Мельнику показалось, что Христос серьезно взглянул ему в глаза, страдание на лице Спасителя сменилось удивлением, затем приветливой нежностью.
Он заговорил с изгоем, и тихие своды ответили эхом.
- Не дури, Хуттунен. Все у тебя в порядке с головой. Вот и в институте тебе хорошие оценки поставили. У тебя ума больше, чем у Гнусинена и Сипонена, вместе взятых, и гораздо больше, чем у настоятеля церкви, хотя у него и был шанс стать умнее в университете. Мне он всегда не нравился, низкий, отвратительный тип.
Хуттунен слушал и удивлялся. Неужели он окончательно сошел с ума, раз с ним уже иконы разговаривают?
Христос продолжал добрым, но звучным голосом:
- У каждого свой крест, Хуттунен… И у тебя, и у меня.
Собрав волю в кулак, Хуттунен ответил Христу:
- Но в моем случае это уже слишком! Сколько уже на меня эти черти охотятся! Несколько недель я мерз в лесах, а до этого вообще запихнули в психбольницу… Нельзя ли мне крест полегче?
Христос понимающе кивнул:
- Твои беды, Хуттунен, ничтожны по сравнению с тем, что люди со мной когда-то сделали.
Лицо Христа стало серьезным от воспоминаний:
- Всю жизнь меня гнали… И под конец распяли живым на кресте. Вот это настоящая мука, Хуттунен. Ты себе не представляешь, какая жуткая боль, когда медные гвозди-пятидюймовки пронзают тебе запястья и ступни, а лоб царапает терновый венок. Потом крест подняли. Это было самое ужасное. Ни одному человеку этого не понять, если он сам не был распят.
Христос серьезно взглянул на Хуттунена:
- Я много страдал.
Хуттунен отвел взгляд от алтаря, помял коробок в руке, не зная, что ответить.
Христос продолжал:
- Но если ты, Хуттунен, правда решил сжечь эту церковь, пусть будет так. Мне она никогда не нравилась. Мне больше по душе старая, на обрыве. Строительство этой, новой, - плод непомерных амбиций губернских стариков. Но только не разводи костер прямо тут, у алтаря. Иди в ризницу или в притвор - огонь сюда и так придет, стены-то сухие. И сними ты это ружье - нехорошо входить с оружием и дровами, церковь все-таки.
Хуттунен стыдливо поклонился иконе, собрал дрова и отнес их в притвор. Там он быстро развел костер. Кора и стружка вспыхнули ярким пламенем. Густой дым наполнил храм.
Скоро стало невозможно дышать, и Хуттунену пришлось открыть дверь. Он вернулся в церковь, сел на скамью и потер глаза. Удивительно, такой маленький костер и столько дыма, наверное, потому что в церкви не было ветра.
Клуб дыма вылетел через открытую дверь на улицу, пролетел над кладбищем и, минуя пожарную башню, направился в сторону деревни.
А люди уже бежали с ведрами.
Хуттунен пытался раздуть костер сильнее: подул на угли, они зажглись, и пламя взвилось к потолку. Из-за дыма ему приходилось все время выбегать к алтарю.
С улицы доносились крики пожарных, они лили воду, отчего в церкви стало еще больше дыма. Костер зашипел, и пламя погасло.
Пожарных Хуттунен не видел, но, судя по голосам, их было много. Пора было уходить, против такой толпы даже ружье не поможет. Он набрал в легкие побольше воздуха и ринулся к дверям. Перепрыгнув через костер, закрывая руками слезящиеся глаза, вырвался на свежий воздух. Народ в страхе отшатнулся и пропустил мельника. Вскоре зрение вернулось к Хуттунену, он побежал через кладбище и, взяв несколько препятствий в виде могильных камней и ограды, исчез в лесу.
К месту происшествия прибыл пристав Яатила убедиться, что пожар потушен.
Узнав, что мельник Хуттунен пытался сжечь церковь, он громко и торжественно объявил:
- Утром начнем большую облаву. Я позвоню в Рованиеми, пусть пришлют солдат и собак.
глава 36
Утром на станции остановился товарный поезд, что было само по себе очень странно. Двери последнего вагона-теплушки отворились, из него выскочила рота пограничников в медных касках. Они привезли с собой армейскую палатку, полевую кухню, двух собак, пулеметы. Сержанты кричали роте строиться. Командующий, здоровый молодой лейтенант, доложил приставу Яатиле о прибытии погранотряда.
- С приездом, пограничники! Перед вами стоит трудная и опасная задача, но я верю в вас и особенно в ваших собак.
Пристав предложил лейтенанту сигарету.
Сержанты приказали прибывшим построиться, солдаты дружно замаршировали к пристани. Кобылу Гнусинена запрягли везти суповой котел.
Собак и лейтенанта посадили в машину пристава. Здоровые, мохнатые немецкие овчарки, невеселые и нервные, сидели в намордниках - на всякий случай.
Лейтенант похлопал пса и похвастался приставу:
- Этого зовут Гроза границ, а того - Полосатая морда. С этими ребятами лучше не шутить.
От причала отряд направился в деревню, затем на стадион, где к нему присоединилось ополчение с рюкзаками и дробовиками. Всего, если считать женщин и детей, народу собралось даже больше, чем на губернские соревнования.
Пристав громким голосом отдавал приказы. Солдатам и ополчению раздали пайки и карты местности. Фермеров разделили на роты по десять человек. Солнце припекало, прекрасная погода для большой охоты. Раздали патроны. Пограничники готовили пулеметы к бою.
- Да, скоро тут запахнет жареным, - сказал кто-то.
- По мне, так на человечинку гораздо веселее охотиться, чем лесные пожары тушить. В прошлом году на Иванов день в Наркаусе две недели без толку убили. Вышли - вот такой жирный слой сажи на морде.
- А я во время войны, бывало, ловил десантов. Ловить сумасшедшего в лесу, наверное, что-то типа того.
- Хорошо, хоть нам в этот раз каски раздали. У этого чокнутого, говорят, топор. Если он прямо по каске бить не будет, не пробьет.
Лейтенант приказал соблюдать тишину и слушать инструкции пристава.
Тот продолжал:
- Повторяю, человек вооружен и чрезвычайно опасен. Если он не сдастся по первому приказу, придется применить силу. Вы понимаете, о чем я.
Обратившись к лейтенанту, пристав тихо добавил:
- Между нами… Если увидите этого Хуттунена, можете стрелять в него без предупреждения.
- Есть.
Поисковый отряд разделился на две группы: первую в сопровождении двух гражданских кинули прочесывать восточную часть леса, а основной отряд переправили на другой берег и приказали прочесывать западную часть леса. На станции пристав организовал командный пост.
Услышав о происходящем, почтальон всерьез забеспокоился о самогонном заводе. Опережая солдат, он гнал велосипед к почтовому ящику Хуттунена. Спрятав велосипед в лесу, Пииттисярви бросился спасать завод и заодно предупредить Хуттунена об опасности.
Прибыв на место, почтальон обнаружил, что лагерь пуст. Он тихо окликнул Хуттунена. Ответа не последовало. Топора и снастей тоже не было, видимо, мельник отправился рыбачить.
Пииттисярви разобрал агрегат и спрятал его части в корнях вековых елей. Вытащил из болота бутыль - в ней оставалось литров пять самогона.
На рюкзаке Хуттунена почтальон нацарапал послание:
"Хуттунен, на тебя прислали солдат. Ноги в зубы. Твой Пииттисярви".
Почтальон взвалил бутыль на спину и побежал. Он надеялся добраться до трассы до того, как ищейки придут на болота, тогда он будет в безопасности. А пока надо было спешить, даже покурить некогда. Хорошо, что можно было периодически заправляться самогоном прямо из бутыли.
Второй раз за лето почтальону приходилось эвакуировать завод. И если в прошлый раз надо было бежать, то сейчас надо было нестись изо всех сил.
Пииттисярви несся по топким болотам, сквозь чащу, а в голове стучала одна-единственная мысль: надо успеть перебежать трассу, пока солдаты не вошли в лагерь.
Тем временем солдаты привычно и быстро развернули поисковую цепь. Они беззвучно передвигались по лесу, и наш маленький потный почтальон бежал им прямо в лапы. Овчарка взвыла. Она в мгновение ока разорвала бы беднягу в клочья, если бы не подоспел пограничник и не надел на нее намордник.
Почтальона и бутыль немедленно доставили на станцию, в командный пункт. Яатила провел краткий допрос и приказал полицейскому Портимо отправить задержанного в кутузку. Самогон варварски вылили на землю. Слезы навернулись на глаза несчастного письмоносца.
К вечеру пограничники нашли лагерь Хуттунена, разнесли его в щепки и принесли Яатиле записку почтальона.
Пристав направился прямиком в кутузку и хорошенько отчитал почтальона свинцовым прутом. Пииттисярви плакал, стонал, молил о пощаде, да так ее и не получил. Яатила требовал сведений о местонахождении Хуттунена. Почтальон ничего не рассказал. Яатила показал переписку - домашние задания в Институт народного образования, любовные письма и последнее письмо Хапполы. Через кого Хуттунен получал письма?
Синий от ударов Пииттисярви был несгибаем.
- Хоть убей, друга не предам.
Пристав еще раз ударил почтальона, но тот молчал. Раздраженный, Яатила покинул камеру.
- Чтобы я тебе, псу такому, почтовую тайну открыл! - крикнул ему вслед почтальон.
Яатила вызвал на допрос Розу Яблонен. Она ни в чем не созналась, хотя пристав и угрожал ей Сельскохозяйственным обществом и самим губернатором. Она только рыдала и просила помиловать Хуттунена, говорила, что если его простят, он по-хорошему выйдет из леса. Пристав запомнил ее слова.
- Знаешь, как называются женщины, которые сумасшедших укрывают? - зашипел он презрительно. - Они хуже шлюх!
А на Живом Склоне собаки напали на след Хуттунена. Виляя хвостами, они тащили за собой солдат через реку Пуукко. Следы были свежие, собаки волновались, прибрежный тростник так и трещал под их натиском. Они рычали и гавкали, не обращая внимания на приказы пограничников заткнуть пасть.
Хуттунен как ни в чем не бывало удил рыбу в заводи Пуукко. Он поймал двух хариусов и уже подумывал возвращаться в лагерь. Закурив, уныло смотрел на тихо струящуюся реку. День клонился к вечеру. Надо бы написать Розе о последних новостях. Раз мельницу продать не удалось, ему придется двинуться дальше на север, забраться поглубже в лес и построить избу для зимовки. Надо будет выстругать лыжи и короба заодно. Будет собирать ягоды и охотиться на дичь. Хорошо, конечно, завалить лося, чтобы на всю зиму хватило.
Вдруг чуткое ухо отшельника уловило за журчанием ручья лай собак. Прислушавшись, он различил низкие мужские голоса. Хуттунен достал бинокль - что там, на другом берегу? Вечернее солнце играло на медных касках солдат в серых мундирах. Две огромные овчарки бежали туда, где сидел Хуттунен. Он сразу понял - по его душу явились, вскинул ружье, побросал снасти и помчался по болотам в сторону холма Пуукко.
Собаки добежали до места недавней рыбалки и принялись остервенело рвать рыбу на куски. Хуттунен прицелился, выстрелил. Овчарка взвыла и рухнула замертво. Пограничники спрятались. Вторая овчарка собралась было переплыть болото и бежать к холму, где залег Хуттунен, прижимая ружье к щеке.
Когда пес приблизился метров на пятьдесят, Хуттунен выстрелил еще раз, перевернулся и беззвучно замер в болоте.
Солдаты расширили цепь, готовясь штурмовать холм. Послышалась короткая пулеметная очередь.
Хуттунен сломя голову бросился на север, думая, как несладко придется, если суровые пограничники возьмут его живым.
Всю ночь военные бегали по лесу, но Хуттунена и след простыл. Под утро все собрались на Жилом Склоне, куда Гнусинен приволок полевую кухню. Разбили армейскую палатку, усталые бойцы поели и повалились спать.
Погибших овчарок пограничники привязали к палкам и снарядили четверых солдат отнести в деревню.
Когда усталая процессия пришла к командному пункту, Яатила закричал вне себя от гнева, указывая на собак:
- Вы что, своих собак на церковной земле собрались хоронить?
Лейтенант разозлился:
- Не ори! Нашли же они лагерь твоего сумасшедшего.
Лейтенант приказал похоронить собак, солдаты принялись копать могилу у развилки, рядом с трансформатором. Неподалеку стоял дом фермера Расти, где собрались на вечернюю службу прихожане.
Послышались тихие песнопения.
Лейтенант выругался.
- Копайте быстрей! Чертова деревня, еще и псалмы поют.
А в доме священник молился о Хуттунене:
- Великий Господь, помоги мельнику Хуттунену как можно быстрее попасть к тебе в Рай, предай его в лапы солдатам, во имя крови и тела Иисуса Христа, аминь!
глава 37
Трое суток солдаты и ополчение прочесывали окрестности, но безрезультатно. Ни с чем вернулись фермеры домой, повесили ружья на стены и снова взялись за хозяйство. Пограничники сложили палатку, отвезли полевую кухню на станцию и принялись грузить свое имущество в теплушку. Без всяких формальностей теплушку прицепили к товарняку, идущему на север, гудок - и нет военных.
В память о большой охоте остался холмик на развилке, где покоились доблестные псы. Детишки повадились каждое воскресенье собираться у него и петь собакам псалмы, те самые, что пел священник Лескела на собраниях прихожан.
Раз в день пристав Яатила являлся в кутузку, порол почтальона, но безрезультатно. Упрямый почтальон стойко выдерживал побои и не выдавал тайну переписки.
Раз ни военные, ни оружие не помогли поймать Хуттунена, Яатила решил прибегнуть к хитрости. Он вызвал Розу Яблонен и сообщил ей, что правление решило помиловать Хуттунена, но прежде он все-таки должен выйти из леса.
- Пойдем вместе в отделение, там ты скажешь Пииттисярви, чтобы он отнес мельнику от моего имени письмо о помиловании, в котором будет все официально изложено. Даю слово, мы как-нибудь замнем проделки вашего мельника, отделается небольшим штрафом.
Пристав написал письмо Гуннару Хуттунену, председательша вложила записку, в которой умоляла Хуттунена прийти в деревню и сдаться властям. Он будет помилован.
Пристав и председательша отправились уговаривать почтальона Пииттисярви передать письма Хуттунену.
Почтальон недоверчиво покосился на конверт, но когда пристав поставил на письмо о помиловании официальную печать и сзади заклеил его сургучом, Пииттисярви уверовал, что справедливость наконец восторжествовала, и пообещал доставить послание адресату. Почтальон потребовал, чтобы его отпустили одного и чтобы никто не знал, куда и кому он несет письмо.
Приставу пришлось согласиться. Тут же в камеру принесли плошку горячего супа с мясом, папиросы, а после еды деревенский массажист Асикайнен смазал почтальону спину мазью, так как у бедняги все тело было в черных твердых синяках - отметки от ударов свинцовой палки пристава.
Когда стемнело, дверь в камеру отворилась, Пииттисярви выпустили на свободу - пусть идет, выполняет задание.
Пристав приготовил почтальону неплохое сопровождение: Лаунола, Гнусинен и он сам проводили Пииттисярви до самой станции, затем неслышно крались за ним по лесу.
Пииттисярви оглядывался, проверяя, нет ли кого. Не заметив преследователей, он отнес письма и вернулся на трассу.
Как только ящик Хуттунена был найден, почтальона снова схватили и кинули в кутузку. Никакие доводы не действовали, единственное - в этот раз не били - приставу было некогда, надо было успеть поставить дозор.
Полтора дня пристав и фермеры сторожили почтовый ящик Хуттунена, пока капкан наконец не захлопнулся. Около пяти часов утра Хуттунен, сильно изголодавшись, пришел проверить почту. Лаунола стоял в дозоре и сразу побежал доложить об этом приставу.
Хуттунен осторожно подошел к ящику. В лесу было тихо, и он решился заглянуть. Бедняга несколько раз перечитал письма пристава и председательши, и, когда понял, какое блестящее предложение они ему делали, в сердце вернулся мир, он успокоился. Бедный изгой уже совсем потерял надежду, письма придали ему сил, казалось, жизнь снова обрела смысл. Ловушка захлопнулась. И раненого зверя охотники пристреливают.
Положив письма в карман, Хуттунен направился к трассе. Он шел в сторону причала, но не успел сделать и нескольких шагов, как на него с двух сторон набросились. Совершенно не ожидавшего такого поворота Хуттунена повалили на землю, руки и ноги туго стянули веревками. Пристав несколько раз ударил отшельника дубинкой по спине, так что кости затрещали. Гнусинен пригнал повозку, и скоро земля задрожала под копытами старой клячи, которую гнали к причалу. В телеге лежал связанный Хуттунен, на нем восседали пристав и Гнусинен.
У пристани лошадь остановилась, запыхавшись от галопа. Хуттунен недвижимо лежал в телеге, грустно глядя в небо, не говоря ни слова.
Новость о том, что мельника поймали, донеслась до деревни. Когда паром причалил к берегу, там уже собралась толпа. Счастливые жители губернии пялились на опасную добычу, лежавшую на дне повозки. Наконец-то! Ну что, Хуттунен, спрашивали они, хочешь повыть? А в колокола позвонить? Или опять будешь церковь поджигать да банк грабить, смотри-ка, на лошади прискакал!
Учитель деревенской школы Коровинен захватил фотоаппарат. Он протиснулся сквозь толпу, попросил пристава развернуть клячу так, чтобы на фотографии было видно лошадь, пристава и связанную добычу. Хуттунен отвернулся, но Лаунола силой повернул его голову в нужном ракурсе. Вспышка, Хуттунен зажмурился. Когда фотоэкзекуция закончилась, пристав дал указания Гнусинену, тот ударил кобылу и умчался.
Изгнанника отвезли в отделение. Пристав вызвал туда полицейского Портимо. Мельника и полицейского усадили рядом на бетонную скамью. Пристав надел наручники на левую руку полицейского и правую руку Хуттунена. Только после этого он развязал преступника.
Оставив Портимо и Хуттунена в камере, вот так - рука об руку, пристав вышел и сказал полицейскому:
- Сиди здесь, сторожи этого идиота.
Щелкнул замок, шаги пристава затихли у кабинета. Портимо и Хуттунен остались вдвоем.
- Снова тебя поймали, Гунни, - грустно вздохнул полицейский.
- И на старуху бывает проруха.
Утром пристав вызвал к себе в кабинет преступника и его охранника. Там их уже ждали Сипонен, Гнусинен и Эрвинен. Пристав протянул полицейскому листок - направление в психиатрическую больницу города Оулу и билеты на поезд.
Портимо взял документы и произнес:
- Слово надо держать, пристав, нехорошо это - Гунни в Оулу опять отправлять.
- Молчать! Обещания, данные умалишенным, не имеют официальной силы. Ты, Портимо, заткнись и выполняй задание. Поезд отходит в одиннадцать, до отправления Хуттунена надо накормить. Поедете в вагоне проводника, и ты, Портимо, отвечаешь за Хуттунена головой.
Эрвинен зло взглянул на мельника.
- Ну что, Хуттунен, веселое у тебя выдалось лето, долгое, но ему пришел конец. Я, как доктор, могу тебя заверить, больше тебе в нашей губернии не веселиться. В направлении написано, что ты неизлечим, до самой смерти. Твоя песенка спета, Хуттунен.
Хуттунен заворчал, оскалился, исподлобья взглянул на фермеров, столпившихся в кабинете, те в страхе отшатнулись, пристав вытащил из ящика стола пистолет. Из горла Хуттунена вырывалось глухое рычание, зубы так и сверкали. Портимо с трудом удалось его успокоить, но он еще долго рычал, словно волк, загнанный в угол. Глаза его сверкали от молчаливой ярости.
Машина отвезла полицейского и отшельника домой к Портимо, там его накормили последним ужином. Жена полицейского зажарила рыбу. На стол подали свежую простоквашу, домашний хлеб и масло. На сладкое жена полицейского испекла блинчики. Хуттунен и Портимо, прикованные друг к другу, молча ели, один левой, другой правой рукой.