смотрел на Эгрена как на человека, который просто не может быть другим. Одни лишены музыкального слуха, другие застенчивы, а Ивар Эгрен злой. В этом его слабость, к которой Лео отныне относился со всей возможной снисходительностью.
И его великодушие не осталось незамеченным. Вскоре и Ивар стал к нему приветливее. Иногда похлопывал Лео по плечу, обращался за советом и мог даже как бы невзначай обронить комплимент. "А ты совсем не глуп, Лео…" – или что-то вроде того.
Но брак Эгрена с Мадлен Бард все изменил. Теперь и Лео был исполнен злобы, заглушить которую было не под силу никакой терапии. Ивар сам пробудил в нем зверя. И теперь жажда мести стучала в висках Лео и кружила голову самыми невероятными фантазиями. В них Ивар умирал от мучительного огнестрельного ранения, попадал в автокатастрофу, подвергался публичному осмеянию или заболевал смертельной болезнью с отвратительными высыпаниями на коже. Лео проделывал магические манипуляции с фотографиями Ивара и мысленно сбрасывал его с балкона. Он почти сошел с ума на этой почве. Но Ивар по-прежнему оставался жив-здоров. Разве стал немного бдительнее и, возможно, вынашивал встречные планы. Время шло, ситуация то улучшалась, то снова ухудшалась, пока наконец не наступил декабрь месяц.
Падал снег, и было необыкновенно холодно. Мать лежала при смерти. Лео навещал ее три раза в неделю. Он старался быть заботливым и внимательным сыном, но это получалось плохо. Болезнь ожесточила Вивеку. Под действием морфина она почти перестала следить за своими словами и как-то раз обозвала сына слабаком.
– Ты всегда разочаровывал меня, – сказала Вивека.
Лео не ответил, ибо привык оставлять без внимания подобные ее замечания. Теперь он мечтал лишь о том, чтобы как можно скорее вырваться из страны, и не встречался ни с кем, кроме Малин Фруде. У той, правда, были свои проблемы: развод с мужем и смена работы. Лео никогда не верил, что Малин его любит, но ему нравилось ее общество. Они все время поддерживали друг друга и много смеялись, притом что ненависть Лео никуда не девалась. Страх перед Иваром накатывал на него время от времени, и тогда Лео повсюду мерещились шпионы и наемные убийцы. Он ожидал от Эгрена чего угодно – на этот счет он больше не питал никаких иллюзий.
От себя Лео тоже ожидал чего угодно. Он боялся, что однажды набросится на Эгрена и сотворит с ним что-нибудь чудовищное. Или Ивар отделает его, подкараулив в темном переулке. Лео знал, что это не более чем паранойя, и всячески убеждал себя в этом. Но ничего не помогало. Он по-прежнему слышал несуществующие шаги за спиной, и каждый брошенный искоса взгляд внушал ему подозрения. Лео виделись подозрительные фигуры в подворотнях и темных подъездах, и, возвращаясь домой через парк "Хюмлегорден", он все время оглядывался по сторонам.
В пятницу пятнадцатого декабря снегопад усилился. Украшенный к Рождеству город так и переливался огнями. Лео ушел с работы раньше обычного. Дома переоделся в джинсы и свитер и поставил на рояль бутылку красного вина.
Рояль был марки "Бёзендорфер империал", с девяносто семью клавишами. Лео сам настраивал его каждый месяц. Устроившись на фортепианном стуле "Янсен" из черной кожи, Маннхеймер принялся сочинять новую композицию. Он исходил из дорического модального лада и делал почти насильственный акцент на шестом звуке в конце каждой фразы. Мелодия звучала меланхолично, почти зловеще. Лео с головой ушел в музыку, поэтому не обратил внимания на доносившиеся со стороны лестницы звуки. Это были шаги, которые он принял за порождение своего больного воображения и не в меру чувствительного слуха. Но потом Лео почудилось, будто кто-то аккомпанирует ему на гитаре. Лео насторожился. Конечно, благоразумней было бы для начала спросить в почтовую щель: "Кто там?", но вместо этого Лео просто открыл дверь. И то, что он увидел, на некоторое время лишило его ощущения реальности.
Глава 11
20 июня
Заключенные "Подразделения Б" только что закончили обед и покидали столовую. Некоторые ушли на занятия. Пара-тройка курили в прогулочном дворике. Другим захотелось посмотреть фильм – кажется, "Одиннадцать друзей Оушена". Остальные шныряли между залом и комнатой отдыха и что-то нашептывали в замочные скважины или полуприкрытые двери камер. На первый взгляд все шло как обычно, – но только на первый. Приглядевшись, можно было заметить, что охранников в подразделении значительно прибавилось. Кроме того, заключенных лишили возможности принимать визитеров и делать звонки. Наконец, поражала стоявшая в помещениях необыкновенная духота и жара.
Сам директор колонии Рикард Фагер лично прибыл в подразделение, чтобы сеять беспокойство среди подчиненных. Хотя они и без него были на взводе. Заключенные втайне ликовали. Воздух буквально вибрировал от невиданного чувства свободы. Страх и агрессия, однако, никуда не исчезли. Кое-кто из заключенных – такие, например, как Тина Грёнлунд – всерьез опасался нападения из-за угла или удара в спину. И все же это было радостное оживление, порожденное надеждой на лучшую жизнь. Питалось оно по большей части фантазиями и слухами; тем не менее заключенным было известно больше, чем полицейским и тюремной администрации. Все они знали, что это не Альвар, а Лисбет сокрушила Бенито челюсть и что теперь ее жизнь в опасности. Поговаривали, что сообщники Бенито уже убивают родственников Саландер, и месть их будет ужасной, тем более что, по слухам, лицо Бенито изуродовано на всю жизнь.
Поговаривали также, что состоятельные исламисты, как будто даже шейхи, назначили за голову Фарии Кази хорошую награду. Что Бенито переводят в другую тюрьму, как только она оправится, и вообще Флудбергу ждут большие перемены. Лучшее свидетельство тому – появление в отделении директора колонии. Заключенные ненавидели Рикарда Фагера. Большего презрения удостоились, пожалуй, лишь несколько женщин из корпуса С, отбывавших срок за убийство собственных детей. Но сейчас даже на Фагера смотрели с надеждой. Кто знает, может, с исчезновением Бенито жизнь и в самом деле станет более сносной?
Рикард Фагер посмотрел на наручные часы и отмахнулся от заключенной, подступившей к нему с жалобой на невыносимую духоту. В свои сорок девять лет Фагер оставался видным мужчиной, чему не мешали даже холодные, невыразительные глаза. Он был одет в серый костюм с красным галстуком и ботинки марки "Алден". Обычно, опасаясь спровоцировать недовольство заключенных, представители тюремной администрации одевались скромно. Но Фагер был исключением. Он полагал, что дорогая и стильная одежда – хорошее средство лишний раз напомнить, кто в доме хозяин.
Несмотря на это, сегодня директор выглядел жалко. Пот ручьями стекал по его лицу, брюки и рубашка липли к телу. Фагер поговорил с кем-то по рации, затем кивнул кому-то из своего окружения и прошептал несколько слов на ухо исполняющей обязанности начальника охраны Харриет Линдфорс. После чего вся компания направилась к камере номер семь, где после вчерашнего происшествия с Бенито содержалась Лисбет Саландер.
* * *
Лисбет сидела за письменным столом, погруженная в расчеты. С некоторых пор в центре ее внимания была петля Вильсона, при помощи которой она надеялась разрешить проблему так называемой петлевой квантовой гравитации. Поэтому Саландер не обратила внимания на появление в камере Фагера и его свиты. Директор толкнул в бок Харриет, и та выступила вперед.
– Администрация колонии желает поговорить с тобой, Лисбет, – с неохотой в голосе объявила Харриет.
Только тогда Саландер обернулась. Фагер с брезгливой миной похлопывал пальцами по рукаву пиджака, словно стряхивая пыль, и беззвучно двигал губами. Он ненавидел Лисбет. Она его тоже – особенно после беглого знакомства с его перепиской. Но сейчас пришло время забыть о личных амбициях.
– У меня хорошие новости, – недовольно проворчал Фагер.
Лисбет молчала.
– Хорошие новости, – повторил он.
На лице заключенной не дрогнул ни один мускул. Фагер начал распаляться.
– Ты что, оглохла?
– Нет. – Лисбет опустила глаза.
– Хм… ну что ж, это хорошо, – он прокашлялся. – Через девять дней истекает срок твоего заключения, но мы отпускаем тебя уже завтра утром. А сегодня ты будешь допрошена комиссаром Бублански из Стокгольма. Он хочет привлечь тебя к сотрудничеству.
– Вы хотите от меня избавиться?
– Хочу или не хочу… у меня директива. Персонал колонии считает возможным освободить тебя досрочно… за примерное поведение, понятно?
Фагеру как будто стоило немалого труда произнести последние слова.
– За примерное поведение? – переспросила Лисбет. – Интересно…
– Черт возьми, у меня рапорт!
– К черту твой рапорт, – прошептала Лисбет. – К черту все твои рапорты.
– Что ты знаешь о моих рапортах?
Лисбет заговорила быстро, все еще не поднимая глаз, как будто ответ был написан на полу.
– Я знаю, что ты пишешь их безграмотно и бестолково. Что иногда употребляешь не те предлоги. Что ты любишь длинные предложения и напыщенные обороты, в которых полно лжи. Ты утаиваешь важную информацию, которой точно располагаешь. Ты хочешь доказать начальству, что во Флудберге все замечательно, но это ты превратил жизнь Фарии Кази в ад. И твоя ложь может стоить ей жизни, а это уже серьезно, Рикард.
Фагер побледнел как мел, разинул рот и уставился на Саландер. Потом решил предпринять последнюю попытку спасти положение.
– Что ты такое говоришь, девушка… – прошептал он. – Что ты имеешь в виду? Или ты читала мои рапорты… в какой-нибудь газете?
– Дойдет и до газет, – пообещала Лисбет.
Рикард Фагер беспомощно заморгал.
– Ты лжешь.
– Я не лгу. Я читала, а где – не твоя забота.
Фагер затрясся всем телом, как будто в приступе беззвучного хохота.
– Ты… ты…
– Что? – вскинула голову Саландер.
– Хочу напомнить, что решение о твоем досрочном освобождении может быть пересмотрено в любую минуту.
– Так пересматривай. Меня волнует другое.
– Что же?
Над верхней губой Фагера выступили капли пота.
– Фария Кази. Она должна быть в безопасности, пока ее адвокат Анника Джаннини не вытащит ее отсюда. Ей понадобятся свидетели…
– Заткнись! – взревел Фагер. – Ты не в том положении, чтобы что-то от меня требовать.
– Вот здесь ты ошибаешься, – спокойно возразила Саландер. – Это ты не в том положении. Ты – лжец, который позволил Бенито Андерссон издеваться над заключенными.
– Ты сама не понимаешь, что говоришь, – выдавил сквозь зубы Фагер.
– Мне наплевать, что ты обо всем этом думаешь, – отвечала Саландер. – У меня есть доказательства. Все, что мне от тебя нужно, – знать, что с Фарией Кази все будет в порядке.
Взгляд Фагера бесцельно блуждал по комнате.
– Мы позаботимся о ней, – пробормотал он и тут же добавил, будто застыдившись своей слабости: – Но Фария Кази не одна, кому угрожает опасность.
– Вон отсюда, – прошептала Лисбет Саландер.
– Хочу предупредить, я не потерплю…
– Вон.
Правая рука Рикарда Фагера задрожала. Пару секунд он медлил, как будто хотел что-то сказать. А потом развернулся и вышел, на ходу отдавая Харрис команду запереть камеру. Дверь с лязгом закрылась, и вскоре шаги Фагера стихли в гулком коридоре.