Кроме того, личность Ильи Силаева, дяди учителя, наводила на мысль о том, что это убийство - на политической почве. Если бы это подтвердилось, то дело уже не подлежало бы нашей компетенции.
Иногда мой начальник бывал сух и замкнут, и в такие часы к нему нельзя было подступиться. Но в этот вечер, излагая свои догадки, Шумилов даже вроде бы советовался со мной, и я поспешила высыпать все свои недоумения:
- Зачем Икс показывал дежурному именные часы, якобы принадлежавшие его отцу? Зачем он сдал метрику директору гостиницы? Видимо, это делалось для того, чтобы утвердить себя в роли Силаева?
- Правильно рассуждаете, - подтвердил Шумилов.
- Но для чего это было нужно Иксу, раз он решил заявить о своем преступлении?
- Вы невнимательны, - сказал Шумилов, - вы упускаете важные слова в одном из вариантов записки, адресованной Люсе. Там говорится: "еще вчера" он не знал, что решит явиться с повинной.
Начальник был прав. Но у меня был наготове вопрос, и Шумилов угадал его:
- Вы хотите знать, почему я ничего не предпринимаю? Есть положения, в которых лучше всего выждать.
- Выждать? Чего? Убийца заметет следы. Допросы служащих гостиницы ничего более дать не могут: никто не видел ночного посетителя, никто не слышал выстрела, никто не имеет никаких подозрений. Игрек не оставил никаких следов, мы ничего о нем не знаем.
Я говорила это все с такой горячностью, что она задела наконец Шумилова.
- Суета неуместна в нашем деле. Чего ждать? Постараюсь объяснить вам. Итак, существует - где, нам неизвестно - некая Люся. Несомненно, убитый делился с ней самым затаенным. На это указывает письмо к ней. Но причастна ли Люся к какой-либо преступной деятельности? Очевидно, нет. Если бы это было не так, убитый вряд ли написал бы именно такое письмо. Значит, в этом смысле Люсе нечего бояться. Значит, она сама к нам явится.
- Люся может опасаться мести со стороны тех, кто расправился с ее другом, - возразила я.
- Вы так думаете? - прищурился Шумилов. - А заметка в газете? Почему Люся должна сомневаться в том, что это самоубийство? Почему она должна думать о расправе?
- Допустим, что она поверила заметке. Но тогда зачем она явится в следственные органы? Какие мотивы приведут ее к нам?
- Гражданские, - ответил мой начальник тем непререкаемым тоном, который исключал дальнейшие рассуждения на эту тему.
Ночью мы с Шумиловым выехали на большой пожар. Еще не угасло пламя, сбитое пожарными командами, а мы уже работали: допрашивали свидетелей, сотрудников пожарной охраны, рабочих…
Закончилось все это ранним утром. Шумилов сказал, что пойдет прямо домой, а протоколы допросов велел мне отнести в нашу камеру. После этого я могла отправляться спать в свой "Эдем".
Идти было далеко. Я смертельно устала и надышалась гари. Кроме Моти Бойко, в нашей камере был еще человек. Маленький старичок в старомодной шляпе пирожком, каких не носили даже нэпманы, и в черном пальто с шелковыми лацканами, засаленными и потертыми. Я спросила, что ему надо. Он ничего не ответил, только растерянно поморгал редкими ресницами.
Но самое удивительное было то, что Мотя, нахальный Мотя, встретил меня, словно застигнутый врасплох. Он пробормотал что-то невнятное и поскорее выпроводил странного посетителя.
- Что это значит, Мотя? - спросила я строго.
- А тебе что? - огрызнулся он.
Тут же я забыла об этом случае. Начисто исчез из моей памяти и таинственный старичок.
Кнопка с цифрой 4 бесполезно лежала в коробочке с надписью: "Убийство в гостинице "Шато". Оттиски пальцев или другие следы на кнопке не обнаружились. А то, что она действительно оказалась принадлежностью счетной машинки, мало чем обогащало следствие. Так же, как и то, что клочок, в который была завернута кнопка, был вырван из губернской газеты двухмесячной давности.
- Надо идти не от кнопки, а от машинки, с которой она снята, - решил Шумилов.
- Почему вы считаете, что она снята? Она могла просто отломаться, и убитый хранил ее, чтобы отдать машинку в починку, - робко предположила я.
- По средствам ли счетная машинка провинциальному преподавателю русского языка, за которого выдавал себя убитый?
- Преподавателю - нет, но мы не знаем, чем убитый занимался в действительности.
- Вы правы, но если кнопка - просто кнопка, почему убитый искал ее с таким рвением и в такой неподходящий момент?
- Значит, не "просто кнопка". Но что же она?
- Пароль. Пароль, который он должен был предъявить, когда к нему вошли.
- А может быть, и предъявил, - дополнила я.
- Вряд ли: убийцы не могли оставить около трупа такую улику…
Я слышала про "предметные пароли". Знала, что иногда сообщники узнают друг друга по какой-нибудь обусловленной вещи. Но могла ли кнопка служить уликой?
Мне казалось, что Шумилов напрасно усложняет дело.
Начались поиски счетной машинки со снятой или замененной цифрой 4.
В то время этих машинок имелось не так уж много, а нужда в них была большая: развивалась торговля, создавались тресты, кооперативные объединения…
Поэтому не было ничего удивительного в том, что в "Торговой газете" появилось объявление: "Покупаем счетные аппараты всех марок у учреждений и частных лиц. С предложениями обращаться в "Укркоопспилку", площадь Коммуны, 5, комната 38, с 16 до 17 часов ежедневно".
В комнате номер тридцать восемь обосновался Мотя Бойко, с успехом игравший роль торгового агента. На нем был синий габардиновый костюм, а галстук он носил по моде завязанным широчайшим узлом. Моте приносили арифмометры и всякого рода счетные аппараты, за которые он щедро расплачивался деньгами "Укркоопспилки", которой все это было нужно.
Но среди них не было ни одной с отсутствующей или замененной цифрой 4…
Однако Мотя сидел в комнате тридцать восемь не зря. Со свойственной ему общительностью он свел дружбу с юркими молодыми людьми, под видом ремонта счетных аппаратов занимавшихся их перепродажей. Мотю стали приглашать в рестораны, угощать шашлыками и склонять к приему всякой рухляди. Помимо того, пошли в ход машинки - совершенно очевидно - краденые. Мотя ел шашлыки, пил водку, запрашивал неслыханные "комиссионные"…
Я удивилась, что где-то в подполье обнаружилось такое количество счетных аппаратов, но Шумилов объяснил, что это, в общем, понятно: в свое время, когда ликвидировали старые торговые учреждения, их имущество растаскивали саботажники и просто жулики, а реализовать их боялись.
- Они бы до сих пор сидели на своих машинках, если бы не наш Мотя, - добавил Шумилов меланхолически.
Однажды Моте предложил "товар" один из "жучков"-комиссионеров:
- Машинка хорошая. Только четырех цифр не хватает.
- Не беда, - согласился Мотя. - Если подойдет, подберешь мне цифры.
Мотя отправился к нему. Действительно, машинка была в исправности. Тем более странным выглядело то, что на ней отсутствовало пять цифр.
- А ты сказал, четырех нет, - придрался Мотя.
"Жучок" не смутился:
- Мне показалось, четырех. Наверное, потому, что как раз цифры 4 нет…
Это замечание как будто снимало подозрение с Мотиного "приятеля". Если бы он был в курсе дел насчет пароля, он не стал бы фиксировать внимание именно на четверке.
Они стали торговаться. "Жучок" не уступал, объясняя, что машинка не его, а чужая: "Срочно закрывалась ремонтная мастерская, хозяин уехал из города, имущество распродал, а что не успел - мне оставил. Сказал: деньги пришлешь…"
- Будет врать, - добродушно заметил Мотя, - небось сам машинку увел…
- Эту - нет. Чтоб я так жил. Хочешь - сам деньги переводи, пожалуйста. Адрес: Новочеркасск. До востребования. Екатерине Лещенко. Моей тут прибыли нет, за спасибо работаю.
Они еще поторговались, каждый уступил малую толику, и Мотя купил машинку.
Шумилов этой сделкой был очень доволен, так как "наша" кнопка пришлась как раз на рычажок машинки.
- Вы, Мотя, сделали самый удачный ход за всю вашу розыскную деятельность, - сказал Иона Петрович, - ход, приближающий нас к развязке.
Мы с Мотей как-то не были в этом уверены, и Шумилов объяснил со свойственным ему лаконизмом:
- Спешный отъезд, срочная распродажа и пять недостающих цифр: четыре, чтобы прикрыть отсутствие пятой. А Екатерина Лещенко, видимо, близкий человек владельца машинки.
И он продиктовал мне длинную телеграмму в Новочеркасский уголовный розыск.
- Я выеду туда первым поездом. Свяжитесь с вокзалом, - приказал мне Шумилов.
"А я?" - чуть не вырвалось у меня. Мне живо представилось, как мы с Шумиловым ведем наблюдение за красавицей Екатериной Лещенко, устанавливаем, что по ночам к ней тайно является ее возлюбленный, убийца Игрек. Окружаем дом Екатерины, притаившийся в глубине сада. Перестрелка. Игрек бежит. Преследование. В финале - под давлением улик преступник сознается в убийстве мнимо-Салаева и многих других…
Скучный голос Шумилова вернул меня к действительности:
- А вы, Таисия Пахомовна, останетесь здесь за меня. И будете раскрывать "кошмарные преступления", недораскрытые Мотей.
Начальник просто смеялся надо мной. Но возражать не приходилось.
IV
Однажды вечером неожиданный визит оторвал меня от дел: явился инженер Старостин. Он был неузнаваем: франт франтом и чрезвычайно доволен собой и своей судьбой. Оказывается, он пришел поблагодарить Иону Петровича за то, что тот помог ему вернуть жену.
Вот она вернулась, вот он снова счастлив! И так как Шумилов в отъезде, благодарность досталась мне…
Я была в недоумении, которое не могла скрыть: а как же вещи?
- А! - бросил Старостин загадочно и, обернувшись в дверях, произнес, пожав плечами: - Жизнь!
С этим он исчез, оставив за собой запах папирос "Люкс" и одеколона "Шипр".
А я стала вспоминать наше первое знакомство со Старостиным. Оно произошло в самом начале моей работы у Шумилова. Инженер явился к нам небритый, в мятом костюме и с видом самым жалким. Он принес нам заявление на свою собственную жену.
Как Старостин выразился, он "опрометчиво женился" на красивой официантке из пивного ларька. "Красивая, очень красивая…" - бормотал он. И принес фотографию: действительно красивая молодая женщина, а ему самому в ту пору можно было дать лет сорок… Фотографию жены он принес вовсе не для того, чтоб мы полюбовались., а для розыска: жена его обворовала. "Начисто", - несколько раз повторил Старостин. И уехала неизвестно куда.
- Наверняка с каким-нибудь мужчиной, - добавил он упавшим голосом.
- Как же она вас обворовала, у вас с ней ведь общее имущество! - небрежно заметил Шумилов. Он вообще слушал инженера вполуха.
Старостин испугался:
- Нет, нет, не общее. Она все, все мои личные вещи забрала. Я, наверное, напал на рецидивистку… - выпалил Старостин.
- И вы не подозреваете, куда бы она могла выехать?
- Нет, - чуть не плача - так ему было жалко своих вещей, - ответил инженер. - Она сама из Минска, родственники там у нее. Писал - ответа нет. Она с кем-то уехала… - Он вздохнул. - Пожалуйста, примите меры.
- Оставьте заявление, мы вас известим, - сухо сказал Шумилов. Инженер еще что-то хотел сказать, но Иона Петрович уткнулся в бумаги, и Старостин ретировался.
- Заполнить бланк республиканского розыска? - догадливо спросила я.
- Розыска? - удивился Шумилов, как будто во-
все не было ни инженера, ни воровки жены. - Нет, ничего не надо.
Я предположила, что Шумилов просто не хочет заниматься мелким делом жены-рецидивистки… Но так как заявление я зарегистрировала и законный срок шел, я вскоре напомнила начальнику об этом деле.
- А, беглая жена? - рассеянно сказал Шумилов. - Я напишу в Минск письмо коллеге… Набросайте черновик: все данные о ней перепишите из заявления… Пусть ее найдут и скажут, чтобы она вернулась к мужу: он ей все простит. Вот так.
Я изумленно повиновалась. И теперь, после визита счастливого мужа, ломала себе голову над происшедшим. Что заставило жену Старостина вернуться? Почему он ее принял? Откуда Шумилов мог знать о возможности такого финала?
Механически я продолжала просматривать дела. Был уже поздний вечер, тот час, когда яснее всего в тишине и одиночестве постигаешь короткие жизненные драмы, уложившиеся в черствые формулировки документов.
Вдруг зазвонил телефон. Говорил мужчина, судя по голосу, молодой. Он хотел видеть следователя Шумилова. Я сказала, что он в отъезде, и назвала себя. Минута раздумья… И поспешно:
- Тогда мне необходимо поговорить с вами. Это очень срочно.
- Приходите сейчас, - сказала я, повинуясь решительной интонации звонившего.
В ту пору стали часты явки с повинной. Приходили бандиты и воры, иногда даже белогвардейцы. Суд учитывал в своем приговоре их добровольную явку.
Взволнованный голос, поспешность подсказывали мне, что речь идет о немаловажном преступлении.
Я никогда не могла оставаться спокойной, слушая исповедь человека, нашедшего в себе силы отдаться в руки правосудия. К сожалению, я не умела, как Шумилов, носить маску спокойствия и строгости. Почему я говорю "маску"? Потому, что много раз видела, как дрожат его руки, когда он берет чистый лист бумаги, чтобы писать протокол допроса.
И вот я жду… Кто явится сейчас? Голос принадлежал человеку культурному, это чувствовалось по всему строю речи. Может быть, это один из тех юношей, которые запутались в сложной нэповской обстановке, попали в сети преступного мира…
За окном стоял снежный зимний вечер, не очень морозный по мягкому нашему климату, но ветреный. Я видела, как мотались голые ветки за окном и тени их на стекле.
Очень скоро в дверь постучали. Вошел молодой человек.
Я попыталась взглянуть на него, как меня учил Шумилов, "непредвзятым взглядом". Но ничего не заметила достопримечательного.
Высокая худая фигура, умное подвижное лицо. Глаз, на которые криминалисты возлагают особые надежды, не было видно: посетитель носил темные очки. Но почему-то я сразу решила, что это не явка с повинной.
- Прежде всего прошу вас ничего не записывать, - сказал вошедший с ходу, едва присев на предложенный мной стул.
Я успокоила его, сказав, что и не собираюсь этого делать, не зная, о чем пойдет речь.
- Мое дело состоит… Это, собственно, не мое дело. Хотя и близко меня касается. Это дело моей сестры. Скажите, если молодой девушке стало известно о какой- то тайне… О преступлении. И она смолчала… Она будет отвечать перед законом? - быстро спросил он.
- Смотря какое преступление…
- Убийство, - с усилием выговорил юноша.
В нашем производстве было несколько дел об убийствах, но я ни на минуту не усомнилась, что речь пойдет об убийстве в гостинице "Шато".
- Успокойтесь и рассказывайте, - предложила я, - и прежде всего назовите себя…
Мой собеседник, студент Владимир Власов, учился на третьем курсе педагогического института. В тот же институт на первый курс поступила его сестра Людмила Власова. Несколько месяцев назад она случайно на улице познакомилась с молодым человеком, который произвел на нее очень приятное впечатление. По словам Люси, это был умный, серьезный парень, несколько задумчивый и нервный.
Назвал он себя Дмитрием Салаевым из Липска.
"Дмитрий Салаев? Из Липска?.. Как же это?" - Люся удивилась и даже встревожилась.
Дело в том, что она знала настоящего Дмитрия Салаева из Липска. Она встретила его у своей подруги на вечеринке и хорошо его запомнила. Подруга сама была из Липска, и в том, что именно тот Салаев был настоящим, не могло быть сомнений…
"Подумать только! Ведь мы могли найти Люсю через учителя Силаева, если бы нам пришло в голову покопаться в его знакомствах!" - соображала я. Но, вероятно, даже в самом тщательном и квалифицированном расследовании что-то остается недодуманным, несобранным…
По словам молодого человека, он приехал из Липска на курсы по переподготовке учителей. Он объяснял это очень естественно и совсем не был похож на какого-нибудь блатного, вынужденного скрываться под чужим именем. И в конце концов Люся заявила ему, что знает Дмитрия Силаева из Липска, и потребовала объяснений…
Вероятно, молодой человек искренне полюбил Людмилу, потому что, хотя и был очень испуган, не стал уклоняться и в какой-то мере открылся ей. Правда, он уходил в разговоре от конкретных деталей, но в общих чертах рассказал ей свою историю, по-видимому, правдиво. История заключалась в том, что еще подростком его втянули в "плохое дело" и теперь требуют, чтобы он "действовал". На его родине, в Екатеринославе, в отношении его возникли подозрения, и "хозяева" послали его в наш город под именем Дмитрия Силаева. А зовут его по-настоящему Олег, Олег Крайнов. Людмила поняла из его слов, что он чем-то запятнал себя и мучается этим.
Потом они виделись еще раз. Олег был возбужден, сказал, что решил окончательно порвать со своим прошлым и начать новую жизнь. Но для этого ему надо еще многое преодолеть. И может быть, он некоторое время не сможет с Люсей встречаться. Она ни о чем его не спрашивала, сказала только, что будет ждать. Ей показалось, что он чем-то напуган.
Больше они не виделись. О "самоубийстве" в "Шато" Люся узнала случайно, она сразу же решила сообщить все, что знала об Олеге.
Итак, в моих руках были данные об убитом: Олег Крайнов из Екатеринослава. Если, конечно, он сказал Люсе правду о себе. Но почему-то в последнем я была уверена. И немедленно телеграфировала в Екатеринослав с просьбой сообщить все имеющиеся данные об
Олеге Крайнове. Ответ не задержался. И был предельно прост: Олег Крайнов, сын офицера царской армии, запутавшись в подозрительных связях с белыми, покончил жизнь самоубийством…
Кажется, я так и сидела над телеграммой, разинув рот, когда раздался междугородный телефонный звонок: звонил Шумилов о том, что возвращается.
- С успехом? - спросила я.
- Как сказать, - ответил он довольно кислым тоном. - Новости есть?
- Есть.
- Явилась Люся?
- Почти: ее брат. - Я была поражена интуицией моего начальника. А впрочем, он ведь все время этого ждал…
- Что-нибудь выяснилось?
- Скорее запуталось, - ответила я, вздыхая, и услышала, как Шумилов засмеялся коротким, невеселым смешком.
К приезду Шумилова я уже знала некоторые подробности насчет событий в Екатеринославе. Там считали, что Олег Крайнов утопился в Днепре, поскольку на берегу обнаружили его пальто и в кармане записку, написанную, вне сомнений, его рукой: "В смерти моей никого не винить".
Это было неплохо придумано.