ОБЩЕСТВО И ГОСУДАРСТВО: СОБСТВЕННОСТЬ НА ВЛАСТЬ
Тема нашей беседы – будущее политическое устройство России. Что бы вы в ней выделили как самое главное, острое?
Если мы и впрямь хотим острого, нужно постараться, чтобы обсуждаемые вопросы самой конструкцией не предопределяли тупое.
Вопрос про будущее политическое устройство России неявно подразумевает, что оно, это устройство, всенепременно будет политическим. И впрямь: а в чем же счастье, как не в пирогах? Слово "политический" при этом произносится нами так же трепетно и эротично, как смачное слово "власть". И в статье Рифата Шайхутдинова, которую мне велел прочитать Леонтьев, это тоже ощущается.
Прежде всего хотел бы сказать, что это очень интересная, сильная статья. Замечательно, что среди депутатов есть такие умные и яркие люди. Но вот загадка нашей власти: развинчиваешь ее на элементы, вынимаешь отдельного представителя – Юрий Батурин, три высших образования, доктор наук, умница. А когда смотришь, как власть ведет себя как целое, – такое впечатление, что она состоит из неандертальцев. Это означает, что проблема не в людях, не в их знаниях и убеждениях, а в самом устройстве социальной ткани. По-видимому, у нас ужасно архаическая, неэффективная социальная ткань, в том числе властно-политическая.
О неизбежном вымирании того типа власти, к которому мы привыкли, я писал довольно давно, начиная с 1983 года. Один из новых текстов на эту тему – "Неудержимая власть" из "Русского журнала" за 2000 год. Власть невозможно удержать, она сквозь пальцы просачивается и умирает сама по себе. Проблема даже не в том, что какие-то нехорошие люди, политтехнологи, коварно ее отнимают. Она как таковая расползается, ее материя архаична, исчезли поддерживающие ее социальные структуры. Власть – хрупкий, вымирающий уклад, цветок, который вянет, потому что изменилась питавшая его почва.
Новое издание конспирологии повелевает нам искать злых, жестоких и коварных масонов-политтехнологов. Но их приход – одно из следствий, а не причина. Точно так же погибло нежизненное индустриальное общество с огромными заводами, где по гудку тысячи рабочих к семи утра шли к станкам, плавили, ковали и точили многотонные шестерни и болванки, которые потом вывозили оттуда на склад, где они долго ржавели. Но вишневый сад загубил не Лопахин.
Приведет ли путинский проект реформы власти к ее эффективности?
А вы все о своем... Давайте посмотрим, какие ответы на этот вопрос вырастают из статьи Шайхутдинова. Не хочется вести с ним полемику, наоборот, хочется соглашаться. Я вообще думаю, что истина не рождается в спорах – уже хотя бы потому, что она вообще не рождается, а пребывает вечно.
Например, здесь тоже есть мысль, что дело не в коварных внешних силах (они существуют всегда) и не стервятники виноваты в смерти ослабевших животных. Автор пишет, что власть поменяла свою природу, перешла в организацию коммуникаций. Коснусь только тех мест, где, как мне кажется, мы с коллегами могли бы кое-что содержательно уточнить и дополнить.
Автор противопоставляет новых технологов традиционным политтехнологам, хотя для обычного человека это одно и то же. Видимо, просто есть хорошие политтехнологи и плохие. Но раз возможны политтехнологи, значит, есть и экономтехнологи, и стратегтехнологи. Последние – это как раз те, кто, по мысли автора, может перепроектировать то, что он называет "легитимностью". Скорее здесь имеется в виду не легитимность, а идентичность. Индейцы племени сиу – это не легитимность. Переформатирование идентичности, кстати, необязательно гибельно и злокозненно. Если человек со своей идентичностью зашел в тупик (как японский солдат, который через тридцать лет после войны вышел из джунглей и все еще борется за солнцеподобного императора), ему надо помочь выжить в другом мире.
Автор соглашается с формулой Ющенко – Саакашвили о том, что воля народа сильнее государственной машины. Но тут же перетолковывает ее на свой лад: государственная власть слабее технологий, которые используют в том числе и волю народа. Получается, что народ такая штука, которую можно использовать, и есть технологи, которые берут волю народа и ею манипулируют.
Думается, картина глубже и сложнее. Институты общества всегда сильнее институтов государства. Оговоримся: если государство понимается конкретно как state, как на Западе. У нас же само слово "государство" синкретично – об этом, к примеру, писал Виталий Найшуль в вашем журнале.
Вопрос "оранжево-бархатных революций" не в том, что какие-то политтехнологи использовали народ, а в том, что институты общества (кем-то наверняка подзуживаемые) сбросили – как им и положено делать – архаичные институты государства. А государство не пожелало, не сумело, не смогло, не захотело самореконструироваться, чтобы защититься, чтобы соответствовать времени. Если император в Китае не соответствует мандату неба, мандат неба у него изымается. Конкретно с сообщением о неполном соответствии мандату неба присылается Лю Бан – крестьянский вождь с оранжевой повязкой. Он приходит, изымает мандат, потом садится на еще теплый трон и возобновляет ход истории.
Мы часто забываемся и путаемся, привычно говоря о России как о государстве. Россия – это страна, в которой, как и в прочих странах, есть свое общество, есть государство и есть хозяйство. Среди институтов государства в свою очередь есть один особо нами любимый под названием власть.
Цитирую Шайхутдинова: "Именно власть должна объяснять гражданам, всему миру, зачем существует великая страна Россия".
Тут как раз налицо такая путаница. Власть как часть государства перепутана с целым, а государство – с обществом.
Под властью в статье (как и вообще в русском архаическом дискурсе) разумеется древняя социальная материя, в которой еще не произошло отделение государства и хозяйства от общества и тем более разделение государства на институты. Эта материя описана в "Золотой ветви" Джеймса Фрезера. Я велик и могуч, сижу на троне под священной омелой, и с виду я – власть. Но потом, когда вышли сроки, меня торжественно несут с песнями на заклание, на сакральную процедуру воссоединения неба с землей. Я главный маг-чародей, главный вождь, главный охотник. Но я ничего не решаю, только воплощаю Великое Единение, блюду Ритуал и совершаю каждый год в день солнцестояния обряд плодородия. Только такая "власть" может быть субъектом реформ, а не просто их исполнителем. Только она может воплощать в себе национальную идею в отличие от безыдейной по определению чиновной вертикали.
Современная власть – продукт многократных распадов, отслоения "общего сознания" от "общественного бытия" и глубокого разделения труда. Дело современного государства – выполнять волю общества, естественно, думая при этом, как бы переизбраться или переназначиться через четыре года. А если шансов на это нет, то по возможности нагрести добра на безбедную жизнь на пенсии либо в изгнании. Но для этого государство должно делать что-то полезное для общества, например, ремонтировать дороги, защищать от супостатов.
Наше дело – выбраться из понятийной путаницы, иначе придется искать у себя под кроватью вражеских политтехнологов. Они там – говорю без тени иронии – сидят и коварно владеют технологиями, но ничего особенного в этом нет. Проблема не в том, у кого круче технологии, а в том, как устроены институты нашего государства и чем они руководствуются.
Главный вывод Шайхутдинова, с которым трудно не согласиться: власть должна срочно прекратить заниматься истощением общественной жизни, концентрируясь на государственно-бюрократических структурах, необходимо строить власть поверх всех сил, не сводя ее к государству. Только с этим призывом бесполезно обращаться к власти, он адресован обществу.
Второй слой этого призыва воспроизводит главную идею сборника "Вехи". Пока мы находимся в модусе перераспределения уже имеющегося имущества – это дело власти, спору нет. Мы говорим: "Ну-ка, раздели по справедливости" – она и делит, как может. Но поскольку того, что подлежит разделению, на всех наверняка не хватит, власть кое-что оставляет себе. И Шайхутдинов говорит здесь то же самое, что и "Вехи": способность больше производить первичнее и важнее умения распределять. Нужно мощное общество, влиятельное, богатое, умное, сильное, в чем-то само с собой несогласное, кипящее вокруг идентичности, развивающейся и переопределяемой. Тогда и с властью будет все в порядке.
И здесь возникает самый главный вопрос по поводу власти. Не так важно, сама ли власть загнивает или дело в том, что какие-то злобные силы приходят из-за рубежа, употребляя новые технологии захвата власти. Кто-то должен ее защитить, подправить, модернизировать, обучить, подготовить к изменениям. Кто? Если она сама – тогда это тупик. Но если мы согласимся, что это общество, то в каком виде оно может это сделать? Оно должно иметь разум и голову, чтобы думать, руки и другие органы, чтобы действовать. Иными словами, обществу необходимо иметь собственные институты, причем более могучие, чем у государства.
Заранее можно сказать, что какой-то очень важной части институтов следует печься об идентичности. Идентичность должна наглядно воплощаться. В обществах прошлого это происходило через тотемного зверя, царябатюшку, через партию нового типа. Нормальные люди не могут идентифицироваться абстрактно. Идентичность выражается в том числе в символах, в каноне отечественной литературы, музыки, в образном ряду героев.
Далее, должен быть набор институтов, которые занимаются общественными потребностями. Хозяйство страны, которая не угадывает собственных завтрашних потребностей, обречено закапывать свой валовой продукт в землю. Даже на Западе догадались, что посредством маркетинга можно управлять потребностями, проектировать и прогнозировать их. Но это дело не государства, а общества.
Третий блок институтов формирует общественные способности. Он направляет и при необходимости реформирует всю систему образования, обучения и воспитания. Государство не может этим заниматься, у него на это нет ни сил, ни компетенций.
Шайхутдинов, давая рекомендации власти, выступает как представитель общества, находясь при этом в одном из институтов государства. Почему? Потому что у российского общества нет своих институтов. Во власти нет места для мозгов, власть – это покатый череп, который призван держать удар, как броня танка. Когда появляется умный человек, желающий повлиять на развитие страны, он сначала пишет статьи в журналы и газеты, но никто не читает журналов, а в газетах редактор не примет его писанины. Издав сто пятьдесят книг, став доктором наук, ученым с мировым именем, он понимает, что его как никто не слушал, так и не слушает. Тогда в отчаянии он идет и нанимается советником, политологом, политтехнологом. А власть его взвешивает на единых административных весах наряду с начальниками департаментов и заведующими бюро, и выясняется, что на этих весах он весит очень мало. Он просто мелкая сошка, спичрайтер. Так Бердяева после революции записали в профсоюз типографских рабочих, поскольку он что-то там писал и это потом печаталось. Как только интеллигент идет во власть и записывается в политтехнологи или советники, его тут же заносят в разряд канцелярских крыс. Максимум, до которого он может доползти, – координировать написание ежегодного послания Федеральному собранию. И кто читает эти послания?
Так нужна ли нам реформа политической системы?
Нам политическое устройство нужно – или политтехнологическое? Что такое "политическое устройство"?
Ведь идет реформа министерств, укрупнение регионов...
Я понял ваш вопрос, поймите же мой ответ. Реформы – это вообще не политическое дело. Политика – борьба за власть. Нормальная власть борется за власть, а победив в борьбе, властью распоряжается. К реформам ее может вынудить только отчаянное давление общества. И реформа для нее – только отчаянная форма выживания под таким давлением. Потому что если нет могучего давления со стороны общества, то реформы, начатые по инициативе власти, разъедают, подтачивают и уничтожают власть. Любые реформы ломают сложившийся уклад, нарушают чьи-то интересы. К политике, как я уже сказал, реформы никакого отношения не имеют. Разменной монетой в политической игре реформы становятся только тогда, когда общество выбирает агента реформ на конкурсной основе. Общество говорит: "А ну-ка, власть, ты у нас плюралистическая, у нас есть несколько партий, и я выберу только ту из них, которая лучше будет проводить реформы". Тогда партии созывают своих умников, и те начинают строчить программы реформ. Потом эти реформы предъявляются обществу, и общество, не вчитываясь, голосует – как правило, сердцем.
Для власти самой по себе реформы самоубийственны. Всякая реформа уничтожает ткань власти. Реформы портят жизнь гражданам, те тут же хотят переизбрать власть, говоря "отстаньте от нас, деды и прадеды жили без реформ", не слушая никаких рациональных аргументов.
Поэтому вопрос изначально заводит нас в тупик. Современное общество не должно быть устроено политически. Общество, устроенное политически, умирает. Ему надлежит быть устроенным по-другому, "социотехнологически". Не дожидаясь, пока придут "оранжевые" дяди и тети переделывать на свой лад политические и прочие институты, общество должно постоянно переделывать их само. Надо защищать компьютер от вирусов, а не сидеть и плакать: мы только вышли в Интернет, а тут – трах-бабах, и жесткий диск накрылся. А почему ты полез в Сеть без системы защиты и обновления? Жалко было купить или скачать?
Эти реформы будут эффективны?
Нет. У нас сегодня нет эффективных институтов общества, от которых могут исходить концепция реформ, давление на власть и другие институты государства, чтобы оно проводило эффективные реформы. У нас нет субъекта разработки и реализации эффективных реформ. Это вообще не дело власти. Не надо от нее требовать того, что она делать не может и не должна. Только под давлением и по поручению общества, приняв от него концепцию реформ, задачи, цели, этапы, предоставив обществу выбор из набора политических игроков, оно может что-то проводить.
Общество посредством Общественной палаты может надзирать за проведением реформ. Но чтобы надзирать, нужно сравнивать то, что делает власть, с тем, что она должна делать. Одна палата не может разом и надзирать, и сочинять, что должна делать власть. Поэтому "разделение ветвей" в обществе еще более необходимо, чем разделение властей, поэтому институтов здесь требуется много, и они должны быть сложным образом устаканены между собой. На Западе действует куча мозговых трестов, между ними все время происходит борьба концепций, другие организации и фонды формируют механизмы обсуждения и согласования, готовят кадры элит и контрэлит, затем медиаструктуры запускают пилотные проекты в сфере обновленной идентичности, и только когда все это утряслось, оно вываливается в политическое пространство. Государство понимает, что общество созрело и требует перемен.
Существуют ли в недрах нашего общества проекты реформ помимо путинского?
У нас фантастически богатое общество. Несмотря на все потрясения, репрессии, несмотря на то что много людей уехали за границу. Это щедрая умом, фонтанирующая идеями земля. Проектов много, большая часть этих проектов заведомо лучше того, который реализуется, но все они маргинальны. Имеются местечковые клубы "За могущество России", центры глобальных и прочих стратегий, состоящие из трех с половиной человек, и не все они шизофреники. Но практически начисто отсутствуют общественные институты, которые позволили бы обозревать и сканировать это интеллектуальное богатство, выбирать наиболее адекватные времени и месту идеи и раскручивать механизмы адаптации, через которые общество будет их принимать, с ними идентифицироваться, а потом говорить: "Мы – общество с новой идеей. А вы – государство еще со старой, поэтому вы не наше государство. Либо мы вас снесем, либо вы, изменившись, станете нашим государством".
Надо скорее эти институты формировать, заимствовать, копировать, адаптировать. Как Владимир Ильич писал, "черпать обеими руками из-за границы". Надо передирать институты откуда можно, не только из Европы, но и из Японии, Малайзии, Бразилии, Эмиратов. А покуда у нас в стране сохраняется ситуация, при которой человек, разрабатывающий новую концепцию спасения отечества, – либо городской сумасшедший, либо опасных псих, подлежащий принудительному лечению, либо тихий маргинал.
Не хотел бы сейчас вдаваться в конкретные детали. Замечу только: создавать институт идентичности и другие институты общества возможно лишь из того, что укоренено в истории, проросло в социальной ткани. Их не склеишь на пустом месте из филателистов с правозащитниками. Институт президентства у нас уже состоялся. Причем именно как часть общества, а не государства – там ему как раз не очень рады. Понятно, что этот институт в зародышевом состоянии, что, не понимая своего жанра, он все время пытается влезать в технические дела власти, вместо того чтобы ставить и продавливать стратегические цели и ориентиры. Предстоит формировать нечто похожее, с одной стороны, на монархию, а с другой – на ЦК КПСС. Нужен институт, который будет правящим, но не властным. Как институт королевства в Великобритании. Там должны собираться носители новой идентичности, созревать идеи реформ, должен оформляться социальный заказ власти. Там, а не на майдане. А пока власть занимается самореформированием, ничего хорошего из этих госмастурбаций не выйдет.
Вопрос о будущем политическом устройстве России является частным элементом решения вопроса о собственности. Стратегию формирует собственник страны. Именно хозяин определяет, каким должно быть будущее. И здесь архаика, синкретизм русской речи не мешают, как в случае с "властью", а скорее приходят на помощь. "Собственность" и "свобода", а также "свой", "свойство", "присвоение", "усобица", "способность" – в русском языке однокоренные слова... Как "винтовка рождает власть", по словам Мао, так сегодня способность рождает собственность. Тот, кто способен управлять, и становится собственником. Об этом – известная в новом институционализме теорема Коуза, об этом – "экономика доступа" вместо "экономики обладания" Джереми Рифкина.