– Ну, фокусник. Смотрите. Але оп. – Стас извлек из нагрудного кармана пиджака Сафронова сложенную в трубочку стодолларовую купюру, которой там, разумеется, еще минуту назад не было. Развернул, помял в пальцах – хрустела как настоящая. – Але оп. – И купюра вспыхнула ярким пламенем.
– Вот незадача. – И Стас, пошарив за воротником Сафронова, материализовал крошечный, величиной с палец, огнетушитель и струей пены сбил пламя с уже почти совсем сгоревшей ассигнации.
– Здорово, – честно восхитился Сафронов. Он даже не заметил, как в момент, когда сотня вспыхнула, от волнения опрокинул свои сто граммов.
– Не буду вас задерживать. Извините, так неудобно получилось. Уж очень вы на Серегу похожи. До свидания. – Стас откланялся.
Сафронов вернулся на работу с пятнадцатиминутным опозданием и крошечным электронным "жучком", спрятанным под воротником пиджака.
…Двое в машине приникли к наушникам (одним из них был "иллюзионист Стас"), а катушки магнитофона медленно закрутились, фиксируя каждое слово, произносимое в квартире. Послышался шум отодвигаемой мебели, возмущенный скрип кресла, которое, очевидно, приняло на себя немалый вес Сафронова, шелест бумаги и, наконец, голос, видимо хозяина квартиры:
– Я весь внимание…
О том, кто же такой этот хозяин, двое в фургоне не имели ни малейшего представления. Они вели оперативную разработку Сафронова и его контактов, но в этой местности их подопечный появился впервые.
В наушниках звучали только три голоса: голос Сафронова, который оперативники знали как родной, ибо с момента внедрения "жучка" им пришлось полдня выслушивать всякую служебную тягомотину, не содержавшую никакого криминала, а значит, не представлявшую для них интереса, второй – молодой, видимо принадлежавший его спутнику, и третий – голос хозяина. Через полтора часа эту запись слушал уже Грязнов.
– Вот протоколы, – произнес Сафронов, и минуты три в наушниках слышался только шелест переворачиваемых листов и чье-то хмыканье.
– Могли бы и зачитать, – возмутился один из оперативников.
– А ты, Стас, пойди, свет во всем подъезде выруби, – порекомендовал напарник. – Им придется своими словами пересказывать.
Наконец хмыканье прекратилось. Кто-то встал, потом что-то полилось.
– Коку пьют, – Стас с тоской посмотрел на опустевший термос.
– Нет, минералку, слышишь, пузырики крупные.
– То есть он нам помочь не хочет? – наконец утолив жажду, с сожалением произнес хозяин квартиры.
– Уперся, извините за грубость, рогом и твердит, что честный человек, – с не меньшим сожалением ответил молодой.
– Кто он-то? – поинтересовался напарник Стаса, но ответа из наушников не последовало. – И с чем помочь?! Конспираторы хреновы.
Снова скрипнуло кресло, на этот раз облегченно. Послышались шаркающие шаги.
– Извините, я на минуту.
Потом щелчок выключателя, звук брызжущей струи, утробное урчание сливного бачка, снова щелчок.
– Припекло мужика, перебрал минералочки, – прокомментировал Стас.
Наконец Сафронов вернулся, голоса в наушниках снова стали четкими, но мягкий баритон, звучащий в этот момент, не принадлежал ни одному из присутствующих в квартире.
– Господи, да сколько их там? Вроде было трое, а теперь еще какой-то мужик прорезался, – возмутился Стас.
– И баба, – подтвердил напарник, – и еще баба… и еще мужик. Может, кто-то из них имитатор? Или они просто телевизор включили? – прагматично предположил напарник.
Послышался характерный щелчок, и посторонние голоса исчезли.
– Магнитофон, – квалифицированно определил Стас.
Но потом исчезли и все остальные голоса. Сафронову стало жарко, он скинул пиджак, и в это время вся компания переместилась на кухню пить кофе.
Грязнов был взбешен. Вся его афера с незаконным прослушиванием провалилась. Все, что удалось выяснить, – Сафронов, в сопровождении своего подчиненного, встречался с кем-то еще на частной квартире. То есть выяснить не удалось ничего. Ни-че-го!
На самом деле разговор в квартире Бойко пошел о магнитофонной пленке.
– Итак, это наша единственная проблема, – констатировал подполковник.
– Надо ее уничтожить, – несмело предложил Осетров.
– Ты что, совсем спятил? – осадил Сафронов подчиненного, который в присутствии высшего начальства вдруг стал не в меру инициативным. – Она же прошла по всем документам, ее слышали и в РУОПе, и в МУРе…
– Друзья мои, не нужно ссориться. Пленку уничтожать нельзя, но никто не мешает нам свести ее доказательную ценность к нулю…
– Покоцать? – с надеждой в голосе спросил Осетров, гордый тем, что его посетило то же озарение, что и подполковника.
Бойко засмеялся:
– Ну, не в прямом смысле этого слова, сама пленка нам не повредит, а вот испортить запись нужно. Причем достаточно наложить хороший шумовой фон, и голоса вряд ли можно будет идентифицировать.
– А если это не голос подозреваемого, то грош ей цена, – закончил мысль обрадованный Сафронов.
– Одна голова хорошо… – Бойко был вполне удовлетворен результатами встречи.
Через два часа после этого разговора полковник Сафронов подвергся нападению неизвестных хулиганов, усыпивших его хлороформом в подъезде собственного дома. Удивительно, но часы и деньги остались при нем. На самом деле оперативники Грязнова всего лишь вернули свой "жучок".
БОМЖ
16 февраля
Операция по перехвату нищих продолжалась. Представители новой власти побывали еще в нескольких точках, где они содержались. В одной из них владельца квартиры заставили позвонить старой "крыше" и сообщить о якобы подслушанном разговоре узурпаторов, в котором они условились о месте общего сбора – в самом крупном из "домов инвалидов".
"Крыша" доложила обстановку по инстанции – Сенатору, а тот не стал долго раздумывать и распорядился дать генеральное сражение имеющимися силами: времени ждать подкрепления не оставалось. Согласно срочно разработанной тактической схеме три человека должны занять позицию возле подъезда, двое – ждать начала событий на чердаке, готовые в решительный момент обрушиться на головы противника, основные силы размещаются на квартире в засаде.
Примерно через полчаса после того, как люди Сенатора рассредоточились в соответствии с описанной диспозицией, в подъезд вошел беспризорник с пакетом. Его наняли за бутылку кагора отнести посылку в квартиру, где располагалась засада. Посылка содержала "жучок" и радиоуправляемую мину. Оборванца впустили и, невзирая на его желание немедленно удалиться, заставили обождать, покамест боевики принялись осторожно изучать подарок, никак не решаясь его открыть.
Человек, сидевший в машине на противоположной стороне улицы, услышал в наушниках достаточное количество голосов, высказывавших мнения по поводу дальнейшей судьбы свертка, и включил взрыватель. Окно комнаты, выходящее во двор, вылетело вместе с рамой.
Один из группы прикрытия во дворе и засевшие на чердаке поспешили выяснить, что случилось. Жильцы принялись трезвонить в милицию, но она уже давно была на месте, ожидая своего часа. Оперативная группа, лично руководимая подполковником Бойко, после короткой перестрелки задержала всех участников инцидента, действовавших на стороне Сенатора. Никто из людей в форме не пострадал. "Один – ноль после первой серии, – констатировал Сафронов. – Продолжение следует. Империя наносит ответный удар".
Кириллу Ковалевскому ценой невероятных усилий удалось спуститься на каталке с третьего этажа. Выбравшись на улицу и проехав два квартала, он свернул за угол, выбрался на край проезжей части и принялся отчаянно голосовать. Покинув квартиру, он действовал на автопилоте, так же, как пробирается домой совершенно пьяный человек, чудом удерживающий относительно вертикальное положение. Все это время Кирилл фальшиво насвистывал одну и ту же мелодию. Его подобрал, едва не задавив и обильно осыпая матом, водитель свежеотрихтованной "пятерки".
– Куда?
– На хрен! Куда угодно! Подальше! И быстрее.
…Сенатор только к утру смог добиться отчета о происшедшем. Неприятности с Кротковым теперь казались ему чем-то малозначительным. Тем более Ракитская им занимается, значит, там все идет нормально. Вчерашние же события, если немедленно не предпринять чего-то сверхнеординарного, означают тотальную войну, к которой его враги, конечно, долго и тщательно готовились, а он пока даже не знает, кто они. Сведения о противостоящих силах и возможных замыслах таинственного неприятеля Сенатор рассчитывал получить не раньше, чем к концу дня.
Если "им" удалось перетянуть ментов на свою сторону, они могут вышибить его из центра. В Домодедове его достать намного труднее, но тут опасность может исходить от своих: стоит дать слабину, сразу какая-нибудь сволочь переметнется на другую сторону, возомнит, что может занять его место.
Он в гневе начал подбирать среди ближайших сподвижников наиболее подходящую кандидатуру на роль иуды, но окончательно остановиться не смог ни на ком – все, суки, были хороши.
Сенатор, хрустя суставами, взял себя в руки. По натуре своей он не был комбинатором, привык действовать по определенным шаблонам, опираясь на огромный опыт, развитый до степени шестого чувства, а когда встречалась трудноразрешимая проблема, просто "давил на все педали": хоть что-нибудь принесет результат. В данном же случае следовало изобрести выход, непредусмотренный врагом, иначе один путь – в мышеловку… На размышления есть несколько часов, максимум – день.
Чтобы настроиться на непривычный строй мысли предполагаемого яйцеголового, он прошелся по кабинету, бессмысленно пролистал стопку газет с криминальными хрониками… Сенатор любил изредка, спортивного интереса ради, взглянуть на происходящее с точки зрения "лоха". Одна статья привлекла внимание, он просматривал ее раньше, речь шла о фонде "Славянин". Фонд выручил нескольких инвалидов, попавших в лапы к цыганам, которые заставляли их нищенствовать… И вдруг решение словно вспыхнуло само собой. Если войну выиграть проблематично, а отказаться от нее нельзя, можно отыскать желающего воевать вместо тебя. Завтра он сдаст этому "Славянину" всех перехваченных инвалидов с потрохами: с адресами квартир, где их держат, именами хозяев. Пусть тот, кто отхватил у него лакомый кусок, им же и подавится. Оставалась проблема финансовых потерь, но она уже не таит смертельной угрозы.
Продолжая машинально листать газету, Сенатор был вторично посещен музой и выдал на-гора еще одну гениальную идею: он должен построить церковь, храм, так сказать, Божий! Как раз сейчас "его" депутат занимается вопросами строительства, поможет, шибздик, уладить все технические сложности. Нужно найти подходящего батюшку. Можно двигать его наверх в поповской иерархии, рычаги найдутся, до сих пор всегда находились, черт побери, чем "люди в черном" отличаются от остальных?
…А водитель, подобравший Кирилла, оказался отставным офицером. Послушав крайне бессюжетный рассказ о мытарствах своего попутчика, он счел необходимым напоить его для укрепления нервной системы и утром отвез в фонд "Славянин". В соседних комнатах, не подозревая о присутствии друг друга, излагали свои истории Ковалевский и перебинтованный бритоголовый, раненный не столь серьезно, удравший накануне от конвоиров и всю ночь входивший в роль невинной жертвы под придирчивым руководством Сенатора.
ОСЕТРОВ
16 февраля, вечер
– Екатерина Ивановна, я прошу вас как потерпевшую по этому делу сосредоточиться и хорошенько обдумывать ответы на все вопросы, которые сейчас прозвучат, – подчеркнуто официально произнес Осетров, сурово поглядывая на Катю. "Главное, вывести ее из равновесия, пошатнуть, оглоушить и добить".
– Я полагала, что все уже выяснено… – Получив повестку, Катя пришла к следователю с легким сердцем, считая эту беседу последней и чисто формальной.
– Нет, не все, – категорично заявил Осетров. – Возникли некоторые неясности.
– Какие? – Ей действительно стало не по себе.
– Дело в том, что Кротков настаивает на своей непричастности к похищению.
– Но у вас же есть два свидетеля: я и Эльдар…
– Кстати, как он себя чувствует? – перебил Осетров.
– Увы, он пока не в состоянии отвечать на ваши вопросы, – смутилась Катя.
– Понятно…
Она почувствовала в голосе следователя сочувствие и полную обреченность и поторопилась убедить его, что все не так уж безнадежно:
– Но врачи говорят, что буквально через несколько дней он полностью восстановится, и тогда можно будет узнать любые подробности о том, где его держали, кто его охранял.
– Ну, будем надеяться… – тяжело вздохнул Осетров.
На самом деле (и Осетрову это было отлично известно) состояние Эльдара оставалось без изменений. Он по-прежнему никого не узнавал и не помнил ничего из того, что с ним произошло. Специалисты полагали это частичной амнезией, а такие вещи могут или исчезнуть в любой момент, или тянуться годами. Осетров, в свою очередь, очень надеялся, что это продлится по крайней мере до конца следствия.
– Кротков упорно придерживается версии, что с его стороны на вас не было оказано никакого давления и все это только плоды вашей разыгравшейся фантазии… – Следователь посмотрел на девушку с нескрываемой укоризной, так, словно ему приходится разбираться с этой белибердой, вместо того чтобы заниматься действительно серьезными делами.
– А пленка? Неужели этой записи недостаточно, чтобы упрятать его за решетку? – не унималась Катя, не понимая, почему до сих пор все шло так гладко, а теперь вдруг застопорилось.
Свой главный козырь Осетров приберег к финишу.
– Видите ли, при проведении фоноскопической экспертизы по вине сотрудников лаборатории МВД пленка была испорчена, – понуро выдавил он из себя, тщательно стараясь скрыть свое торжество.
– Как испорчена?!
– Видите ли, идентификационной фоноскопической экспертизой проводился сравнительный спектральный анализ голоса в записи с голосом подозреваемого… – Осетров имел очень смутное представление о том, что такое сравнительный анализ, тем более спектральный, а саму фразу почерпнул из справочника по криминалистике, и справедливо надеялся, что Катя тоже небольшой знаток в этой области. – В общем, опуская всякие сложные технические подробности и терминологию специалистов, голос на пленке теперь вообще не поддается идентификации. То есть содержание разговора разобрать можно, а вот кто оппоненты – уяснить нельзя. – Осетров был настолько горд тем, что ни разу не запнулся, воспроизводя подготовленную заранее и заученную наизусть тираду, изобилующую всякими умными словечками, что даже не заметил сразу, что вместо ожидаемого отчаяния и обреченности Катя проявляет полнейшее спокойствие.
– …Таким образом, мы лишились главного доказательства вины Кроткова, -сокрушенно сделал он неопровержимый логический вывод.
– Все не так страшно, – начала Катя, и Осетров замер, предчувствуя самое худшее. Он только собирался скорбеть вместе с ней и даже приготовил платок, чтобы утирать безутешные слезы, как одним махом эта стерва разрушила с таким трудом возведенный хрустальный замок его надежд. – У меня есть дубликат, – сообщила она, – и даже не один.
КАТЯ
17 февраля, утро
В длинном, оклеенном противными зеленоватыми обоями кабинете Катю приветствовал, не вылезая из-за длинного, покрытого зеленым сукном стола, длинный прокурор Горошко с длинным лицом, длинными обвислыми прокуренными усами и украинским выговором.
– На ближайший час меня ни для кого нет, – заговорщически сообщил он секретарше, приведшей девушку, и Катя поняла, что беседа тоже будет длинная.
Шея прокурора была обхвачена жестким пластмассовым корсетом, из-под которого выбивался галстук, украшенный многослойным жирным пятном.
– Я вот тут шею потянул, – пожаловался он Кате доверительным тоном, поворачиваясь к ней всем корпусом. – Ну, вот и добре.
Что именно доброго было в травме шеи, Катя не поняла. Несмотря на жесткую повязку, Горошко все время что-то жевал, на столе стояла быстро пустеющая вазочка с карамельками и мандаринами.
– Угощайтесь, – он придвинул вазочку поближе к девушке. -Можно я вас буду звать Катей? У меня вот дочь тоже вашего возраста, красавица, вся в мою жену… Так отож…
Катю конфеты не вдохновили, а Горошко продолжал растекаться мыслью по древу:
– Я хочу поговорить с вами, как отец с дочерью, как старший товарищ, беседа эта неофициальная, нигде не фиксируется…
– И долго это будет еще продолжаться? – тяжело вздохнув, осведомилась Катя.
Горошко осторожно потрогал корсет:
– Нет, врачи говорят, что через пару дней можно будет снять.
– Я имею в виду эти ваши бесконечные разговоры. Сколько можно пережевывать одно и то же?!
Вместо ответа Горошко развернул очередную карамельку.
– Чудное средство от умственной недостаточности, рекомендую. Кстати, я тут хотел вам кое-что показать. – Он принялся выворачивать карманы пиджака, набитые до отказа всякой дрянью. На столе последовательно оказались: проездной на метро, два несвежих носовых платка, связка ключей, зажигалка, спички, пустая пачка "Мальборо", какие-то квитанции, еще одна зажигалка, несколько мятых купюр и целая куча разноцветных фантиков. Вначале он все это выкладывал, потом стал рассовывать обратно, не выбросив в мусорную корзину ни одно из своих сокровищ. – Не могу найти, нет, но где-то же это у меня было… – Теперь он принялся шарить в брюках. – А знаете, как я шею повредил? Шел, представляете, по улице, упал, поднялся, а голова не поворачивается. А все почему? Да потому, что дворник с утра напился и тротуар песком не посыпал. Никто у нас не хочет работать… куда же я это положил…
В его брючных карманах не было разве что базуки или резиновой курицы, ну и конечно, этого "чего-то", что он хотел показать. Но прокурор не отчаивался и продолжал поиски.
– Моя жена мне все время твердит: не плюй в колодец, пригодится воды напиться. Вы меня понимаете? Дело это ваше запутанное… Затаскают по судам… – наконец свернул он к теме, но тут же снова отвлекся. – А, вот, нашел все-таки. – Он победно помахал перед носом у девушки какой-то фотографией. – Я же знал, что она у меня есть.
На моментальном снимке, очевидно отпечатанном с видеопленки, Катя была запечатлена со спины в тот момент, когда в ресторане размазывала по физиономии Кроткова кусок торта.
– Это все моя жена, понимаете, она у меня прекрасно готовит, но десерты – это ее слабое место. Вот она и попросила узнать, что это был за торт. Смотрите, какой крем, это, наверное, сливки…
– Что вы мне голову морочите, – не выдержала Катя. – Неужели вам больше делать нечего?!
– Вот и я ей сказал то же самое. Так отож… Вы-то меня понимаете… – И опять ни к селу ни к городу: – Вы знаете, что такое наши колонии? Это же страшное место. Ваш жених-то рассказывал, наверно. Зачем же человека на такие мучения обрекать?
– Я не понимаю, о чем вы говорите. – Катя с трудом подавила желание запустить в придурковатого прокурора чем-нибудь тяжелым.
– Кто без греха, тот пусть первым бросит в меня камнем, это моя жена так говорит. Складно, да? Но я это не потому вспомнил. – Он снова взялся за карамельку. – Я тут взываю к вашему гуманизму и человеколюбию, вот к чему я тут взываю.