- Почему же запрещен? - удивляется Черкесов. - Его книги есть во многих библиотеках. С некоторыми, например, специально даже рекомендовали нам познакомиться, когда я учился в юридическом институте.
- А вы его для чего читали? Чтобы критиковать или для познания глубин человеческой психики? - допытывается Михаил.
- Учиться у него, в общем-то, нечему. Закономерности психических явлений учились мы у Павлова, а Фрейда читали только потому, что он все еще на вооружении у современной буржуазной психологии и криминологии.
- Не переменить ли нам тему разговора? - предлагает встревоженная этим спором Валентина. - А еще лучше, если мы выпьем чаю.
- Скажешь тоже! - усмехается Михаил. - Олегу Владимировичу не полагается, наверно, распивать чай с таким, как я…
- А я вот от чая и не откажусь как раз, - смеется Черкесов. - Не отказываюсь и от беседы о Фрейде. Не знаю, кто вам его преподавал, Миша, но не сомневаюсь, что непременно поведали об убежденности Фрейда в том, что первобытный человек, нисколько не изменившись, продолжает жить в нашем подсознании. Этот предок, по Фрейду, был более жестоким существом, чем другие животные, и любил убивать. Я даже дословно запомнил одно выражение Фрейда. Он писал в какой-то из своих книг: "Если судить о нас по желаниям нашего подсознательного, то мы, подобно первобытному человеку, просто банда убийц". Ну что, разве не это проповедовал вам Джеймс?
- Но ведь действительно гнездится в человеке что-то такое…
- Джеймс им не только проповедовал это, он и осуществлял на практике фрейдистские идеи, - зло перебивает брата Валентина. - С помощью водки пробуждал в них зов агрессивного предка. И не всем даже требовалась для этого теоретическая подготовка. Скоты, которые убили ту девушку, и имени-то Фрейда, конечно, не слыхали. А Фрейд был у Джеймса для таких интеллигентных мальчиков, как ты, мечтающих о какой-то свободе воли, о вседозволенности. Неужели ты до сих пор не понял, что готовил он из вас не суперменов, а самых обыкновенных убийц?
Михаил угрюмо молчит, а Валентина, махнув на него рукой, уходит на кухню готовить чай.
- Вы тоже так думаете? - спрашивает он Черкесова.
- Тоже. Давайте, однако, не будем больше говорить об этом. Валентине такая тема не очень нравится.
- Пока сестры нет, ответьте мне: как вы будете относиться ко мне, если кровь на моей рубашке окажется той же группы, что и у убитой девушки?
- А это уже установлено совершенно точно, - спокойно сообщает Черкесов, однако, увидев испуганные глаза Михаила, поспешно поясняет: - Но установлено и другое - кровь на вашей рубашке принадлежит не женщине, а мужчине.
В это время входит Валентина с чайником в руках и, заметив, что они вдруг замолкают, спрашивает с напускной шутливостью:
- О чем это вы тут шептались в мое отсутствие?
- Миша поинтересовался экспертизой пятен крови на его рубашке…
- И, знаешь, - возбужденно перебивает Черкесова Михаил, - кровь оказалась мужской! Значит, она не была кровью той девушки…
- Ну вот и слава богу, - произносит Валентина, но Черкесов по глазам ее видит, что она не очень верит этому.
- Вы, кажется, сомневаетесь? - спрашивает он.
- Но как же это возможно? Ведь эритроциты и лейкоциты мужской и женской крови неотличимы друг от друга.
- Так думали раньше, а теперь в сегментно-ядерных лейкоцитах женской крови удалось обнаружить половые хромотины. Не замечали этого раньше по той причине, что среди ста лейкоцитов женской крови лишь примерно три имеют такой хромотин.
- Но ведь эти половые различия были найдены в живой крови, а вы, криминалисты, имеете дело большей частью с разложившейся. Как же вы обнаруживаете их в таких случаях?
- О, это результат очень кропотливого труда сотрудников нашего научно-исследовательского института, - не без гордости за своих коллег говорит Черкесов.
- Господи! - перебивая Черкесова, восклицает Валентина. - Когда я узнаю, какие усилия и какие средства затрачиваются на борьбу с преступностью, я начинаю прямо-таки люто ненавидеть всех этих подонков. Среди хулиганов немало, наверное, кретинов и шизофреников, но ведь есть и просто распущенные ребята, стремящиеся чем-нибудь блеснуть, "выделиться из толпы". И тогда они выходят на улицы в ночное время, строя из себя этаких суперменов, которым все дозволено…
Валентина с трудом сдерживает негодование. Это заметно по красным пятнам, выступившим на ее щеках. Резко повернувшись к брату, она говорит ему очень зло:
- И ты, Михаил, мог стать таким ночным шакалом. И если бы докатился до этого… я возненавидела бы тебя! Романтики вам захотелось! Так идите тогда в авиацию, на флот, уезжайте на Дальний Восток, проситесь на полюса, идите в геологи, в дружинники, черт возьми! Когда уличные "геройчики" нападают на беззащитных, дружинники выходят ведь почти один на один против этих озверевших, потерявших разум от водки подонков.
Заметив, что с Михаилом творится что-то неладное, Черкесов пытается перевести разговор на другую тему, но Валентина так исстрадалась за эти дни, что теперь нуждается, наверно, в разрядке. А Михаил сидит, стиснув зубы. В лице его ни кровинки.
- Ты подала мне хорошую мысль, - неожиданно произносит он. - Я пойду…
- Куда это ты пойдешь? - обрушивается на него Валентина. - В дружинники пойдешь?
- Правильно, пусть другие идут! - нервно смеется Михаил. - Нет, Валентина, я пойду не в дружинники, а просто на улицу и буду ходить, как всегда, не прячась ни от кого… И не потому, что стал вдруг храбрым, а потому что не хочу больше быть трусом.
- К чему это позерство? - раздраженно спрашивает Валентина.
- Может быть, это поможет милиции найти Благого…
- Судя по тому, что никто из этих подонков тебе не звонит, и по тому, что возле нашего дома никаких подозрительных типов милиция не заметила, - тобой уже никто и не интересуется, наверно. Мы вообще зря подняли такую панику…
- Как зря - а магнитная лента, которую я у них выкрал? А "колледж" Джеймса?..
- Как, кстати, вам удалось похитить ленту? - спрашивает Черкесов.
- Когда они мне ее продемонстрировали, я хоть и пьян был, но сразу сообразил, чем это для меня пахнет, и тут же решил выкрасть ее. Стал меньше пить, но притворялся, что меня совсем развезло. Падал даже два раза и один раз возле той самой тумбочки, в которую Джеймс положил кассету с лентой. Я это хорошо заметил. А они на меня никакого внимания уже не обращали. Я и воспользовался этим. К счастью, лента была на маленькой кассетке, и ее легко было спрятать в карман. Потом они, конечно, обнаружили пропажу, и Благой, наверно, поэтому вызывал меня на улицу…
- По-моему, ты выдумываешь все, - пренебрежительно говорит Валентина.
- Тем более мне нечего бояться выходить на улицу, и я завтра же выйду, - упрямо встряхивает головой Михаил.
- А я тебя не пущу! Ты ведь не совсем здоров, и врач предписал тебе побыть несколько дней дома. Правда, Олег Владимирович?
- Да, пожалуй, - говорит Черкесов, понимая, что она очень нуждается в его поддержке. - Я, однако, засиделся у вас - мне пора.
- А чай как же?
- В другой раз как-нибудь - поздно уже.
- Жена, наверно, ждет?
- Да нет, не ждет меня никто. Я все еще в холостяках хожу, - смущенно улыбается Черкесов. - Никак не могу решиться на столь ответственный шаг.
- А на меня вы произвели впечатление храброго человека, - смеется Валентина. - И я надеюсь, вы не испугаетесь, если я напрошусь пройтись с вами по свежему воздуху? Понервничала, вот и голова разболелась…
- Одна ты что, боишься? - ревниво спрашивает Михаил. - Олегу Владимировичу не полагается, наверно, с сестрами подозреваемых прогуливаться. Зачем же нам его подводить?
- Это правда, Олег Владимирович?
- Ну что вы, Валентина Николаевна! С удовольствием пройдусь с вами. Вам действительно нужно на свежий воздух. Посмотрите-ка на себя в зеркало.
6. За Черкесовым следят…
- Знаете, почему мне захотелось проводить вас? - спрашивает Валентина, когда они выходят на улицу.
- Догадываюсь. Так просто вы едва ли бы…
- И вовсе не "едва ли"!.. - смеется Валентина. - Но сегодня мне действительно очень нужно с вами поговорить без Михаила.
- Я так и понял.
Валентине хочется взять этого молодого капитана под руку, но она не решается.
- Вот вы разбираетесь в ситуации, в которую попал мой брат, а сами, наверно, думаете… Не можете не думать: как же докатился он до жизни такой? Куда семья смотрела - в данном случае я, старшая его сестра? Догадывалась ли я о чем-нибудь? Честно вам признаюсь: нет, не догадывалась. Почему? Да потому, наверно, что Михаил по-прежнему хорошо учился, а нервным и вспыльчивым стал еще с тех пор, как папа от нас ушел. То, что он в дурную компанию мог попасть, нам как-то и в голову не приходило. Казалось, что такое может произойти лишь с теми, кто без матери остался. Мать ведь почти всегда заботливей отца, не правда ли?
- Наибольшее количество преступлений совершают, однако, те подростки, которые остались без отцов. Такие ребята становятся преступниками чаще даже, чем круглые сироты. Особенно характерно это для осужденных за хулиганство.
- Казалось бы, отцы не принимают такого участия в воспитании детей, как матери, а смотрите, как получается! - удивляется Валентина. - Тут, видимо, играет роль чисто психологический фактор. Значит, не избежал этого и наш Михаил… Ему, конечно, было очень стыдно перед товарищами, что от нас ушел отец. Учиться, однако, он стал еще лучше, чем прежде, И это, как мне кажется, было у него своеобразным актом протеста. Обычно в таких случаях ребята отбиваются от рук, начинают плохо заниматься или вообще бросают учебу. В его школе уже был такой случай, и учителя боялись, как бы и с Михаилом не произошло того же. Он это почувствовал и, как мы с мамой поняли, назло своим школьным опекунам начал так учиться, что они просто диву давались. Ну а в компанию Джеймса он попал уже после смерти мамы…
Она умолкает и лезет в сумочку за платком. Черкесов невольно берет ее под руку. Но, как только она немного успокаивается, осторожно отпускает ее локоть.
В это время Валентина замечает, что какой-то обогнавший их мужчина оборачивается и бросает на них внимательный взгляд.
"Наверно, какой-нибудь знакомый или сослуживец Олега Владимировича", - решает Валентина и продолжает свой рассказ, слегка понизив голос:
- Вы можете спросить, а как же отец? Он что, совсем перестал интересоваться нами? А ему было не легче нашего, возможно, даже тяжелее, потому что он очень порядочный. Да, да, именно порядочный, несмотря на все то, что произошло. Папа знал ту женщину, к которой ушел, еще до того, как женился на маме. И, по-моему, уже тогда был в нее влюблен, но не пользовался взаимностью. Ну а потом у нее трагически погибли муж и сын, и она в отчаянии чуть не покончила с собой, и спас ее от этого мой папа. Не буду вам рассказывать, как он это сделал, - это длинная история, но он ее действительно спас. Однако, спасая эту женщину, папа окончательно погиб сам… Я, кажется, заболталась и рассказываю уже о том, что вам совсем неинтересно.
- Ну что вы, Валентина Николаевна!
- Папа, видимо, и не переставал никогда любить ту женщину, - после небольшой паузы продолжает Валентина. - Ему лишь казалось, наверно, что он любил маму. Ну а после всего этого, после почти ежедневных встреч с тою, которую он любил (а длилось это около года), ему стало совсем невмочь… И все-таки он ни за что не ушел бы от нас, и мама никогда бы этого не узнала, если бы не я… Да, именно я. Одна я в нашей семье понимала, что творится с отцом. И я сказала ему: "Уходи, так больше нельзя…" Я тогда уже училась в институте и прекрасно во всем разбиралась. Понимала, что он жертвует собой из-за нас, детей. Пожалуй, даже главным образом из-за меня. Маму он уже совсем не любил, Михаила тоже, кажется, не очень… И я ему сказала: "Уходи, пока знаю одна только я, как ты мучаешься. Мы уже не маленькие и не пропадем, а так тоже больше нельзя"… Он, конечно, не сразу послушался меня.
- И он ушел?
- Да, он ушел, хотя это стоило ему многого… Он ведь был членом партии, руководителем крупного предприятия, и такой разрыв с семьей не мог, конечно, оставаться втайне ни от райкома, ни от министерства. Не знаю уж, как он там объяснил свои поступки, едва ли, однако, стал обнажать душу, не в его это характере. Попросил только перевести на работу в другой город. И его перевели, понизив в должности и поручив делать то, к чему не лежала душа. Нам он посылал почти весь свой оклад, а на что жил сам, я до сих пор понятия не имею. Михаил считал уход отца изменой, которой нет прощения. Ну а мама погоревала-погоревала, и утешилась тем, что обвинила во всем коварную соблазнительницу. Я не пыталась ее в этом разуверить… - Валентина вдруг умолкает, потом шепчет чуть слышно: - Вам не кажется, что вон тот человек то обгонит нас, то идет сзади по пятам?
- Кажется. Только вы не подавайте вида, что мы заметили это. Мне нужно разглядеть его получше. Продолжайте свой рассказ.
- Да вот, собственно, и все. Мама умерла спустя два года от рака желудка, а мы продолжали жить почти так же, как и раньше.
Теперь, когда Валентина точно знает, что за ними следит кто-то, у нее снова возникают прежние страхи за брата, и она просит Черкесова:
- А Михаилу вы посоветуйте, пожалуйста, не выходить на улицу. Это ведь очень рискованно… Они могут убить его…
- Не думаю, что они решатся на это в центре города. А решению Михаила выйти на улицу я не стал бы препятствовать. Это много значит для него. Но если вы так боитесь за брата…
- Честно говоря - очень боюсь!
- Мне думается, что у Михаила есть характер. Вы же сами рассказывали, как он стал учиться после того, как вас постигло такое горе…
- Ну это он из одной только гордости.
- Не согласен с вами. Он вот уж который год отлично учится. Для этого, уважаемая Валентина Николаевна, нужна сила воли. А из гордости можно лишь заупрямиться, совершить необдуманный, непоправимый поступок.
- Может быть… Не знаю… Но мне страшно за него.
Они разговаривают теперь вполголоса, и Черкесов все время поглядывает на упорно идущего то впереди, то позади них человека. В свете уличных фонарей разглядеть его, однако, нелегко.
Дойдя до площади Восстания, Черкесов говорит Валентине:
- Ну а теперь вам пора домой, только я вас одну не отпущу. Вот, кстати, такси, и хорошо, что всего одна машина. Этому типу не на чем будет за нами последовать.
- А почему бы вам не остановить его и проверить документы?
- Они у него могут, оказаться в полном порядке. Если же это кто-нибудь из банды Джеймса, то лучше их пока не настораживать. Насчет же Михаила мы давайте так договоримся: если он и завтра будет настаивать - не возражайте, ладно?
7. В райотделе милиции
Когда капитан Черкесов приходит на следующий день в свой отдел, майор Платонов сообщает ему:
- Предположение ваше оправдалось, Олег Владимирович - по голосу, записанному на магнитной ленте, родственники Зиминой опознали Анну. А вот заключение экспертов-акустиков. Из него следует, что голос Михаила Ясенева явно вмонтирован в эту ленту.
- В чем я и не сомневался.
- Не сомневался и я, - замечает Платонов. - Но прежде это было лишь предположением, а теперь акустические приборы подтвердили нашу догадку, и она приобрела силу доказательства.
- К этому могу добавить кое-что и я, - весело сообщает старший лейтенант Глебов. - Арестованные участники нападения на Сорочкина, прослушав добытую Ясеневым ленту, опознали один из записанных на ней голосов.
- Голос Благого? - догадывается Черкесов.
- Да, хотя им он известен под именем дяди Жоры. Описание этого "дяди" не очень схоже, однако, с тем портретом, который нарисовал вам Михаил Ясенев. Совпадают только рост, цвет волос и глаз. В возрасте тоже колебания в пределах пяти-семи лет. Лицо же у него, по их словам, добродушное, улыбчивое. Они вообще считают его очень добрым и щедрым.
- Еще бы, - усмехается Черкесов. - Небось не раз поил их и кормил.
- Да уж, наверное, не без этого, - соглашается Глебов. - Но если этот дядя Жора и Благой одно и то же лицо, то как же быть с описанием наружности его, сделанным Ясеневым?
- Ясенев видел Благого почти всегда в нетрезвом виде. А Благой во хмелю был, наверное, не ангелом, вот он и нарисовал нам звероподобный его портрет. Мальчишек же Благой угощал, конечно, не только водкой, но и конфетами, потому-то он и представляется им таким добреньким и благообразным. Кстати, знаете, кем оказался человек, принятый нашими лейтенантами за Благого? Очень талантливым инженером-конструктором, влюбленным в соседку Ясеневых.
- А я думаю, - не сдается Глебов, - если подвергнуть Благого или этого дядю Жору обследованию…
- А я уверен, что "или" тут ни к чему, - перебивает его Черкесов. - Вне всяких сомнений, Благой и "дядя Жора" одно лицо.
- Может быть. Но если подвергнуть его антропологическому освидетельствованию, то Ломброзо окажется в чем-то прав.
- В чем-то - весьма возможно, - соглашается с ним Черкесов. - Но теория его не станет от этого истинной. При оценке "преступного человека" он исходил ведь не только из аномалии черепа и мозга, но и сердца, желудка и прочих потрохов. Добавьте к этому и то значение, которое придавал он росту, температуре тела, цвету волос, климатическим, метеорологическим и геологическим условиям.
- Его последователи прибавляют к этому еще и такие факторы, как особенности почвы, смену дня и ночи, времени года и годичную температуру, - добавляет присутствующий при этом разговоре майор Платонов. - Со времен Ломброзо и его последователя Ферри в современной буржуазной криминологии вообще мало что изменилось. Но меня волнует сейчас другой вопрос. Как вы, Олег Владимирович, относитесь к свидетельским показаниям? Судя по вашей оценке описаний внешности Благого, данных Ясеневым и теми хулиганами, которые напали на Сорочкина, вы далеки от оптимизма.
- В принципе я не склонен ставить под какое-либо сомнение свидетельские показания. Но в данном случае убежден в необъективности Ясенева и юнцов, напавших на Сорочкина.
- Как же тогда быть? Где искать более объективных?
- А Сорочкин? Жизнь его теперь вне опасности, и я думаю, что через несколько дней врачи могут разрешить нам побеседовать с ним. Ну а потом шофер такси, который возил Благого с Михаилом к Джеймсу. На этого свидетеля у меня особенно большие надежды.
- Но ведь шофер еще не найден. Да и номер его такси, сообщенный Ясеневым, очень уж неточен. Наши лейтенанты беседовали почти со всеми таксистами, которые в тот день ездили на машинах с номерами, состоящими из цифр, названных Ясеневым. Теперь они опрашивают тех, у которых из четырех цифр две первые или две последние имеют подобное сочетание.
- Пусть не прекращают поисков. Ну а к Джеймсу никаких пока подступов?