Останки моего предка святого Фернандеса и его товарищей-мучеников (незачем называть их, пусть это делает их родня) покоятся в Святой Земле, в Дамаске, в христианском квартале Баб Тума, в испанском монастыре. Почти все сведения в энциклопедиях неверны, тем более эти, так как святой не из важных, но в нашей семье нет другого. Моих теток Хесусу и Эмилию навещает падре Сантистебан – провинциал, который нюхает табак и закусывает его каскарильями.
– Еще чашечку, падре? Это всегда утешает.
– Для вас, дорогие мои, для вас… Падре Сантистебан не знает милосердия.
– В день Суда мы, праведники, получим воздаяние, глядя со смехом и улыбкой, как грешников бросят в ужасный котел – гореть в страшных муках до скончания веков, передадите мне печенье, милая Хесуса? Господь да воздаст вам. И мы скажем умникам: вы хотели вкушать веселье развращенного мира, наслаждаться грешной плотью? Вот вам теперь за это! Горите, проклятые, и страдайте, а мы возрадуемся вечному блаженству, будьте добры, милая Эмилита, немного каскарильи, да воздаст вам Господь.
Падре Сантистебан не очень смахивает на иезуита, скорее на проповедника, к тому же пахнет от него неважно, как, скажем, от армейского козла.
– Дело в том, Хесуса, что живет он как настоящий святой и презирает личную гигиену, ему чуждо то, что ценят люди.
– Конечно, Эмилита, это вероятней всего.
– И насколько вероятней, милая моя, насколько вероятней! Ибо, скажи мне, к чему умащать благовониями смертную плоть, обрызгивать бренные одежды миррой и мускусом, если ты потеряешь душу?
– Истинная правда, сестра!
– Еще бы! Займемся великим делом спасения души и отложим в сторону суету и помпу низменного мира.
– Господь мой Иисус, Бог и человек…
За шесть лет ИВЛС (Испанская Воздушная Линия Связи) проделала путь, равный ста двадцати шести полетам вокруг земли. В 1935 году не произошло ни одного инцидента. Мамерто Пайхон, частый гость моих теток, изобрел летательную машину, назвал ее "Андуриньей", хотя походила она на нетопыря с педалями и рулем.
– Я так назвал ее потому, что эта птичка летает лучше всех, любо поглядеть, как планирует, понимаете ли, сеньорита Хесуса, если Бог захочет, вы полетите по воздуху, как "Андуринья". Лучше всего мне влезть на колокольню Сан-Хуан де Барран, чтобы был импульс.
– Не делай этого, Мамертиньо, ты себя погубишь!
– Нет, сеньорита, увидите, что нет.
В пасхальное воскресенье 1935 года после главной мессы Мамерто появился на колокольне Сан-Хуана, пристегнул себе крылья своей машины и – рраз! – бросился в пустоту, но не взмыл вверх, а упал на святую землю свинцом. Посмотреть сошлось много народу, пришли даже из Карбалиньо, Чантады и Лалина, отовсюду, и когда Мамерто грохнулся, началась паника, все метались без толку.
– Спокойно, спокойно! – взывал священник, дон Ромуальдо. – Он недавно исповедовался и причастился, прямиком пойдет в рай, положите ему камень под голову и дайте умереть с миром и Божьим благословением. Никогда в жизни не будет он так подготовлен!
– Друг, нет! Лучше отвезти его в Оренсе, посмотрим, может, его спасут в больнице.
– Делайте что хотите, при таком неразумии я снимаю с себя ответственность!
Дон Ромуальдо говорил очень логично, но паства слушала его, как слушают дождь.
Мамерто Пайхона завернули в одеяло и отвезли в Оренсе, в такси Риборедо, который прибыл тут же; раненый был почти при смерти, но операция оказалась удачной, через несколько дней он стал поправляться.
– От "Андуриньи" что-нибудь осталось?
– Немного, а что?
– Ничего, хочу поправиться как следует и опять попробовать, по-моему, подвела трансмиссия.
– Брось ты глупости, ладно уж, что выкарабкался по-хорошему, нельзя каждый день искушать Господа.
Пеньюар сеньориты Рамоны очень элегантен, скрывает мало и очень элегантен.
– Мне б хотелось быть совсем голой, но холодно.
– Конечно, милая.
Сеньорита Рамона считает, что жизнь коротка и старость быстро становится привычкой.
– И очень неудобной, Раймундино, можешь не сомневаться. Женщина в 25 лет – старуха, мужчина держится дольше, может дотянуть до 30, иногда до 35. Поцелуешь меня? Сегодня мне грустно, не знаю отчего. Если думаешь, что я дурочка, ошибаешься, песик мне нравится, по крайней мере, не меньше, чем ты, но тебя я люблю больше – бедный Уайльд! Мужчины очень капризны, ты капризнее всех, зато по мере сил моих могу удовлетворять твои капризы, женщины более одиноки, чем мужчины. Если б знала, что не замерзну, залезла бы в постель голая и не вставала бы месяц.
Раймундо, что из Касандульфов, молчал.
– Тебе не трудно дать мне еще коньяку?
– Да, конечно.
– Пригласишь меня поужинать спаржей?
– Очень благодарна за твою просьбу, Раймундино…
Все говорят, что донья Рита, хозяйка кондитерской фабрики "Английский бисквит", оседлала своего второго мужа, но это ложь, дона Росендо Вилара Сантейро не оседлаешь, он все делает по-своему, в том числе и в любви, вот сама донья Рита наверняка околдована, следовало бы сказать, окаральована доном Росендо, за свои денежки он влезает на нее дважды в день, донья Рита сражается в постели как львица, без устали, иногда и до постели не доходит, все места хороши.
По мнению Адеги, хронику гор она знает хорошо.
– Схватили дурачка Будейроса, и бедняга умер как преступник, с веревкой не шутят, потому что назад не переиграешь, дурачка Будейроса удушили без злобы, но удушили.
Поп из Сан-Мигель де Бусиньос хорошо себя повел, отслужил три мессы по покойнику и похоронил на кладбище.
Тестю Таниса Гамусо, Сироласу, который плюнул в слепого Гауденсио, позволяют войти в дом Паррочи, но ненадолго.
– Или займись делом, или уходи, сюда не приходят болтать.
Танис Гамусо, его зять, не разговаривает с ним.
– Тесть – дерьмо, если б не Роза, я б ему давно раскроил рожу. Таким доверять нельзя, как говорится, дашь палец, а он схватит всю руку.
Марте Португалке из заведения Паррочи легче голодать, чем лечь с Сироласом.
– Я скорее умру от нужды, побираться пойду! Сиролас – мерзкий козел, меня от него тошнит.
Первый муж доньи Риты был коммерсант, высокий, толстый блондин. Он застрелился из ружья. Первого мужа доньи Риты звали дон Клементе, дон Клементе Барис Карбальо из деревни Монтевелосо, приход Санта-Эуфемия де Пиорнедо, муниципалитет Кастрело, в краю Риос, к югу от скалы Нофре; он хорошо заработал на вольфраме, но это не пошло ему впрок. Дон Клементе постепенно слабел, что хуже всего, и однажды, когда уже не мог удержать дробовик, заряженный против волков, он уселся очень удобно на диване, сунул оба ствола в рот, нажал курок, и его голова разлетелась на сто кусков, самый большой – со сливу ренклод, мозги прилипли к абажуру, пришлось отчищать си-долом. У дона Клементе и доньи Риты было семеро детей, все еще маленькие, донья Рита овдовела в тридцать два – тридцать три года, ей еще хотелось побеситься, тело жаждет битвы, как жаждет воды. Утешил донью Риту ее духовный наставник, дон Росендо Вилар Сантейро, пресвитер, с которым она спозналась еще раньше.
– Росендо, отчего не скинешь сутану, поженились бы, как Бог велел.
– Как я могу жениться, несчастная, если я пострижен? Не знаешь, что ли?
– Подумаешь! Так же, как держишь обет целомудрия, понятно?
Дон Росендо рассердился.
– Умница, не путай задницу с великим постом!
Овчарки Таниса Гамусо – Лев, Моряк и Царь – отважны, верны и послушны, с ними можно идти закрыв глаза, ни волк, ни кабан не приблизятся. Танис растит и гончих – умные, веселые, буйные, могут опрокинуть горного зверя, если знают, что тыл защищен. Танис хорошо разбирается в собаках и заботится о них, выучит и ставит на псов.
В таверне Рауко заспорили Раймундо, что из Касандульфов, Робин Лебосан и некий кастилец, который раздает визитные карточки, где изображены Крест Калатравы и имя: Торибио де Могровехо и Бустильо дель Оро.
– Из благородных?
– Мы так думали, пока ему полицейские не надели наручники, так как в Оренсе он надул торговку запрещенным товаром.
– Господи помилуй!
– Настоящее его имя – Торибио Экспосито, Торибио де Могровехо – имя святого, епископа Лимы в Перу, который защищал в испанской Америке церковное учение.
– Гляди-ка!
– Видите ли, это мне уточнил секретарь…
– Понимаю…
– Бустильо дель Оро – его родной город в провинции Самора, там его, кажется, разыскивают разные судебные инстанции.
– И за разные преступления?
– Наверно.
Ну так вот, Торибио де Могровехо, Раймундо, что из Касандульфов, и Робин Лебосан увязли в очень возвышенном споре, остальные молчали, не решаясь высказать свое мнение. Постулаты были таковы: Торибио де Могровехо, самый благомыслящий, верил в Бога и церковь, Раймундо, что из Касандульфов, верил в Бога (предпочитая называть его Высшим Мастером), но не в церковь, Робин Лебосан, вероятно, чтобы тема не иссякла, верил в церковь, но не в Бога.
– Вот глупость!
– Еще бы!
Диспут прервала во втором часу ночи полиция. Торибио де Могровехо побледнел, когда его спросили:
– Вы Торибио Экспосито?
– К вашим услугам.
– Вы арестованы.
Торибио не сопротивлялся, дал надеть наручники и исчез в ночи, вниз по дороге с полицейскими по бокам.
– Холодно.
– На ходу согреешься…
Донья Рита решила, что дон Росендо не уйдет живым, и добилась его: кто хочет, тот добьется. Донья Рита начала атаковать священника со стороны желудка, тщеславия и жадности, похотью она его уже держала, это был верный расчет – дон Росендо обжора, скупердяй, сластолюбив и тщеславен.
– Возьми золотые часы моего слабоумного – лучше носить их тебе, ты больше мужчина.
– Спасибо, я велю выбить на них дату, когда они подарены.
Донья Рита заговорила прямо:
– Не хочу ходить вокруг да около, не удивляйся! – скинешь рясу и станешь жить со мной, получишь миллион песо. Решай.
Дон Росендо ответил, что да, он уже не колеблется, взял миллион и зажил со вдовой. Скандал был страшный, но дон Росендо улыбался:
– Ругань пройдет, а деньги останутся; мы с Ритой счастливы, когда положение урегулируется, поженимся. Чего еще нужно Господу, кроме счастья его созданий?
На кладбище Санта-Росинья де Херико растет мандрагора, самец и самка, разницу можно заметить по корням, к корню привязывают собаку, женщина, дотронувшись до мандрагоры, забеременеет, иногда достаточно наступить, а собака воет, когда нужно, чтобы некто пришел, заснул и во сне сказал: я виновен в том, что зарубил путника в шляпе с маргаритками и с бабочками в сто цветов, убил за косой взгляд и за то, что подстерегал меня в полвосьмого, не беда, что меня удавят. Господь простит мои грехи, я знаю; мертвеца я сжег с камелиями, чтоб не питал ко мне злобы. Палач поставил виселицу на кладбище Санта-Росинья, над самым нежным ростком мандрагоры, чтобы повешенный напитал его семенем, дающим жизнь, кровью, поддерживающей жизнь, и слюной, которая умягчает. У Луисиньо Парульо болели глаза, и дон Бениньо велел лечить их толченым корнем мандрагоры, смешанным с вином и маслом.
– Помогло?
– Нет, сеньор, ослеп.
Если корень мандрагоры похож на мужской член, всякого, кто пройдет мимо, будут любить женщины до крайности, до того, что его убьют из-за любви, и священник по доброте похоронит.
Если корень мандрагоры похож на женский орган, в прошедшую мимо женщину влюбится бородатый карлик с шевелюрой дыбом, по имени Мандрагоро, который ест крапиву и отруби и говорит, не открывая рта:
– Полюбишь меня, красавица?
– Заткнись, слюнтяй! Помрешь еще!
Прежде чем вырвать мандрагору, нужно шпагой начертить круг вокруг себя, при этом шлюха должна петь псалмы, а монах-послушник плясать канкан, задирая рясу до неприличия. Выдергивать следует, привязав к корню веревку, и пусть голодный пес тащит ее, не переводя дыхания; когда растение вскрикнет от боли, пес умрет от испуга.
– Не зарывай его, пусть вороны съедят.
Из-за органа вкуса и органа любви или из-за слизистой оболочки рта и нежной ткани другого места – дон Росендо во власти доньи Риты.
– Оседлай меня, я тебе плачу за это, мерзавец! Тебе нравится жрать вволю и чтоб тебя ласкали, верно? Ну-ка, уложи детей и возвращайся поскорее, но не забудь благословить их на ночь!
– Извини…
Браулио Доаде, один из слуг сеньориты Рамоны (четверо очень старых, почти слепых и почти глухих ревматиков и астматиков), был на Филиппинах, когда они еще принадлежали Испании. Браулио Доаде всегда был сверхэлегантным и бойким.
– Вы помните знаменитый приказ генерала Камило Полавьеха на острове Минданао о том, что он кастрирует любого туземца, "схваченного с оружием в руках"?
– Нет, не помню, может, вы это выдумали?
Когда Браулио Доаде умер, он был очень истощен, почти невесом.
– Велим отслужить мессу, сеньорита?
– Вот еще! Думаю, с лихвой хватит "Отченаша".
В Сан-Рокиньо да Мальта на празднике святых Диониса и Леониса дьявол продает свою мазь для полета, – знал бы Мамерто Пайхон, прыгнувший с колокольни! – поручает продавать ее ведьме, а может быть, продает и сам, переодетый, до восхода солнца, за полцены, чтобы бедняки могли наслаждаться.
– Летать, как птицы небесные и души чистилища! Кто хочет летать, лети!
Чтобы приготовить мазь (можно и помаду, она гуще), варят черного или некрещеного младенца в розовой воде, в медной кастрюле; когда вода выкипит, достаточно смешать оставшееся с менструацией вдовы, толчеными костями висельника, женской мочой, корнем мандрагоры и тремя травами Вельзевула: беленой, что помогает летать и унимать боль зубов, головы и ушей, беладонной, которой женщины и актеры расширяют зрачки, и плодом кладбищенской колючки, колючки-призрака, адской колючки, которая облегчает приход сладостного сна смерти. В Сан-Рокиньо продается эликсир долголетия и сироп для неверных жен – реал за глоток.
– Хотите сточить зубы совести и свести родинку прелюбодеяния?
Однажды, когда у дона Росендо случилась осечка, донья Рита так его треснула палкой, что пришлось вмешаться рабочим "Английского бисквита" с управляющим во главе. На Касиано Ареаля всегда можно было положиться!
– Успокойтесь, сеньорита! Ради бога, вы его убьете! Если дон Росендо не может, возьмите кого-нибудь из нас! Успокойтесь, сеньорита, нам просто неловко! Закройте, извините, грудь, а то подцепите пневмонию!
На кладбище Санта-Росинья де Херико, где растет мандрагора, полицейский Фаусто Белинчон Гонсалес, уроженец Мотильи де Паланкар в Ла Манче и мой дядя Клето играли в орлянку; невероятно, но точно – я сам видел.
– В подлости, Камилито, – признавался мне дядя Клето, – тоже есть свое очарование; плохо не то, что наступил на мандрагору, а то, что начинаешь кружить и кружить и падаешь все ниже – посмотри на Риту Фрейре: молода и с возможностями, а умрет, исходя жалобами.
На горе Сан-Кристобаль волки в одну ночь зарезали трех коров с телятами, никто не думал, что они там рыщут. Танис Гамусо пошел искать их с собаками и ружьем и на следующую ночь убил двух волков, один весил шестьдесят кило (не сакумейрский волк, но лишь чуточку меньше), овчарку Кайзера, раненого, пришлось добить, это всегда тяжело. Танис велел снять с волков шкуры и послал их вместе с тремя, что у него были, Анунсиасьон Сабоделье из дома Паррочи.
– Возьми, сделай Гауденсио одеяло, под ним очень уютно.
Когда кузены из Ля-Коруньи прислали мне сигары, я отнес их безногому Маркосу Альбите.
– Обещание – долг.
– Спасибо, надоело жевать португальский табак, слюна все портит, ты меня избалуешь.
Катуха Баинте принесла Маркосу Альбите вина из таверны.
– Сегодня делаю что хочу, мало таких дней. Он понизил голос:
– Извини, что я тебе тыкаю при людях; Катуха, по правде, не в счет, почти не в счет.
Мне показалось, что момент удобный.
– Пожалуй, перейдем на "ты", как до войны, ты ведь тоже Гухиндес, такой же Гухиндес, мы родственники.
– Да, это так, но я Гухиндес бедный, Гухиндес, который ни на что не годен.
Катуха поднесла две рюмки вина, одну Маркосу, одну мне, было приятно осушить ее до дна.
– Хочешь?
– Да.
Маркос Альбите погладил сигары.
– Тебе больше нравятся "Бревас"?
– Трудно сказать.
Что-то пролетело по небу, как вспышка надежды, – пожалуй, голубь.
– Я и в Бога не верю, раньше он меня защищал, но теперь меня засунули в этот гроб на колесах!
Телега, влекомая волами, громыхает по дороге, ось поет, отпугивая волка и подбадривая лису, мир – резонирующий ящик, кожа земли натянута, как барабан, в точности барабанная перепонка. Маркос Альбите заново выкрасил стрелку и надраил свои инициалы.
– Я тебе почти окончил святого, этот Сан-Камило на все сто! Увидишь, на той неделе дам тебе, нужно только почистить наждаком.
Фелисиано Вилагабе Сан-Мартиньо долго не женился, 23 года был обручен с Ангустией Соньян Корвасин, а брак оказался кратким, меньше полутора часов; когда новобрачные вышли из церкви, она сказала:
– Зайдем на минуточку с мамой на кладбище, положим цветы на папину могилу.
– Вы идите, я здесь подожду.
Когда Ангустия вернулась, Фелисиано исчез, как ветром сдуло, из таверны Рауко вышла Ремедиос, хозяйка, и дала Ангустии конверт.
– Фелисиано оставил это для тебя.
Ангустия открыла конверт, нервничая, там на листке было размашисто написано: иди в задницу. О Фелисиано так никогда ничего не узнали, он как сквозь землю провалился, кто-то говорил, что его видели в Мадриде кондуктором автобуса.
– А Ангустия?
– А что ей делать? Сперва ждала, уже привыкла ждать, ждала четыре года, пять лет, потом пошла в монахини, в шлюхи не годилась, тут нужно больше тепла, меньше важности.
Вилагабе – господа, всегда такими были, их, правда, невысоко ставили, но они – аристократы, деликатные, сверхприличные, утонченные во вкусах и пристрастиях. У Ангустии, наоборот, смешные претензии и множество предрассудков, ужасная манера держать нож; оттопыривала мизинчик, поднимая чашку, и говорила пакости.
– Это очень грустно.
– Да, очень, это хуже чем прелюбодеяние, – такое не редкость и в хороших семьях, а то, что с Ангустией, бывает лишь среди отребья, теперь все вверх дном.
– А почему он ее бросил?
– Знать бы мне! Говорят, он с ней, бедняжкой, много лет развлекался.
– Ну, хуже было бы, если б препирался.
– Пожалуй, да, смотря как считать.
Сеньорита Рамона всегда говорила, что Ангустия – вроде мебели.
– Она – как ночной столик, а может, еще хуже. Ангустия всегда была простоквашей, есть женщины, что и на людей не похожи. Ангустия – домашняя скотина, вроде коровы.
Тересита дель Ниньо Хесус Минес Гандарела, сбежавшая жена ветеринара Медардо Конгоса, стрижется по-мужски и курит при мужчинах.
– Какое бесстыдство! И куда она сбежала?