– Кржижановский! – человек, перед тем скандаливший с Семаго, энергично протянул руку. – Общественные связи. "Единение". Начальник… представитель. По связям с общественностью. – Турецкий вспомнил его: видел несколько раз по телевизору. – Вы отдаете себе отчет в том, что произошло?! – тут же заорал Кржижановский, не дождавшись, пока Турецкий представится. – Какой-то вшивый майор! Вы издеваетесь?!
– Перестаньте кричать, – спокойно сказал Турецкий. – В чем, собственно, дело?
– В масштабе дело! В звании! Да здесь все силовые структуры должны, во главе с первыми замами! Это как минимум! Должны не покладая… Землю носом рыть должны! А вы?! Сутки уже прошли!!! И до сих пор не все свидетели допрошены!
– Вас лично допрашивали?
– Да, майор этот. – Кржижановский несколько раз нервно ущипнул себя за бровь, как будто пытался избавиться от приставшего репейника. – Двадцать минут назад! Но вчера я прибыл уже после того и о мотивах не имею ни малейшего представления. Я хочу знать, я требую сообщить, какие версии есть у следствия! Вы разрабатываете политическую подоплеку? Или специально на это дело были назначены шавки, чтобы следствие ограничилось всякой бытовой ерундой? Тогда вы обязаны заявить, что вы не в состоянии, потому что вам чинят препоны…
– Кто? – прервал его Турецкий. – Кто, по вашему мнению, собирается чинить препятствия следствию?
– Ну… Не знаю, да мало ли… Я же знаю…
– Изложите все, что вам известно, на бумаге, и я приму соответствующие меры, – пообещал Турецкий, – времени вам – до конца рабочего дня.
Кржижановский остался стоять с открытым ртом. Он ведь так и не узнал, с кем разговаривал.
Когда Турецкий спустился в кабинет начальника охраны, Семаго уже собирался уходить.
– Удалось выяснить что-нибудь новое? – спросил Турецкий.
Семаго отрицательно покачал головой.
– Доступ в кабинет Чеботарева кроме него самого имели секретарша и начальник охраны. Были еще две уборщицы, ключ они брали у начальника охраны. Он сам из МУРа, подполковник в отставке. Так что сам понимаешь… С уборщицами я тоже говорил. Нужно, конечно, проверять, но все это туфта. Мимо!
– А что секретарша?
– Черт ее знает, – неопределенно покачал головой Семаго. – Тридцать шесть лет, не замужем, работает с Чеботаревым четыре года, до того – в Газпроме. Все уверяют, что отношения у них сугубо деловые. Глядя на Степан Степаныча, я склонен верить процентов на девяносто девять – сто.
Они вместе вышли на улицу и обогнули особняк с тыльной стороны, на которую выходили окна чеботаревского кабинета.
– Ну? – Турецкий указал сигаретой в сторону крутой, почти отвесной в готическом стиле крыши, – мог наш злоумышленник проникнуть в кабинет Чеботарева в его отсутствие?
Семаго скривился:
– Снаружи следов нет, и сигнализация очень крутая. Замок не взламывался – есть уже результат экспертизы. В нерабочее время на этаже постоянно дежурит охранник, в рабочее время – двое телохранителей, один в коридоре, другой в приемной.
– Понятно. – Турецкий уселся на нагретую солнцем старинную мраморную скамейку (он заприметил ее сверху и заглянул во двор особняка в основном ради нее), блаженно потянулся и закурил. – Версии есть?
– Одна есть. Киллер был на приеме у Чеботарева накануне вечером и подменил портсигар. Одному это тяжело, нужен напарник: один подсовывает бумагу размером с плакат, типа какой-то там интересный проект, чтобы загородить, значит, обзор, подсаживается поближе и начинает что-то пояснять – отвлекает. А другой в это время работает. Осталось выяснить, кто ходил на прием к Чеботареву парой – со вчерашнего вечера занимаемся.
– Это уже кое-что! Только куда вот список посетителей подевался?
– Его и не было никогда.
– Гениально! – Турецкий фыркнул. – Значит, у Степан Степаныча феноменальная память?! Мне так казалось, что он даже таблицу умножения слегка подзабыл. Ну ладно, допустим. И как, много нашли посетителей?
– Мало.
– Сколько?
– Ни одного пока.
Черный. 9 сентября, 14.00
Сутки спустя ровно в 12.00 Черный вышел из отеля "Амстел". Осталось еще два часа свободного времени. Только окончился теплый, совсем еще летний дождь, и от асфальта мостовых и набережных поднимался легкий парок.
Он поужинал в "Боведери" национальным жарким, приготовленным из капусты с копчеными колбасками, и отправился бродить по городу. Постепенно, незаметно для "хвоста", если таковой был, Черный приближался к оговоренному месту.
Райский уголок для туристов, город игорных заведений, злачных мест и испещренных трещинками старинных зданий. Вдоль сети трех каналов, покрытых плавучими растениями, протянулись бесконечные уличные ярмарки и магазинчики с выставленным в витринах товаром. Жизнь здесь не утихает допоздна…
Черный прошел через квартал публичных домов, где толстые, затянутые в кимоно проститутки демонстрировали, сидя прямо на подоконниках, свой роскошный товар.
Черный посмотрел на себя в ближайшую витрину. Высокий с немного раскосыми глазами мужчина в черных очках, джинсовом костюме и с переброшенной через плечо спортивной сумкой и фотоаппаратом ни у кого не вызывал сомнений в принадлежности к туристической братии. В этом долбаном городе, мать его.
У готического собора взял такси и назвал адрес. Машина покинула шумный центр и понеслась вдоль системы шлюзовых каналов. Проехали Северный порт. Затем спальный пригород с современными домами. Опять замелькали старинные особняки. На углу одной из многочисленных узких улочек Черный попросил остановить, расплатился и вышел. Еще два квартала преодолел пешком, незаметно проверяясь. Все было чисто.
До встречи оставалось пятнадцать минут. По Приксенграхт Черный пересек мост Магере и, очутившись на другой стороне канала, подошел к ближайшей телефонной будке. Это было единственное убежище, где он мог себя чувствовать мало-мальски защищенным.
В 13.59 плавно подкатила серая "вольво". Черный шагнул было из будки, но в это время к "вольво" подъехал черный "сааб". Черный инстинктивно присел и оказался за непрозрачной частью будки. Лучше, чтобы, кроме Шестопала, его никто здесь не видел.
Водитель "сааба", лица которого Черный не видел, что-то сказал людям, сидящим в "вольво". Задняя дверца распахнулась, и он забрался на сиденье. В машине находились двое: верткий молодой человек и водитель, грузный бородатый мужчина. Молодой – это и был Шестопал. Теперь Черный опознал его.
Ну что, может, пойти к ним, мать их?
Черный растерянно посмотрел вокруг. Внешние наблюдатели отсутствовали. Оставались только эти трое в салоне.
Биоволны угрозы от человека, приехавшего в "саабе", не исходили. Черный был уверен, что умеет безошибочно определять такие вещи. Если бы сейчас под пиджаком у того типа покоился пистолет или даже просто нож, он бы моментально почувствовал, вычислил третьим, привитым в спецшколе обонянием. О развалившемся рядом Шестопале и речи быть не могло. Его беспечность просто удивляла.
Шестопал что-то спросил и, судя по движению губ, это вполне могла быть фраза на английском: "Принесли деньги?"
Как бы в подтверждение, тип из "сааба" молча бросил ему на колени спортивную сумку. Шестопал заулыбался. Рука потянулась к "молнии". Тип из "сааба" воспринял это как сигнал к действию, из нагрудного кармана отработанным движением выхватил толстую авторучку. Шестопал, рассмотрев содержимое сумки, удивленно вскинул брови. Но смертоносное жало уже вонзилось в шею и оставило брови в немом вопросе. Рот тоже застыл, полуоткрывшись и не издав ни звука.
Водитель, еще не успев ничего сообразить, замер как изваяние. Левой рукой тот тип ухватил его за волосы, правой – за подбородок и рванул к себе. Водитель тут же обмяк, как тряпичная кукла, безвольное тело завалилось набок.
Тип из "сааба" забрал назад сумку у выпучившего глаза Шестопала. Стер отпечатки пальцев с дверной ручки машины. Выбрался на свежий, еще пахнущий прошедшим дождем воздух и пересел в свою машину.
Мать, мать, мать! Черный в немом отчаянии зачем-то посмотрел на часы. Встреча заняла ровно две минуты.
Турецкий. 11 сентября, 21.20
– Ну, за международное сотрудничество! – Грязнов явился в галстуке и клубном пиджаке, что предвещало некоторый официоз, по крайней мере до третьей-пятой рюмки.
Начать решили прямо в ресторане гостиницы "Москва", а там, если не понравится, перебраться еще куда-нибудь. Реддвей был хмур и чем-то озабочен. Правда, отсутствие настроения никак не отразилось на его аппетите: он заказал графин водки, а в качестве легкой закуски ("Исключительно для разогреву. Александр, я правильно сказал?" – "Правильно, правильно") блины с икрой, красную рыбку, маринованные грибочки, балычок, заливное из телятины и набросился на все это, как будто не ел дня три.
Графин опустошили довольно быстро, заказали второй. Третий тост, за отсутствующих здесь дам, Грязнов произносил уже с приспущенным галстуком, да и Реддвей от обильной еды и скоростного наката на водку заметно оживился.
– Ну, за то, чтоб не в последний раз! – в очередной раз наполнил рюмки Турецкий.
– Посидим еще, – пообещал Реддвей, – я тут недели на две застряну. Еще в баню сходим, на рыбалку съездим…
– И в бордель! – заговорщически шепнул Грязнов. – А кстати, где твой напарник? Уже по бабам бегает?
– Он мне не напарник, – отрезал Реддвей. – Он… как это по-русски?…
– Искусствовед в штатском? – предположил Турецкий.
– Аморальный тип, и ты бы с ним в разведку не пошел? – предположил Грязнов.
– В разведку – да, а про мораль – я не знаю точно. Если бы ваши, как это… командиры не гарантировали, что мне позволят работать с Турецким, я бы ни за что не согласился на эту миссию. Ненавижу политические дела.
– Может, не будем о делах? – возмутился Грязнов. – Хорошо сидим, рабочий день давно кончился, отдыхать надо, а дела до утра потерпят.
– Немножко будем. – Реддвей махнул рюмку и отодвинул тарелку. – Я хочу сразу объяснить свою позицию. Если вы с ней согласны, будем работать вместе, если нет, я обойдусь один.
– Расслабься, Пит, – Турецкий похлопал товарища по плечу, – никто не собирается на тебя давить. Мы со Славой, во всяком случае, точно не собираемся.
– А в спорах, старик, – Грязнов нравоучительно поднял палец, – рождается истина.
– И все равно я объяснюсь. В кабинетах я говорить об этом не хочу, а на улице – не люблю, поэтому будем говорить здесь.
– Если ты прослушки опасаешься, – усмехнулся Грязнов, – так это самое неудачное место – здесь электронных насекомых намного больше, чем настоящих.
Реддвей выложил на стол золотую зажигалку "зиппо":
– Глушит все в радиусе пяти метров.
Грязнов недоверчиво потрогал зажигалку вилкой:
– А если семьдесят шестым бензином заправить? Или в жидкость уронить?
– Вы будете слушать или нет?! – взорвался Реддвей.
– Будем, будем, – успокоил Турецкий.
– Только недолго, – попросил Грязнов, – трезвеем же, водка киснет.
Реддвей закурил, собираясь с мыслями.
– Банковский скандал – это очень плохое дело. Свидетелей убирают одного за другим. И я не уверен, что это ваши русские их убирают. Я очень опасаюсь, что за всем этим стоят наши американские спецслужбы. ФБР, или АНБ, или даже люди из Лэнгли. Это плохое дело и опасное.
У столика материализовался официант:
– Господа еще чего-нибудь желают?
– Потом, – отмахнулся Турецкий.
– Опасность – его второе имя, – кивнул на Турецкого Грязнов.
– А мое второе имя Фицджеральд, – буркнул Реддвей, – только никому не говорите. Вы решили, что я теперь важная птица – советник комиссии конгресса, а я есть козел отпущения. Александр, я так сказал?
– Боюсь, что так, – угрюмо кивнул Турецкий.
– Так вот. В этом скандале испачкались самые высокие тузы.
– Чьи тузы-то? – неохотно поинтересовался Грязнов. – Каких мастей?
– И наши, и ваши. Если мы что-то найдем, меня как минимум отправят в отставку. Если мы ничего не найдем, мне дадут орден, но конгрессменам это не понравится. Кроме того, в любом случае за каждым углом меня подкарауливает пуля как бы русского снайпера, и еще со мной Симпсон, и какая у него настоящая задача, я не знаю.
– Резюмируем, – хмыкнул Турецкий, нанизывая на вилку сразу три крохотных скользких опенка. – Ты в глубокой заднице и предлагаешь нам выбор: нырять за тобой или наблюдать с галерки?
– Что есть "галерка"?
– Издалека, короче, наблюдать.
– Не совсем так, – замотал головой Реддвей. – Нырять не нужно. Понимаешь, Алекс, я верю в Америку и верю своему президенту и буду воевать, если нужно, за него и мою страну. И в отчете, который попадет к нему, напишу все, что смогу узнать. Вопрос в другом: а вы верили своему бывшему президенту? Если я скажу, что он главный сукин сын, что он обо всем знал и все покрывал за деньги, вы будете воевать? Против меня?
– Господа еще чего-нибудь желают? – официант опять явился и ненароком смахнул со стола рюмку Турецкого. – Прошу прощения, заменю в сей момент! Прикажете подавать горячее?
– Сказали тебе, потом! – Грязнов дождался рюмки Турецкого и плеснул всем еще по пятьдесят. – Мужики, надо выпить. У меня лично от таких философских вопросов всегда аппетит просыпается.
Но Реддвей был настроен конкретно, он желал получить ответ, причем однозначный и прямо сейчас:
– Да или нет?
– Не знаю, – честно признался Турецкий. – С тобой лично и за президента как символ я воевать, наверное, не буду. Но в то, что он был самым главным сукиным сыном, я тоже не верю. Мафия эти деньги отмывала, вот в это я верю. А значит, с ней и надо разбираться.
– Нет у вашей мафии таких денег, – отрезал Реддвей. – Эти ваши "новые русские", на которых все валят наши газетчики, не могли заработать столько ни на рэкете, ни на порнографии, ни даже на наркотиках и оружии. Они, как и я, в этой истории козлы отпущения. А вот Чеботарев – фигура…
– Господа еще чего-нибудь желают? – тот же официант снова вырос над душой.
– Господа желают счет! – рявкнул Реддвей. – Поехали отсюда.
– А кто здесь Турецкий? – все так же ласково осведомился официант. – Вас к телефону.
– Что за черт? И почему не на сотовый? Кто знает, что я здесь? Где у вас телефон? – Турецкий разразился потоком бессмысленных вопросов. Потом махнул рукой приятелям: – Спускайтесь к машине, я догоню.
Телефон оказался за стойкой бара. С каким-то неправдоподобно коротким шнуром. Чтобы взять трубку в руки, Турецкому пришлось пройти за стойку. Это было последнее движение, которое он помнил четко.
"Важняк" пришел в себя в 22.50, это можно было определить, просто глядя на часы. Благо руки ему никто за спину не заламывал и наручники не надевал. Правда, сидел он теперь на заднем сиденье какого-то автомобиля, судя по внутреннему интерьеру – "опеля". Сидел, зажатый двумя амбалами, один из которых, с круглым лысым черепом, смахивающим на маску Фантомаса, обрадовался этому чрезвычайно.
– Александр Борисович! – с чувством сказал он. – Едем в гости!
– Вам хана, – с трудом разлепил губы Турецкий. – "Чем это они меня?!" – Похищение сотрудника Генпрокуратуры. Точно хана.
– Похищение? – несказанно удивился Фантомас. – Какое еще похищение! Вы сами к нам в машину сели. Свидетели есть. И даже когда приятель ваш, американец, подошел, сами сказали ему, что, мол, сегодня уж больше не увидитесь. К любовнице, дескать, едете.
"Ну и ну?! Неужели не врет?"
– А рюмочка ваша между тем уже чисто вымыта, в ряду других уложена, никакой эксперт ничего не найдет. Так что сиди, дорогуша, не рыпайся. Сказано: в гости едем!
Черный. 10 сентября, 10.20
Человеку нужна идея. Нужна идея человеку!
Неважно какая – пусть пресная, тусклая, необходимо лишь осознавать сам факт причастности к движению жизни. Если же к этому добавить способность беспристрастно оценивать собственные возможности, да еще небольшую толику оптимизма, можно вполне безмятежно проживать день за днем, не страшась грядущей старости. Только вот… Как, спрашивается, вписать в эту схему всяческие "приятные" неожиданности вроде дневника Басина?
– Хреновая концепция! – Черный, не удержавшись, фыркнул. – И уж тем паче не первой свежести. "Не страшась грядущей старости…" Чего ее, мать твою, страшиться, если до нее дожить, вероятно, не придется? Народ же вокруг элементарно валят налево и направо! Пушкина, Апраксин, теперь вот – Шестопал… труп. Мертвый, мать его, труп.
Мысли, вернее, мыслишки, сопровождаемые мелкой шелухой бессвязных образов, уверенно набирали ход, истерично повизгивая на таких вот неожиданных поворотах.
Спокойно, спокойно! Вдох: синий поток, желтый поток – прилив, выдох: пурпурный выброс – очищение… Этим способом самоуспокоения Черный пользовался редко, ибо мало доверял собственному воображению. В пору юности, когда дух еще не был отягощен опытным недоверием и мудрым сарказмом, многое без особого труда представлялось реальным. Потому что хотелось верить во все подряд (разумеется, до определенных пределов). Вот и возможно было в любой момент превратиться в некий проводник вселенской энергии – так уверяли книги, писанные, надо думать, просвещенными людьми, – стоило лишь прикрыть глаза и представить, как снизу и сверху тело пронизывают разноцветные космические потоки, неся силу и покой на вдохе, вытесняя слабость, недуги и страхи на выдохе. Впрочем, в последнее время на скудность воображения сетовать не стоило. Скорее, наоборот… Если так пойдет дальше, скоро за каждым углом ему станут мерещиться киллеры и агенты спецслужб… Один сегодняшний сон чего стоил… Бестселлер в духе Чейза! Хотя нет, Чейз тут, пожалуй, покурит…
Куда же подевалась эта чертова Марина? Черный швырнул на пол бесполезную газету. Почему-то он был уверен, что именно сегодня "Нью-Йорк таймс" порадует своих читателей сообщением о смерти Митиной. А чего еще он мог ожидать?
– Да, собственно, – произнес Черный неопределенно. – Чего еще можно ждать от людей, любящих порядок и чистоту? Отмыть хренову, мать ее, кучу денег – и не почистить рабочее место?… Нет, господа! Шиш с маслом, господа! Не дождетесь, господа! В этих кругах так не принято!
Из недр книжного шкафа послышался недоверчивый писк.
– А ты сам посуди. – Черный подошел к Биллу, проснувшемуся и теперь подозрительно внюхивающемуся в окружающее пространство. – В банке отвечают, что Митина в отпуске, дома ее тоже нет… Нет, конечно, ни один уважающий себя человек не станет проводить отпуск в этом гнусном, пыльном городе. Вполне вероятно, что она сейчас где-нибудь на Кипре, на Гавайях, на Луне или черт ее знает где еще… Но если связать воедино скандал в Бэнк оф Трейтон, этого идиота Басина, потом все эти внезапные смерти – что, спрашивается, остается думать?!
Билла, впрочем, не особо интересовали дедуктивные упражнения хозяина. Уразумев, что кормить его не собираются и что мышей, даже домашних, даже любимых и т. д. и т. п., по-видимому, кормят ноги, он покинул гнездовище и, оберегая сломанную лапку, направился на поиски съестного.
– А что? Может, она и вправду на Гавайях, – продолжал Черный. – Какая разница? Может, там ее не сегодня завтра похоронят… Черт!!! О чем это я?
Зазвонил телефон. Черный поколебался, но трубку все-таки взял.