Наконец ребенок замолчал. Документальный фильм закончился, зажгли свет. Я узнал свою старую киношку, ее даже не перекрасили. Все было как прежде: цвет бордо, обивка из темно-красного плюша, зеленые растения из крашеного картона у экрана.
Мимо прошла билетерша с лотком, полным сладостей, перечисляя их равнодушным простуженным голосом.
- Конфет! - попросила девочка.
Это была, конечно, совсем не оригинальная, но вполне удачная возможность завязать беседу. Я мог бы купить кулек конфет и протянуть их ребенку со словами: "Вы позволите, мадам?" Вместо этого я продолжал сидеть неподвижно, нахмурившись и внутренне сжавшись. Мало того, я даже не шелохнулся, когда билетерша протянула через меня пакетик.
Антракт закончился, мне очень хотелось вновь оказаться в полумраке, в атмосфере многозначительной интимности. Я даже не знал название фильма, это меньше всего интересовало меня.
По экрану пошли титры, но у меня не было никакого желания их читать. Я опять обрел пленительное состояние покоя, в котором пребывал только что в ресторане. Прежде всего это было чувство безопасности и уверенность в том, что проживешь несколько счастливых мгновений.
Девочка заснула. Она постанывала, ворочаясь в кресле, устраивалась поудобнее, но у нее это никак не получалось, и мать взяла ее на руки. Меня задели ноги ребенка.
- Извините, - прошептала соседка.
- Ничего. Я… Мне не мешает.
Но она свободной рукой прижала к себе девочку, чтобы та не дотрагивалась до меня. Эта рука гипнотизировала меня. Я подождал немного, стараясь подавить в себе желание осторожно взять в свои ладони ее руку и так держать ее. Этот контакт был необходим мне, я представлял его, моя кожа чувствовала ее кожу. Я бы мог попытаться схитрить или, точнее, слегка сыграть: принять такую позу, которая позволила бы мне приблизиться к ней - и коснуться пальцами ее рук.
Я вновь не решался.
Я повернулся к ней, она тоже посмотрела на меня. Это было так просто, что я чуть не умер от сознания силы своего импульса. Я взял ее руку, и она отпустила ноги ребенка. Наши пальцы раскрылись навстречу друг другу, а затем сомкнулись, словно в общей молитве. Безумная нега охватила меня.
Я ощутил себя всесильным, и в одно мгновение мне удалось перешагнуть через последние шесть лет. Я снова был с Анной. Она по-прежнему была жива и любила меня. Она передавала мне свою теплоту, а я ей свою силу. Мне захотелось повернуться к незнакомке и сказать ей:
- Я люблю вас.
Может, я действительно любил ее?
Многие считают, что чувству необходимо устояться, что оно является уже результатом, завершением.
Я же очень хорошо знаю, что это не так. Я, который когда-то полюбил Анну и эту женщину с первого взгляда, которым мы обменялись.
Так мы и сидели, сплетя руки, и любовь входила в нас сквозь пальцы. Затем девочка заерзала и принялась плакать во сне, мать вырвала у меня руку, и движение показалось мне разрывом. Она прошептала спящему ребенку:
- Мы сейчас вернемся домой, Люсьенна. Скоро ты будешь в своей кроватке.
Она говорила это для меня.
- Если вы позволите, - пробормотал я.
Я взял девочку на руки, поудобнее пристроил ее, затем встал.
Она была тяжелой, от нее еще пахло младенцем, во сне ее нескладное личико стало красивым и трогательным. Мы поднялись по проходу, идя рядом. Мне казалось, что я знаю ее давно и близко.
Ритм ее шагов был мне знаком. В холле в резком свете больничного неона мы еще раз взглянули друг на друга. Казалось, ей немного мешал, и я испугался, что это реакция на мою дерзость.
И все же, разве она не поощрила меня, когда я спросил:
- Вы на машине?
- Нет, я живу недалеко отсюда.
Она протянула руки, чтобы принять ребенка.
- Спасибо… В это время она обычно спит.
- Я провожу вас!
Безусловно, она ожидала такого предложения, и все же что-то, не знаю, что именно, проскользнуло в ее взгляде. Какое-то время она стояла неподвижно, затем ее руки упали вдоль тела.
- Спасибо.
Она повернулась и пошла, не заботясь больше о нас. Я еле поспевал за ней, потому что девочка становилась все тяжелее и тяжелее. Впервые в своей жизни я нес на руках ребенка, я даже не предполагал, насколько это трогательно. Я шел осторожно, боясь упасть и уронить свою драгоценную ношу.
Так мы и шли друг за другом до конца улицы, затем она повернула направо в сторону нового квартала, которого я не знал, потому что перед моим отъездом его только начали строить. Здесь было меньше света, не было ни магазинов, ни устричников, ни елок, не считая тех, что горели разноцветными огнями в окнах квартир. В полумраке возвышались светлые конструкции. К ним и направлялась женщина. Она молчала всю дорогу, словно забыла о нас - о дочери и обо мне. Раз или два во сне девочка пыталась вырваться, и мне пришлось прижать ее к груди, чтобы она успокоилась. Должно быть, это был очень нервный ребенок. Из квартир доносились звуки радио и телевизоров, люди уже праздновали Рождество, хотя еще было только десять часов вечера.
Но все эти звуки были подобны фону, а единственной реальностью казались наши ритмичные шаги.
Мои силы были уже на пределе, когда она наконец остановилась у новых железных ворот, на которых желтыми буквами, оправленными в черное, было написано: Ж. Драве - Переплетная.
Она достала из кармана ключ и приоткрыла створку ворот.
Наступила пора сказать правду. Я вглядывался в таинственную черноту за приоткрытыми воротами. Можно было с трудом разглядеть двор, два грузовика; в глубине возвышалось широкое трехэтажное здание, в окнах которого отражался свет фонаря на углу заброшенной улицы. Все было черным, неведомым, молчаливым.
Мы обменялись таким же взглядом, как в холле кинотеатра.
- Ну вот, - прошептала она, а затем произнесла простые слова, которые позже обрели совсем иной смысл. - Это здесь.
Что это было - прощание?
Или, может быть, - приглашение?
Проще всего было спросить ее об этом.
- Должен ли я уйти?
Она ничего не ответила. Это было приглашение. Мы вошли.
2. Первый визит
С двух сторон двора возвышались горы бумаги в стопках, укрытые витражами и стеклянной крышей. В глубине располагалось ателье. Справа была черная дверь, на которой по трафарету написано "частный". Женщина открыла эту дверь. Она протянула внутрь руку, щелкнула выключателем, но свет не зажегся.
- Так и есть, - пробормотала она, ничего не объясняя.
Она взяла меня за локоть и повела в темноту. Шагом слепца я двинулся за ней, до смерти боясь стукнуть обо что-нибудь головой ребенка. Моя спутница остановилась. Она пошарила рукой и открыла решетку лифта.
- Поедем на грузовом лифте, - объявила она.
Я вошел в металлическую клетку. Сквозь решетку потолка вверху виднелись еще два этажа и стеклянное окно, откуда шло легкое свечение.
- Вы, наверное, устали, - прошептала она. - Она тяжелая, правда?
Я чувствовал ее бедро, прижатое ко мне, и мне хотелось, чтобы это прикосновение длилось всю ночь. Кабина поднималась медленно.
Вдруг она остановилась. Моя спутница отодвинула решетку и продолжала держать дверь открытой, пока я выходил с ребенком на руках.
- Осторожнее, здесь ступенька.
Я сделал большой шаг. Она держала меня за руку, и я чувствовал, как ее ногти впиваются мне в кожу. Действительно ли она боялась, что я уроню ребенка? Было довольно темно. Свет из подъемного окна не мог осветить площадку.
Это был уже третий ключ и третья дверь, которую она открывала. На сей раз выключатель сработал. Я очутился в вестибюле, окрашенном в белый цвет. Прямо напротив входа находилась двустворчатая дверь в салон. Туда она меня и повела.
От чередования дверей казалось, что мы в лабиринте.
Почему мне было так страшно? Что могло быть безопаснее, чем молодая женщина и ребенок? Какое еще зрелище действует столь успокаивающе?
Комната, окрашенная в белый цвет, была небольшой, и новогодняя елка занимала в ней много места. Сколько волшебных елок повстречал я на своем пути в этот день? Целый новогодний лес! Эта елка была украшена настоящими свечками, которые придавали ей более сказочный вид, чем остальным гирлянды электрических лампочек. Скромные игрушки висели на ветках.
- Из-за этого дерева нам пришлось вынести кое-какую мебель, - объяснила женщина. - В лесу она, наверное, казалась совсем маленькой, но здесь!..
В комнате стояли кожаный диван, одно кресло, бар на колесиках и низкий столик с проигрывателем.
- Присаживайтесь, выпейте что-нибудь, я пойду уложу Люсьенну. Это займет всего несколько минут, - предложила она. И вдруг: - А вы любите Вагнера?
Она включила проигрыватель, настроила и только потом взяла из моих рук ребенка. Казалось, она ждала чего-то.
- Так что вы хотели бы выпить? - спросила она.
- Это зависит от того, что вы можете мне предложить, - пошутил я.
В первый раз после знакомства с ней я не производил впечатление голодного волка.
- О! Есть всего понемногу: коньяк, виски, шерри…
- Тогда я выпью коньяку.
Вся внимание, она приблизилась ко мне. Почему ей так хотелось, чтобы я выпил чего-нибудь? Я не люблю обслуживать себя, эту плохую привычку я приобрел, живя с мамой. Дома она всегда всех, обслуживала, а когда у нас бывали гости, с решительным видом ухаживала за каждым.
- Коньяк слева, в толстой бутылке…
Я взял бутылку и перевернул пузатую рюмку, которая стояла ножкой кверху на белой салфетке. Я плеснул себе немного коньяку.
Она улыбнулась мне.
- Вы извините?
- Конечно, пожалуйста.
Она вышла и закрыла за собой дверь. Я расстегнул пуговицы на пальто и для приличия сделал несколько шагов по комнате, потом к елке и стал ее рассматривать. Какой странный вечер. Я не знал, куда меня заведет это приключение, но в том, что это было приключение, я был уверен.
Когда я сунул руку в карман, пальцы нащупали картонную коробку, мою сегодняшнюю новогоднюю покупку. И тогда у меня появилась хорошая идея - повесить на елку серебряную клетку с желто-голубой птичкой. Я был счастлив! Господь благоволил ко мне в эту рождественскую ночь. Да, одно то, что я распаковал коробку и повесил на ветку вещицу, купленную на новогоднем базаре, доставило мне истинное удовольствие. Я отошел от елки на несколько шагов и стал рассматривать игрушку. Если бы даже я сделал ее собственными руками, я не испытал бы большей гордости.
Она раскачивалась, осыпая серебряную пыль, словно танцуя на конце ветки. И птица тоже раскачивалась на качелях внутри клетки. Это на свое детство смотрел я с нескрываемым восхищением.
Я смял картонную коробку и сунул в карман. Мой подарок рождественской елке должен был оставаться тайной. Пусть будет некий оттенок сюрреализма. Может статься, что хозяйка и ее дочь не заметят клетки, а может обнаружат и начнут теряться в догадках. Бросив пальто на диван, я взял в руки рюмку с коньяком. Очень долго я не пил коньяк, а этот был отменного качества. После первого же глотка я почувствовал эйфорию. Глоток счастья, а что?
Хозяйка вернулась четверть часа спустя. Меня удивило, что она по-прежнему в каракулевом манто. Она поймала мой взгляд, и, кажется, поняла его.
- Бедная крошка, ей так хотелось спать, - объяснила она, раздеваясь.
Затем она подошла к бару на колесиках.
- Ну, посмотрим, что бы мне выпить? Каунтро или шерри?
Из-за музыки ей приходилось повышать голос. Я смотрел на нее с восхищением, мне нравились ее грация и непринужденность. Ее движения, простые и выразительные, не были нисколько наигранными. Наблюдать, как она передвигается по комнате, наливает себе в стакан шерри, поднимает его как бы с молчаливым тостом, смачивает губы рубиновой жидкостью, мне было интереснее, чем смотреть самый лучший спектакль.
У меня горели плечи от того, что я долго нес ребенка, я опустил руки, чтобы немного расслабиться. Она подошла к проигрывателю и уменьшила звук.
- Вы живете в этом квартале?
- Да, мадам. Но шесть лет назад я уехал отсюда и только сегодня после обеда вернулся.
- Это очень трогательно, особенно в рождественский вечер.
У нее был спокойный голос, слегка глухой. Голос, который прекрасно подходил к ее размеренным жестам.
- Вы специально вернулись на Рождество?
- Нет, так получилось.
- Вы были далеко?
- Далеко… да.
Диск кончился. Она выключила проигрыватель, и воцарилась тишина. Чувствуя, что я недоговариваю, она опасалась меня спрашивать. И все же мне хотелось, чтобы она задавала вопросы. Я был согласен говорить при условии что кто-то возьмет на себя инициативу, меня нужно подтолкнуть.
- Может быть, вас ждут?
- Нет, мадам. Я одинок, так же, как и вы. Вы ведь это почувствовали?
Она отвела взгляд.
- Это правда.
Затем после небольшого раздумья:
- Я хотела бы…
- Что вы хотели?
- Я бы хотела развеять ту двусмысленность… которая могла появиться… из-за моего поведения…
Ей было тяжело объясняться и, казалось, ужасно неловко.
- Какая двусмысленность?
- Если какой-нибудь господин садится в кинотеатре рядом с женщиной и берет руку дамы, то он может вообразить, что ему досталась легкая добыча.
Я покачал головой.
- Мне было нелегко взять вашу руку, как и вам позволить это.
Она сделала небольшой деликатный глоток шерри.
- Я думаю, вы не поверите мне, но подобное происходит со мной впервые.
- Почему бы мне не поверить вам, особенно в эту рождественскую ночь?
Она улыбнулась мне удивительно нежной улыбкой.
- Спасибо. Мне было приятно, что вы взяли меня за руку…
Мне было так тоскливо:
- И мне тоже. Еще как!
- Хотите, расскажите мне.
- О! Моя драма совершенно личная. Один раз рассказанная, она потеряет свою остроту и таинственность. Понимаете?
- И все же попробуйте.
- Семь лет назад, когда я только получил диплом инженера и нашел прекрасное место, со мной случилось несчастье.
- Какое?
- Я влюбился.
- Но это могло быть и большим счастьем, не так ли?
- Тогда и я так думал. И действительно, поначалу оно так и было. Только она была замужем, и ее муж был моим патроном… Мы убежали. Я все бросил - свою старую мать, которая надрывалась, чтобы я имел возможность получить образование, свое положение - все.
- А что произошло потом?
В течение долгих лет я ни с кем не говорил об Анне. Картины, казалось, навсегда вычеркнутые из памяти, вставали передо мной: я видел Анну в нашей кровати в гостинице, одна грудь ее обнажилась из-под съехавшей с плеча ночной рубашки. Анну на берегу моря с развевающимися на ветру волосами. Анна смеющаяся!
Анна плачущая! Анна мертвая!
- Она умерла!
- О! Это, должно быть, ужасно.
- Ужасно. После этого я… уехал.
- Я понимаю вас.
- В мое отсутствие умерла мать. Сейчас мир для меня превратился в кладбище без крестов. Он полон могил и призраков. Сегодня я вернулся в этот разграбленный мир. Я отыскал нашу маленькую квартирку в двух шагах отсюда. Вместо рождественской елки там была самшитовая веточка в стакане с высохшей святой водой. Я не мог этого выдержать и ушел. Я встретил вас в ресторане, Для меня вы олицетворяете жизнь.
- Это прекрасно, то, что вы говорите.
Я протянул ей руку, и она вложила в нее свою. Это было уже не боязливое пожатие, как там, в темноте кинотеатра, не тайное прикосновение или украденная ласка, а искренний жест солидарности двух существ.
- Расскажите мне о себе, раз уж мы говорим…
- Я представляю другую сторону.
- То есть?
- Сторону того господина, у которого вы отобрали жену.
Она замолчала. Я хотел узнать, но боялся торопить ее.
Некоторое время она смотрела на мою руку. Мне было стыдно, потому что мои руки уже не выглядели руками интеллектуала.
- Для меня тоже все началось семь лет назад. Я училась в Академии художеств, хотела стать художником-декоратором в кино.
Я встретила человека, который должен был стать моим мужем. Он был очень красивым, богатым, и у него был автомобиль, который производил на меня большое впечатление. Сегодня девушки часто выходят замуж за автомобиль, это болезнь века!
Мне казалось, что на его "ягуаре" мы въедем в рай. Когда он предложил мне выйти за него замуж, я не просто сказала, я закричала "да"! Его родители были против, потому что я небогата.
Мой отец - в прошлом офицер, и когда Драве узнали, что на свадьбу он придет в форме, они уступили: "Полковник на свадьбе - это всегда очень прилично".
Она опять замолчала, словно в ожидании воспоминаний. Тогда на меня снова нашло, как там, в кинотеатре: мне захотелось сказать ей, что я люблю ее.
- Раз уж сегодня Рождество, я могу сказать вам, что люблю вас?
- Да! Конечно, можете. Можете! Мне так давно не говорили этих слов.
- Продолжайте.
- Моя история вам интересна?
- Это не история.
- Да, - прошептала она. - Это даже не история. Так вот, я вышла замуж за этого человека. Родители построили ему маленький переплетный заводик. Родилась Люсьенна…
- Для вас это тоже могло быть счастьем, разве не так?
- Могло быть, только в жизни всегда случается что-то, что все разрушает. Вы полюбили жену своего патрона.
- А вы?
- Случилось так, что Люсьенна родилась через шесть месяцев после нашей свадьбы и семь - после моей первой встречи с Жеромом. Это был самый прекрасный ребенок, когда-либо родившийся, не похожий на остальных. Словно инкубаторский… - добавила она с горьким юмором.
Ее история оказалась столь же классической, но только гораздо менее романтичной. Она тяжело вздохнула.
- В обществе с такими вещами не шутят!
- Развод?
- В католических кругах не разводятся.
- А вы… гм… не предупредили жениха, что ждете…
- Нет, я не… Ну как мне объяснить вам все эти мерзости?! Ничего я уже не ждала. До Жерома было несколько… О! Будем терпимы: несколько историй. Я же говорю вам, что все это мерзко.
- А дальше?
- Дальше драма - разрыв с семьей, а затем - неприязнь. Слово, так быстро найденное моим мужем. Поначалу он заводил любовниц.
Потом у него осталась только одна, и моя жизнь превратилась в Голгофу. Практически я его больше не вижу. Он приходит сюда только по делам. Если поднимается к нам, то лишь затем, чтобы дать Люсьенне пощечину. Со мной ведет себя как с проституткой.
Она плеснула в мой стакан довольно много коньяка, себе налила шерри.
- Странная рождественская ночь, не правда ли? - продолжила она. - Мы встретились лишь час назад, я не знаю, как вас зовут, а вы знаете лишь имя моего мужа, и между тем мы рассказали друг другу всю жизнь.
- Извините меня, мадам. Меня зовут…
Она быстро протянула ладонь к моим губам:
- Нет, я прошу вас, не называйте себя. Так гораздо лучше. У нас есть еще время… Сейчас я хочу попросить вас об одной услуге…
- Все, что вы пожелаете.
- Пойдемте куда-нибудь! Девочка спит, и, как всегда, крепко. Я могу позволить себе оставить ее одну на час другой. Мне так хотелось бы прогуляться под руку с каким-нибудь мужчиной.
- С каким-нибудь мужчиной? - выдохнул я. Последовал взрыв эмоций.