Роман "Перстень с печаткой" венгерского писателя-коммуниста Андраша Беркеши представляет собой многоплановое полотно, охватывающее большой промежуток времени - около двадцати трех лет - и достаточно обширные географические просторы: Лондон - Будапешт - Вена - Будапешт. Стержневую линию романа составляет показ острейшей борьбы английской и гитлеровской разведок и контрразведок между собой, их попыток использовать в своих интересах хортистско-фашистскую разведку, их объединенной борьбы против венгерского движения Сопротивления, а позднее - против Венгерской Народной Республики. Этот фон позволяет писателю выстроить сложную фабулу, развивающуюся по всем законам детективно-приключенческого жанра. Попутно читатель открывает для себя целый ряд важных познавательных сведений, касающихся тяжелых периодов истории Венгрии эпохи второй мировой войны и послевоенного периода развития страны в 50-60-е годы.
Содержание:
-
Часть первая 1
-
Часть вторая 29
-
Примечания 56
Андраш Беркеши
Перстень с печаткой
Часть первая
1
Оливер Кэмпбел, авиаконструктор, проговорил:
- Сделай это, Брюс. Я обещал ему и должен выполнить обещание. - Он поправил в камине горящее полено и взглянул на Дункана, курившего в раздумье сигару.
- Сколько лет юноше? - спросил Дункан глухим голосом.
- Восемнадцать. Как раз вчера он получил извещение от моего зятя, что принят в университет.
- Тогда как же ты мыслишь себе все это?
- Он уедет домой, как только окончит курсы, - ответил Кэмпбел. - Свою задержку сможет объяснить войной.
- А как чувствует себя доктор Шавош? - спросил Дункан и отхлебнул из чашки чая.
- Он временно бросил исследовательскую работу. - Кэмпбел понял, что его друг хочет переменить тему разговора, но продолжал: - Ты ведь знаешь, что мой внук живет у него.
- А почему Игнац Шавош бросил научную работу?
- Видимо, у него были на то причины. Он открыл частную клинику. Аннабелла - его первый ассистент.
- Твоя дочь, как вижу, очень полюбила Венгрию.
- Аннабелла - да. А вот Эржебет никогда не сможет полюбить эту страну. Мне кажется, что Кальман именно поэтому… - Кэмпбел умолк и снова стал ворошить тлеющие поленья.
- Она не любит сына? - спросил Дункан.
- Эржебет отрицает это, но я знаю, что не любит. Хотя, по правде сказать, Кальман очень приятный юноша и вполне заслуживает любви. - Кэмпбел раскалил докрасна конец железного прута и, вынув его из камина, зажег о него сигарету. Потом, кряхтя, выпрямился во весь рост, держась за поясницу. Кэмпбел был высокий сухопарый мужчина; лицо его испещряли морщины. - Эржебет боится, - продолжал он, - что Кальман унаследовал необузданный нрав своего отца. Я, например, этого в нем не замечал… Прислать его?
- Что ж, пришли, - согласился Дункан и стряхнул пепел с сигары.
Через несколько минут Кэмпбел вернулся с высоким стройным молодым человеком. Он включил свет и обратился к юноше:
- Это мой друг, сэр Брюс Дункан.
- Я рад, сэр, что могу познакомиться с вами, - проговорил молодой человек и склонил голову.
Дункан не подал ему руки и жестом указал на кресло. Кэмпбел продолжал:
- С сэром Дунканом ты можешь говорить так же откровенно, как со мной.
- Хорошо, дедушка, - с почтением ответил юноша.
Кэмпбел вышел из комнаты, а Кальман повернулся к Дункану:
- Разрешите налить вам, сэр?
Дункан кивнул. Юноша осторожно наполнил рюмку и поставил ее на маленький столик.
- Ваш дед упомянул, что вас приняли в университет.
- Да, сэр. Я хотел бы стать преподавателем венгерской литературы и истории.
- Вы любите литературу?
- Я потому хотел бы стать преподавателем, чтобы и у других привить любовь к литературе. Я с тех пор, собственно, и стал ненавидеть нацистов, когда они начали сжигать книги.
- И сейчас вы хотите сражаться против них?
- Все мои помыслы только об этом, сэр.
Дункан кивнул и заговорил тихо, неторопливо:
- Война против нацистов идет вот уже три недели. Она, молодой человек, ведется по многим направлениям. Мы сражаемся с ними не только в воздухе, на море и на суше, но и в других сферах. Мы - организующие и направляющие эту борьбу - находимся в трудном положении. Для того чтобы бороться с нацистами, нам нужны не только летчики, моряки, танкисты и стрелки, но и такие солдаты, которые сражались бы в тылу, действуя силой своего духа… Эта форма борьбы, разумеется, опаснее, сложнее и разностороннее, чем те, о которых мы говорили раньше. Вы согласились бы на подобную службу?
- Почел бы за счастье, сэр, - убежденно сказал Кальман.
- Даже в том случае, если бы эту борьбу вам пришлось вести у себя на родине?
- В Венгрии?
- Да, там, молодой человек. Ведь нацисты наверняка ввергнут Венгрию в войну. Поэтому вам и придется сражаться дома. - После короткого раздумья он добавил: - За Англию и за свою родину.
- В одиночку?
- Возможно, и в одиночку, в отрыве от своих товарищей, полагаясь только на свой ум и свою находчивость, а в отдельных случаях даже в безнадежных условиях, потому что вам неоткуда будет ждать помощи.
- Я согласен, сэр.
Через три дня Кальман Борши стал членом секретной организации, именуемой "Политикл интеллидженс депатмент" (Пи-Ай-Ди). Под именем Гарри Кэмпбела он был направлен на подготовку в один из специальных лагерей, расположенных на юге Англии. Его товарищами по курсам оказались чехи, греки, поляки, голландцы, венгры, сербы. Никто из обучающихся не знал истинного имени другого, да никто и не допытывался, и только по характерным ошибкам в английском произношении можно было приблизительно догадываться о национальности каждого. На шестимесячных курсах проводилась всесторонняя подготовка. Слушателей знакомили с основами разведки и диверсионной деятельности, с обязательными правилами конспирации; наряду с различными дисциплинами психологического свойства им преподавали и всевозможные технические предметы: они обучались шифрованию, фотографированию, радиоделу, вождению автомобиля. Не были забыты и предметы, развивающие ловкость; поэтому, когда закончилось обучение на курсах, Кальман и его товарищи не только умели отлично владеть ручным оружием, но и неплохо освоили приемы дзюдо. В этих "науках" Кальман особенно хорошо преуспел.
После окончания курсов Дункан вызвал к себе молодого человека. В кабинете было тепло, в камине весело потрескивал огонь. Дункан предложил Кальману сесть и после краткого вступления, в котором он похвалил его за прилежание, сказал:
- Итак, молодой человек, завтра вы как солдат Великобритании, присягнувший на верность его величеству, возвратитесь в Венгрию.
- Слушаюсь, сэр.
- Учитесь, получайте образование, живите привычной вам жизнью.
- А в чем будет заключаться мое задание, сэр?
- Посмотрите, пожалуйста, на эту фотографию.
Кальман взял в руки фотографию размером 6x9 сантиметров. С нее ему улыбалось лицо деда. Оливер Кэмпбел сидел у окна; правая рука его была на подлокотнике кресла, пальцы сжимали голову резного льва; левая рука лежала на коленях.
- Мой дед, - тихо произнес Кальман.
- Внимательно всмотритесь во все детали. Прочтите также и надпись на обороте.
- "Моему внуку, с любовью и гордостью. Лондон, 1940, февраль. Оливер", - прочел юноша.
- Вам ничто не показалось странным в этом тексте?
Кальман долго изучал надпись.
- Да, сэр, - сказал он. - Дата написана дедушкой по венгерскому обычаю: сначала год, потом месяц.
- Верно, молодой человек. Так вот, слушайте. Вы должны беспрекословно выполнять задания того человека, который предъявит вам эту фотокарточку. Возможно, что ваш шеф явится только спустя несколько лет.
- А до этого какое будет у меня задание?
- Соблюдать все законы и жить, не привлекая к себе внимания. Так, как этому вас обучали. Вы должны раствориться в массе, в буднях. Без указаний вы не можете принимать участие ни в каком политическом движении или акции.
- Понятно, сэр, - проговорил Кальман и вернул Дункану фотографию. - А что мне делать, если меня призовут в армию?
- Подчиниться. И еще одно: вы добровольно изъявили желание служить нам. Поэтому за измену вы понесете строгую кару.
Кальман встал.
- Вы не разочаруетесь во мне, сэр.
Когда он прощался со своей матерью, у него было такое чувство, что они никогда больше не увидятся.
Кальман вернулся на родину. Проходили месяцы, а доверенное лицо к нему не являлось.
Летом 1941 года - ему уже исполнилось двадцать лет - он вместе с другими студентами университета был призван на военные сборы.
Накануне его отбытия в часть тетя Аннабелла устроила по этому поводу праздничный ужин. Кальман был тронут заботой и любовью Аннабеллы и внимательно слушал ее советы.
После ужина дядя Игнац положил ему руку на плечо.
- Пошли, мой мальчик. Кофе принесут ко мне в комнату.
Доктор удобно расположился в глубоком кресле, закурил сигару и спросил Кальмана, почему он не садится. Тот стоял у окна, спиной к Шавошу, и смотрел в сад.
- Знаешь, Кальман, - слышал он голос доктора, - военная служба в колониях, в тропиках, очень тяжелая. В десяти - двенадцати тысячах километров от родины. Когда я был в Гонконге…
- Ты был вместе с дедушкой в Гонконге?
- Да, в тридцатом году… Там мы и познакомились. В ту пору старика интересовала авиационная промышленность Японии, и он на несколько лет поселился в Гонконге. Пей кофе, а то остынет. Гонконг… Любопытный город, и люди там любопытные. Это разведывательный центр Британской империи в борьбе против Японии. Место сбора международных авантюристов…
На башне францисканской церкви пробило восемь часов.
- Я пообещал твоему деду, что буду присматривать за тобой. Он шлет тебе привет.
Молодой человек вскинул голову.
- Когда ты разговаривал с ним?
- Он просит, чтоб ты не забывал его. И для большей убедительности посылает тебе эту фотографию. - Шавош вынул из бумажника фотографию размером 6x9 и протянул ее Кальману. Это была та самая фотография, которую показывал ему Дункан. Кальман был ошеломлен. Этого он никак не мог предполагать. Затем, чтобы скрыть свою растерянность, он заулыбался.
- Понятно, дядя Игнац, - сказал он. - Я в твоем распоряжении.
2
На другой день утром Кальман явился в часть. Указания, полученные им от дяди Игнаца, показались ему детской забавой. Не так представлял он себе борьбу против нацистов. Может ли повлиять на положение на фронтах его информация о том чему их обучают на сборе, каковы технические данные венгерских танков и что дали наблюдения за офицерами и рядовыми?
Уже близился конец учебного сбора, когда Кальман поделился своими мыслями и переживаниями с доктором. Они сидели в саду; в воздухе уже чувствовалось дыхание осени. Кальман сказал, что он хотел бы получить более серьезное задание.
Шавош запустил пальцы в свои седеющие волосы, потом скрестил на груди мускулистые руки.
- Разумеется, ты, мой мальчик, способен и на большее, - проговорил он. - Но сейчас ты должен заниматься этим. Это нужно для тебя, нужно и для меня. Пока что мы закладываем лишь фундамент.
Успокоив Кальмана, Шавош ушел. Он отправился в гости к профессору Калди, приехавшему на несколько дней из Сегеда в Будапешт. Кальман получил увольнительную до следующего утра. Откинувшись на спинку плетеного диванчика и закрыв глаза, он наслаждался тишиной, теплым осенним воздухом и горьковато-пряными запахами, приносимыми вечерним ветерком. Он думал о приближающемся учебном годе.
Учебный год пролетел незаметно, а сразу после окончания экзаменов Кальмана призвали в армию. После шести недель общевойсковой подготовки, когда начались аудиторные занятия, Кальман попросил разрешения проживать вне расположения части. Его задача казалась ему несложной: он должен был наблюдать за людьми, присматриваться, кто сочувствует нацистам, а на кого можно будет положиться в случае вооруженного восстания. О своих наблюдениях он регулярно сообщал Шавошу.
В 1943 году произошло неожиданное событие, которое вынудило к решительным действиям не только Кальмана, но и Шавоша. В первых числах сентября группа офицеров и унтер-офицеров выехала в Германию. И в это самое время всю страну с молниеносной быстротой облетело известие, что союзные войска высадились в Италии. На Восточном же фронте соединения Красной Армии неудержимо двигались вперед.
Кальмана и еще нескольких человек из батальона - в том числе и его нового друга Шандора Домбаи - откомандировали в распоряжение одной из карательных частей оккупационного командования на Украине. На сборы им дали сроку три дня; отправляться они должны были с вокзала Йожефварош.
Домбаи, как только это ему стало известно, тут же отыскал Кальмана. Они присели на скамейку под диким каштаном. Домбаи решительно сказал:
- Я не поеду.
- А что же ты будешь делать?
- Сбегу. Хочешь со мной?
- Куда же? - спросил Кальман.
- Еще не знаю. У нас в распоряжении два дня. Что-нибудь выдумаю.
- У тебя есть связи?
- Была одна нить, да оборвалась. Но… - Он в раздумье посмотрел на Кальмана.
- Твои друзья - коммунисты?
- Не все ли равно? Важно, что антифашисты.
- Не торопись. Если мы решим бежать, то переход на нелегальное положение нужно как следует подготовить. Дело это не простое.
После обеда Кальман пошел домой, переоделся в штатское и поехал в клинику к Шавошу. Год назад доктор Шавош передал свою частную клинику государству для лечения раненых, прибывающих с фронта, и правительство с радостью приняло его подарок. Однако никто не подозревал, что в трехэтажном здании клиники по улице Тома занимаются не только лечением раненых, но и организацией движения Сопротивления. Шавош был специалистом по нервным и душевным болезням, и среди его больных попадались и буйнопомешанные; этих несчастных лечили в закрытом отделении на третьем этаже. Коллеги Шавоша были антифашистами: он подобрал их из своих знакомых врачей после долгого и пристального наблюдения. Никто из них, за исключением двух человек, разумеется, не догадывался о том, что главный врач был одним из руководителей английской разведки, действующей на территории Венгрии, и что он, будучи убежденным англофилом, уже много лет работает на англичан.
Доктор как раз разговаривал по телефону, когда Кальман вошел к нему в кабинет. Он жестом пригласил племянника сесть, но Кальман подошел к окну и углубился в созерцание медленно плывущих по Дунаю к северу барж. Шавош тем временем закончил телефонный разговор, положил трубку, сказал секретарше, чтобы та никого не впускала, затем подошел к Кальману, пожал ему руку и, обняв за плечи, подвел к письменному столу. Кальман рассказал ему, что послезавтра на рассвете его в составе группы особого назначения отправляют на фронт, и попросил указаний. Одновременно он сообщил, что Шандор Домбаи намерен бежать, но в данный момент у него нет надежного места укрытия, так как в результате арестов его связи с друзьями нарушились. Доктор внимательно выслушал Кальмана, а затем сказал, что в соответствии с имеющимся указанием тот должен перейти на нелегальное положение. Сообщение Шавоша навело Кальмана на мысль, что доктор уже обсуждал с кем-то этот вопрос, а это означало, что есть начальство и повыше дяди Игнаца.
- Я уже принял необходимые меры. - Несколько минут Шавош задумчиво молчал, словно проверяя мысленно, все ли он сделал. - Профессор Калди знает тебя?
- Нет, не знает. А я знаю старика, слушал его лекции.
- У профессора Калди есть вилла на Таборхедьском шоссе.
- Где это?
- В Обуде, на склоне Розового холма. Виллу ты скоро сам увидишь, а вот о старике я кое-что тебе расскажу. - Доктор, куривший обычно сигары, на этот раз закурил сигарету. - Калди человек со странностями, - продолжал он. - Унаследовал большое состояние, но не придает ни малейшего значения ни деньгам, ни имуществу и растрачивает средства на какие-то глупости: он собирает антикварные вещи. Наверно, поэтому он и купил у черта на куличках этот уродливый дом, в котором не менее десяти комнат. Профессор больше находится в Сегеде, чем в Будапеште; он преподает там в университете и проживает у младшей сестры своей жены Белы Форбат.
- Художник Форбат - его зять?
- Да.
- Старик, несомненно, антифашист, и это всем известно. Свои убеждения он настолько открыто высказывает, что их не принимают всерьез. Поэтому Калди не вовлекают и в движение Сопротивления - в конспирации он ни черта не смыслит. Что у него на уме, то и на языке. Некоторые утверждают, что старый чудак потому отваживается так откровенно высказывать свои мысли, что кто-то его поддерживает. Летом сорок второго года его несколько раз допрашивали в контрразведке; на него пало подозрение в связи с тем, что его ассистент, Миклош Харасти, оказался членом нелегальной коммунистической партии. Харасти жил у него. Правда, до судебного разбирательства дело не дошло, так как, по официальным данным, молодой человек покончил с собой. Это неправда. Его адвокат утверждает, что он умер от пыток. Относительно же Калди ничего не смогли доказать, вероятно потому, что и не стремились к этому, ибо видели, что старик не имеет ничего общего с коммунистами. Его имя известно в зарубежных университетах; после первой мировой войны он несколько лет жил в Париже и Веймаре.
- Да, странный он человек, - проговорил Кальман. - А его дочь?
- Марианна? - спросил задумчиво Шавош. - Интересная девушка. Миклош Харасти хотел жениться на ней. Во всяком случае, его влияние на нее было несомненно. В сорок втором году она, правда, еще не была причастна к движению, ибо тогда она провалилась бы. Однако я вполне допускаю, что теперь Марианна поддерживает связь с коммунистами.
- А из чего ты заключаешь, что девушка занимается подобной деятельностью?
- Я не утверждаю этого, а только предполагаю. Словом, завтра ты переселишься на виллу Калди и станешь там садовником.
- Садовником? Я?
- Ты, мой мальчик. Конечно, не как Кальман Борши, а как Пал Шуба, инвалид войны, юнкер-фельдфебель. До призыва в армию ты - Шуба - окончил высшую сельскохозяйственную школу в Нови-Саде. - Шавош рассказал затем, что несколько дней назад у них в клинике умер Пал Шуба, из юнкеров. Его тайно похоронили, а официально смерть его не зарегистрировали. Шуба-Кальман завтра оставит клинику как непригодный к военной службе инвалид войны. Шавош достал из ящика письменного стола документы, заглянул в один из них и начал читать: