– Хорошая дверь, – сокрушается третий, – ее и пуля не берет… А мы портим…
Внутри кабинета стояли двое хмурых парней в кожаных черных куртках, с пистолетами наготове.
– Дверь упадет, только тогда стреляем…
– У меня три обоймы.
– Не успеешь перезарядить.
В этот момент раздался звонок телефона.
– Алло!
– Говорит Павел. Кто у телефона?
– Сачок. Мы тут заперлись в кабинете. Пока держимся. Вы-то где? Когда нас подстрахуете?
– А что там у вас происходит?
Бабах! – снова сейфом ударили по двери.
– К нам люди на прием ломятся, а мы не пускаем… Они дверь железную выбивают.
– Перестань дурить, Сачок. Говори по порядку, что у вас?
– А вы разве ничего не знаете? – искренне удивился Сачок. – Вам никто не звонил? Вот это да! Значит, они организованно двинули… У нас тут быдло взбунтовалось! Я-то думал, что это только на нашем этаже… Ждем подмоги, а они, выходит…
Бабах! – посыпалась на пол штукатурка. Большими кусками. И показался угол металлического дверного косяка.
– Похоже, что нас сейчас прикончат, – доложил Сачок и передернул затвор. – К сожалению, тут большинство окон с решетками. Не убежишь…
– Держитесь! Мы будем минут через десять!
– Спасибо, Паша. В случае чего, матери моей денег пришлите.
– Сам привезешь…
Бабах! – это не сдержался и выстрелил Сачок.
– Дурак ты, Сачок, – второй братан положил свои обоймы и пистолет на подоконник, а сам отошел в угол и поднял руки. – Ты постреляй, раззадорь их покруче. Чтоб они от тебя и мокрого места не оставили. Тут, в подвале, и закатают под асфальт. Тебя же никто даже искать не будет. Ты тут не прописан, не зарегистрирован даже. Кто вспомнит твою мамашу? Да еще на Алтай деньги переводить? Дурак ты, Сачок… Кому мы с тобой нужны сейчас? Жди, прибегут они сюда… Через десять минут. Лучше положи пистолет и подними руки, чтобы не пристрелили сгоряча.
– У них оружия нет!
– Не было. А теперь наших пистолетов у них полно. Так что и спишут на меня… Тебя на меня. Вот здорово, дожили, наконец!
Бабах! – дверь значительно погнулась.
– Еще пару раз выдержит, – испугался Сачок.
По коридору мимо кабинета директора таксопарка, где еще сохранилась табличка Тихонова Вячеслава Карповича, двое крепких парней в рабочих спецовках провели связанного качка, отконвоировали его в бывшую кассу профкома и там заперли.
– А ты, чудак, спрашивал, зачем в профкоме решетки на окнах? – сказал один механик другому. – Мой дед сперва с большевиками почтамты и банки брал, а потом этот парк строил. Так что с пониманием были люди. Все предусмотрели.
– Ты не видел, много их убежало?
– Да ерундец… Человек пять, не больше.
– Будем звонить в милицию?
– Ты, простофиля, еще ничего не понял? Милиция власть охраняет! А не устанавливает. Чья власть, того и охраняет. Мы победим, тогда и нас будет защищать.
…Антон Трофимов, бережно поддерживая простреленную руку, встал с дивана:
– Пашка, собери всех, я говорить буду!
– Одну минуточку, – впервые не послушался Пашка, – надо милицию вызвать.
– Правильно! – похвалил его Антон. – Звони Бутусову. Пусть пришлет автоматчиков. Нечего нам своими пацанами рисковать. Они таксеров уложат, тут мы и подоспеем.
В кабине грузовика Мишка лихо крутил огромную баранку. С ним в кабине каким-то чудом оказался Степаныч.
– Проверка связи! – сказала рация голосом Федора. – Проверка связи! Отзовитесь все, кто меня слышит! Проверка связи…
– Ща проверим! – Степаныч взял рацию. – Миха, куда тут нажимать, куда говорить?
Мишка показал, не отрывая взгляд от дороги, – машина в его умелых руках мчалась с такой небывалой для нее прытью, что даже скрипела и тарахтела с изумлением – на секунду позже того, как пролетала ямы, буераки, камни, тротуарные бровки. Грузовик летел, не разбирая дороги!
– Варька! Чертова муха! – крикнул в рацию Степаныч. – Ты меня узнаёшь?
– Степаныч, это ты? – спросил Федор.
– А Варька где? – удивился Степаныч.
– Работает обратная связь! – сказал Федор. – Я пошел за машиной!
– Всем, кто меня слышит! Всем таксистам и шоферам! – снова у микрофона главный диспетчер Варвара. – Отзовитесь! Перекличка! Кто есть на линии?
– Мы трое на машинах! – донесся голос Коляна. – Рация только у меня. Так что они следуют за мной! Командуй на троих!
– Есть, Колян! – засмеялась от радости Варька. – Гоните все на дачу к Трофиму! Если по пути еще народ встретите, берите на борт!
– У нас и пистолет есть! – похвастался Колян. – У бычков отобрали.
– Ну и молчи, – зашипела Варька.
– Варька, мы тут человек десять на автобусе! – доложил знакомый голос.
– На каком автобусе? – удивилась Варя.
– Сосед мой… Из пятого подъезда. На автобусе работает. Хороший парень. Да тут еще ребята. Разные. У меня машина в парке закрыта, так что помогли. И автобусом, и сами…
– Ну, парни, вы даете! – с восхищением произнесла Варя.
– Мишка-дуролом прет, как ракета, на самосвале! – дождавшись паузы, закричал Степаныч. – А у меня хороший ломик припасен! Килограмм на двадцать!
– Мишка, гони к даче Трофимовых! – приказала Варька. – Может, тебе придется ворота таранить! Сможешь?
– Да мы любые ворота кулаком вышибем! – пообещал Степаныч.
…Антон, поддерживая руку на перевязи, спустился на первый этаж, где его ждали взволнованные парни, все как один в черных кожаных куртках. Теперь, когда все они собраны вместе, видно, что фасон курток у всех одинаковый… Видно, грабанули один склад. Или вагон на станции.
– Слышали? – заревел Трофим. – Они собираются ворота таранить! Быдло поганое! Жить спокойно надоело! Ну ничего, я им устрою профессиональное развлечение – кровавый геморрой с доставкой в жопу! Они еще наплачутся! Ноги лизать будут!
Толпа прислужников не поддержала его ярости. Лица у всех были более чем кислые.
– Людей много будет, – предположил кто-то из толпы. – Стрелять хорошо только из пулемета. А так, нашими пукалками… Только злить.
– Молчать! А на предателей и паникеров у меня пули всегда хватит! – здоровой левой рукой Трофим вытащил из кармана револьвер.
Но и дураку было понятно, что он не левша. Чуть не выронил.
Между Антоном и его прислужниками выскочил Пашка:
– С минуты на минуту приедет автобус с автоматчиками. И Бутусов с ними. Он ими будет командовать. А то они могут напрямую нас не послушаться. Военный народ, знаешь ли, дисциплина.
– Вот у кого будем учиться! – гаркнул Антон, размахивая револьвером, и случайно выстрелил над головой в потолок.
В толпе братанов тихонько рассмеялись:
– У нас тут тоже есть боевые кадры!
…По гладкой асфальтированной дороге к дому Трофимовых приближался поток легковых машин. Грузный городской рейсовый автобус мчался, ничуть не уступая им в скорости.
– Это же наши! – из окон автобуса махали руками легковушкам.
– Центральная! – говорит в рацию Колян. – Наблюдаю многих наших… Аж сердце радуется! Целая река получилась! Даже такие есть, кого и на работе-то не видел несколько лет! Только бы пробку не образовали. Тут кто-то даже на бензовозе катит! Ну мы их польем!
– Федора моего не видишь? – тревожно спросила Варя.
– Тут такое столпотворение! Машин сто, наверное! А по встречной полосе – пусто!
Но только он это сказал, как, обгоняя поток, с мигалками и сиреной мимо промчалось несколько бронированных автобусов ОМОНа.
В рейсовом автобусе парни приникли к окнам:
– Ну когда до них дело дошло, сразу менты прискакали… Небось с автоматами.
– Будет баня…
– Центральная! – один из них вызвал по рации. – Три машины с ОМОНом пошли к даче Трофимовых. Мы уже не успели…
– Ничего, ребята! Продолжайте! Они не будут стрелять.
– Ты уверена?
С другой стороны прямо через лес и через поле к дому Трофимовых скачками приближается Мишкин грузовик.
– Варь-ка! – кричал по складам на ухабах Степаныч. Ему из высокой кабины грузовика далеко и хорошо все видно. – Ска-жи ребятам! Наше де-ло правое! Мы… побе-дим!
– Степаныч, опять сталинизм разводишь? – засмеялся кто-то в эфире.
– Идеологию вам за-во-жу! – Грузовик снова попал на пашню.
У ворот трофимовского дома стеной выстроились омоновские броневики, из-за которых выглядывали каски и черные маски, стволы автоматов… Высоко покачивались тонкие усики антенн.
– Первые машины уже здесь, – доложил милицейский офицер в микрофон, который покачивался на специальном гибком кронштейне у самых губ. – Машины все прибывают. По приблизительному подсчету, тут может собраться около сорока машин. Есть автобус. Городской. Бензовоз… Наверное, пустой. Легко идет по бездорожью. Через поле приближается грузовик. Тоже, наверное, пустой. Быстро скачет по пашне. Жду указаний.
– Ничего не предпринимай! Сперва узнаем, чего они хотят, – ответили ему.
Из подъехавших легковушек, из автобуса стали выбегать люди. Суровые рабочие парни. У некоторых в руках охотничьи ружья. Они вышли вперед и цепью встали напротив омоновцев, готовые выстрелить по первому же сигналу…
Сквозь два противостоящих строя прошел Федор, за ним протолкались Степаныч и Мишка. Они беспрепятственно в абсолютной тишине прошли через распахнутую калитку во двор дома…
В омоновском броневике в совершенной растерянности сидел прокурор Бутусов с микрофоном в расслабленно повисшей руке.
– Только не стреляйте, – шептал он упавшим голосом. – Только не стреляйте. А то тут такое начнется! Боже, упаси, – он мелко и торопливо закрестился, – Боже, пронеси, спаси и избави…
Из калитки, низко свесив голову, бережно неся раненую руку на перевязи, вышел младший Трофимов. За ним, легонько подталкивая его в спину, вышли Федор, Степаныч и Мишка.
– По коням! – зычно на весь лес, на все поле скомандовал Степаныч.
– Командирский голос, – шепнул один омоновец, переводя дух.
– Отходим, – крикнул Мишка. – Веди Трофима в автобус!
Шофера с ружьями попятились к машинам, не спуская глаз с омоновских стволов.
Глава восемнадцатая
Утро выдалось на редкость приятным. Небо было по-прежнему затянуто гнусной хмарью, но каким-то чудом, не знаю откуда, время от времени пробивалось солнце. Я, правда, проснулся вопреки всем физическим законам ни свет ни заря и совершенно отдохнувшим. Возможно ли, что меня, как подростка, взволновало происшедшее так, что я не хочу ни спать, ни есть? Наташа мирно дышала мне под мышку, на щеке отпечатался красный след от подушки. Спала она самозабвенно. Я посмотрел на часы – шесть утра. Попробовал вновь заснуть – не получилось. Заскучал и, руководствуясь эгоистическим желанием, нарочито поерзал, в надежде, что дама проснется. Не помогло… Я еще немного полежал, дотянулся до пульта и включил телевизор – работал только какой-то скучный дециметровый канал. Некоторое время я тупо пялился в телевизор. Надо дополнительную антенну ставить. Чтобы все ловилось – и CNN, и BBC, и НТВ+, что там еще есть… Телевизор – единственное развлечение для холостяка…
Я осторожно высвободился от лежащей у меня на плече Наташи и прокрался в душ. Вода все еще отдавала ржавчиной и оставляла на теле речной запах. Даже и это мне было в радость. Удивительно, чего это я так благодушествую? Ну с чужой женой переспал… Давно это уже не причиняло мне никаких нравственных страданий, угрызений совести… Но и парить я после этого никогда не парил, разве что лет в двадцать… Нет, ну оно конечно, удовольствие. Но понимаешь со временем, что удовольствие это довольно однообразное, несмотря на всяческие ухищрения. Даже устаешь от того, насколько физиология у всех похожая. А потом и вовсе – особенно если карьера хорошо идет – нет-нет да и кокетливо подумаешь: а что, хорошо, наверное, скопцам живется, отрезать бы к чертовой матери… Или просто импотентом заделаться… Вот я тогда, наверное, отдохну… Сколько времени освободится на важные дела! Скольких неприятностей можно было бы избежать, скольких волнений!.. И главное – для сердца полезно. А то эти уж мне невыполненные желания… Нельзя, к сожалению, переспать со всеми, с кем хотелось бы. (Да и жизни может не хватить… Шучу.) Хотя, наверное, какая-нибудь Шэрон Стоун или Бритни Спирс качественно мало чем отличаются опять же от продавщицы в соседнем магазине обуви…
Ну это все понятно. А вот чего ты, Гордеев, с утра такой довольный ходишь? С идиотской улыбкой на лице? Ты смотри у меня! Погрозил я себе в запотевшее зеркало кулаком. Не вздумай! Только не влюбляйся, голубчик, очень тебя прошу. Ну зачем нам это? Во-первых, жена чужая. Ревновать ведь будешь, ты же собственник! Во-вторых, Наташа – женщина прекрасная, но порядочная и основательная. Еще вздумает мужа бросить и к тебе переехать – разве ты это выдержишь?.. Зря, что ли, ты завел себе такой идеальный холостой порядок – знаешь, где что лежит, где стоит, где щеточка, где чашечка… Со временем, когда живешь один, быт налаживается, и пускать в него кого-то – даже и на время – становится неудобно. Ну и пусть у меня на кухне сушилка с носками много места занимает. Ну и пусть занавесок нет. А мне и так хорошо… Придет какая-нибудь, и, главное, давай сразу убираться, посуду мыть, готовить… Терпеть не могу эту демонстрацию качеств отличной хозяйки.
Прокрался обратно в комнату, весь чистенький, свежий и побритый, прилег на край кровати и натянул одеяло до подбородка. Вот скоро она проснется. Интересно, как это будет? Ей будет неловко? Или, наоборот, она откроет глаза, обнимет меня, шепнет: "Милый! С добрым утром!"?..
Я уже опять успел соскучиться, когда Наташа наконец зашевелилась. Открыла глаза, сразу переставшие быть сонными, и пристально на меня посмотрела. Потом, очевидно сделав какие-то выводы, улыбнулась слегка, сползла с кровати, завернувшись в простыню, и в таком виде проследовала в ванную, напоминая римского патриция.
Лежа и слушая шум воды, я ощущал, как хорошее настроение покидает меня. На смену ему явились неприятные ощущения – легкой обиды, разочарования и даже, черт возьми, неуверенности в себе. Как это так – не обратить с утра внимания на того, с кем перед этим провела бурную ночь любви? И еще ладно, если бы ей это было в привычку! Но такой расклад я бы заметил. Кстати, весьма бездарный любовник этот ее Шашков… Шишков…
Может, я ей не нравлюсь? А вчера еще нравился… М-да, вот почему я не люблю отношения, особенно серьезные, – без этих проблем никогда не обходится. Скоро я окончательно склонюсь к мысли, что гораздо проще покупать себе любовь – по крайней мере, все понятно, не надо мучиться, кто к кому и как относится и что делать дальше.
Наталья, покинув ванную, прошлепала босыми пятками по полу мимо меня, собрала разбросанные по ковру детали одежды и, целомудренно повернувшись ко мне спиной, проворно оделась.
– Оставалась бы так, – недовольно протянул я с кровати. Кажется, долее залеживаться уже не имело смысла, но я почему-то упрямо вставать не хотел, наоборот, одеяло еще больше натянул – до носа.
И только тогда Наталья, подойдя ко мне, присела на край кровати, погладила меня по голове и даже чмокнула в нос. Ох уж эти русские женщины! И когда они избавятся от идиотской манеры изображать не любовниц, а матерей!
Тем не менее я оживился и после нескольких безуспешных попыток склонить Наталью к чему-то большему, чем поцелуй, все-таки поднялся. Пора было завтракать, а это значит – заваривать кофе, а уж этого я точно ни одной женщине на свете не доверю.
Наталья вела себя как ни в чем не бывало – абсолютно спокойно и с достоинством. Очевидно, сам факт измены мужу ее не интересовал, и двигали ею какие-то неясные мне, чисто женские побудительные мотивы. С загадочной и нежной улыбкой она накладывала мне в тарелку жареную картошку с яичницей. (Терпеть не могу плотно завтракать – я же потомственный городской житель! Вот плотно ужинать – другое дело.) С одной стороны, такая жизненная позиция вызывала во мне уважение. Мне всегда казалось, что именно так должны были вести себя хорошие крестьянские девки в деревнях, еще не испорченных революцией, с еще не нарушенным патриархальным укладом. Любвеобильные, не бесстыдные и не пугливые, с характером ровным и сильным – не знаю, какие же для таких женщин должны сыскаться мужчины, тут ведь любой супергерой притихнет и почувствует себя нашкодившим мальчишкой. Странная тоже и мораль у этих женщин – стоит только посмотреть, за кого они выходят замуж, кого они любят, на что готовы пойти, – зачем они всю жизнь тащат на себе всех этих некачественных и слабосильных представителей в штанах? Силы, что ли, девать некуда? Надеюсь, что Наталья женщина уже довольно мудрая – возраст-то не девичий – и не строит на мой счет, жалкого полуинтеллигентишки, каких-то иллюзий? Неудобно может получиться…
Мы оделись, запахнулись в шуршащие плащи – погода, словно следуя за моим внутренним душевным состоянием, опять успела испортиться, и вообще, все эти смутные осенние полутона сегодня навевали тревогу. Знакомое ощущение – внутренний, ничем, казалось бы, не обоснованный мандраж. Начинается неожиданно, прекращается внезапно. Обычно ничего-таки не значит. В девяноста случаях из ста… Но иногда это и вправду предостерегающее от неприятностей предчувствие. Эх, научиться б еще отличать ложную тревогу от неложной…
Но вот шедшая впереди меня по лестнице Наталья никаких признаков беспокойства не проявляла. А ведь женщина! Не мне к ней соваться со своими предчувствиями, совсем как дурак буду выглядеть… Кстати. Надо было первому по лестнице спускаться, похорошему-то, по этикету – на тот случай, если барышня споткнется, чтоб успеть поймать… Неудобно получилось – чего это она мне дорогу прокладывает? Надеюсь, она не заметила такой моей небрежной невежливости.
Во дворе в ноздри мне ударил запах сырости и даже какой-то грибной плесени. В подворотне, что ли, наросло? Бедняга "Москвич"! Каково-то тебе под дождем! Не люблю я такого отношения к машинам. Старый отцовский "жигуленок" я и то на зиму обычно в соседский гараж загоняю. А то знаю я эти шутки – снегом накроет, мальчишки на крыше прыгать будут, а то и на санках скатываться – множество по весне в Москве появляется на свет божий таких "подснежников" – покореженных, с черным снегом на капоте, с выбитыми стеклами…
Мы сели в машину. Я повозился на сиденье, устраиваясь поудобнее. А все-таки родной "жигуль" мне был привычнее. Он был как продолжение моей собственной прихожей, и под ногами тот же резиновый коврик… А это сразу чувствуется – понтовая машина. С большой буквы Машина. Для имеющих чувство собственного достоинства… И пахло у меня в "жигуленке" по-домашнему, привычно. А тут… Я принюхался. А это что за запах? Барахлит он уже, что ли? Может, я на нем ездил неаккуратно? Как раскаленное железо… И похоже, будто бензин потек. Странно.
Повернув ключ зажигания, я вдруг сообразил, что это такое могло быть. Как молния сверкнула у меня в мозгу, расколов его надвое.
– Беги! – заорал я Наталье, рывком распахивая дверь.
К счастью, упрашивать ее не пришлось – не такая она, оказывается, медлительная, как я думал…