- Прошу прощения, что не помогаю вам, - сказала подошедшая мачеха. - Но, как видите, я в белом. Могу только развлекать вас светской беседой, поговорить о театре, кино, книгах. Но только не о живописи, графике. Ни единого слова о виде искусства, которое пачкает и оставляет следы. Анечка, скажите, пожалуйста, что сейчас читает молодежь?
- Думаю, что ничего не читает.
- А продвинутая молодежь? Вы, например?
- Какая же я продвинутая? У меня довольно традиционные вкусы.
- И кто ваш любимый писатель?
- Из отечественных?
- С отечественными все ясно, - мачеха Тамара махнула рукой в сторону комаровского кладбища. - Толстой или Достоевский, Пушкин - наше все… Как говорится, не будем лохматить Ахматову. Кого вы предпочитаете из зарубежных авторов?
Аня вспомнила, как Иероним, указывая своей невесте на стеллажи в доме Лонгиных, сплошь заставленные журналами "Иностранная литература" за многие годы, сказал, что это - любимое чтиво его мачехи. Тамара называла "Иностранку" настоящей энциклопедией нерусской жизни для многих поколений. Она не просто прочитала любимый журнал за все минувшие года, она его регулярно перечитывала и считала себя поэтому большим специалистом по зарубежной литературе. Вспомнив это, Аня немного подумала и сказала:
- Мой любимый писатель - Хенрик Понтоппидан.
- Кто-то из современных постмодернистов? Ультрамодная литература? - поморщилась Тамара. - Вроде этого японца Мур… Мур… Мур…
Второй раз за сегодняшний день мачеха замурлыкала.
- Вы имеете в виду Мураками? Ничего общего.
- Значит, детективщик, - сказала Тамара пренебрежительно.
- Что вы, Тамара Леонидовна, - Аня удивленно развела в сторону две половинки только что разрезанного помидора. - Понтоппидан - известный скандинавский реалист. Между прочим, лауреат Нобелевской премии за 1917 год. Да вы знаете! Просто решили меня разыграть!
У мачехи Тамары как-то быстро испортилось настроение. Ей, видимо, хотелось поговорить о зарубежной литературе с высоты своей журнальной начитанности, но эта девчонка умудрилась поставить ее в неудобное положение. Как в старинной народной игре: кто крикнет первым "Задница!", тот и выиграл. Аня первой успела назвать никому не известное имя и тем самым нанесла упреждающий, победный удар. Мачеха как-то потерялась. Но что делать? Законы светской беседы суровы. К тому же она сама выбрала тему.
- Как имя этого писателя? - спросила Тамара.
- Понтоппидан, - четко произнесла Аня.
- Что-то такое я слышала про него. Норвежский писатель… Друг Ибсена…
- Датский, - поправила ее Аня. - Дания. Андерсен, Кьеркегор, Понтоппидан…
Пусть теперь проверяет. Как удачно она выучила это странное имя, наткнувшись на него в литературном словаре. Тогда еще подумала: "Спросит кто-нибудь: ваш любимый писатель? Я ему так запросто: Понтоппидан". Наверное, большой писатель, так как статья про него была немаленькая, да еще и нобелевский лауреат. Что она еще про него знала? Реалист, мастер психологического портрета, его герои искали смысл жизни и не нашли его. Или нашли? Все из той же короткой биографической справки. Надо будет обязательно прочитать этого Хенрика Понтоппидана. Может, действительно неплохой писатель?
Глава 12
Втяните принца силой
В рассеянье и в обществе с собой,
Где только будет случай, допытайтесь,
Какая тайна мучает его
И нет ли от нее у нас лекарства.
Это был очень странный пикник. Курортный, шашлычный дух мешался с остаточным запахом большого пожара. Мачеха Тамара в белоснежном спортивном костюме контрастно смотрелась на фоне черного пепелища. Всклокоченный и бледный Иероним, оцарапанный крыжовником, который дорого продавал свою жизнь, с ржавой косой в руках был похож на смерть, которая пришла за кошкой, а та решила еще пожить и не далась. Да еще и обходительный, тактичный, улыбчивый Вилен Сергеевич, который все чувствовал, понимал и старался сгладить острые углы, разбавить чьи-то крепкие слова, размягчить насколько возможно ситуацию и успевал еще размягчать при помощи угольного жара куски свинины на шампурах.
Аня чувствовала, что добром все это не кончится, но тут появились дети. Дачная местность сразу приобрела какой-то новый смысл. Даже пепелище отступило на второй план, уже не казалось главным действующим лицом дачного спектакля, а скоро и совсем перестало бросаться в глаза. На старенькой "Волге" приехал скульптор Морошко со своей женой и внуками.
Жена его была довольно полной и очень пожилой. Говорила она много, но спокойно, ненавязчиво - о своем муже, внуках, а больше - о болезнях и врачах. Она сама задавала себе вопросы и сама тут же на них пространно отвечала. Она напоминала старенький отечественный радиоприемник, работающий только на одной волне. Он никому не мешал, создавал фон, заполнял паузы, а Афанасий Петрович Морошко к тому же умел делать его потише или погромче. Жена Морошко была настолько непримечательна, что Аня даже не запомнила ее имени. А может, никто его и не называл?
Другое дело внучата Афанасия Петровича. Их было трое. Старший внук Митя, мальчик лет тринадцати, был уже знаменит. Дедушка увековечил его в фонтанной скульптуре писающего мальчика напротив здания оргкомитета чемпионата мира по хоккею, в котором наша сборная как раз и предстала таким вот мальчиком для битья. Девочка Даша была еще младше и напоминала хвостиками, огромными бантами и удивленными глазами первоклассницу первого сентября. Младше же всех был рыженький Гоша. Даша и Митя были родными и очень походили друг на друга, Гоша был для них двоюродным, и это было заметно. У него был нос картошкой, если можно так сказать о маленьком детском носике, плутоватые глазенки и, что удивительно, большие для худенького тела ладони. Аня не обратила бы на эту особенность малыша внимание, если бы не Афанасий Петрович.
- Вот руки будущего ваятеля! - гордо поднял он ручонку внука, как рефери победившему боксеру. - Такими ручищами лепить только что-то могучее, монументальное, как статуя Свободы или Христос над Рио! Вот в эти руки я передам свое искусство, свое драгоценное наследство.
При упоминании о наследстве все как-то смутились, и возникла бы неловкая пауза, если бы не жена Морошко, которая стала что-то неинтересно, но негромко рассказывать.
- Дедушка, дедушка, - послышался снизу громкий шепот.
Гоша дергал Афанасия Петровича за штанину.
- Ну, что тебе, Георгий? - спросил дед строго, словно он говорил про чьи-то другие руки, а не про эти, теребящие его брючину.
- Что ты мне хочешь передать? Что?
- Не приставай, Георгий, - Морошко отстранил внука. - Еще время не пришло. Я еще поработаю, поживу!
Скульптор глубоко вдохнул, наполнил грудь загородным воздухом и задрал голову вверх.
- И вот, бессмертные на время мы к лику сосен причтены и от болей, и эпидемий, и смерти освобождены, - процитировал он, глядя на подкопченную сосну с наплавленной пожаром смолой. - Мы еще полепим, мы еще поваяем…
- Мы еще повоняем, дедушка? - переспросил Гоша.
- Ты еще здесь?! - Морошко даже испугался, видимо, вспомнив, кто порой говорит устами младенцев. - Нечего тебе здесь! Не приставай! Иди побегай по травке, пособирай камешки, палочки.
Мачеха Тамара вдруг вышла вперед и захлопала в ладоши.
- Дети! Давайте играть в игры! - задорным голосом предложила она. - Есть множество забавных игр. Я в детстве очень любила играть в штандер. Давайте сыграем в штандер!.. Только нужен мячик. Но есть прекрасные игры и без мячика. Ну-ка, бегите за мной!
Мачеха Тамара весело побежала по зеленой травке, высоко вынося вверх колени. Дети нехотя пошли за ней.
- Есть еще одна интересная игра… не помню, как называется, - сказала Тамара, выстраивая детей на дорожке. - Я поворачиваюсь спиной к вам и даю каждому задание. Кто получил задание, тот движется ко мне. Но самое интересное, дети, что двигаться надо не просто так. Вот это "крокодил", - мачеха приняла упор лежа, потом стала прыгать и вертеться, - это "вертушка", "великан", "лилипутики", "лягушки"… Всем понятно? Сейчас я повернусь спиной. Так… Гоше два "великана"!
- А у вас спина белая, - задумчиво проговорил маленький Гоша.
- Разве только спина? - рассмеялась Тамара.
- Не только, - согласился тринадцатилетний Митя, взгляд которого был направлен немного пониже.
- Гоша, тебе два "великана", - в голосе мачехи Тамары послышались первые нотки раздражения. - Что же ты стоишь?
- А в чем смысл этой игры? - спросил старший Митя.
- Как в чем? Ни в чем, - пожала белыми плечами Тамара.
- Какая цель у миссии? - сформулировал Митя вопрос по-другому.
- Кто побеждает? - догадалась мачеха. - Побеждает тот, кто раньше других доберется до ведущего.
- Ага! - вступила в разговор девочка довольно капризным голосом. - Если кто-то не понравится, так ему скажут "один лилипутик", а если кто-то понравится ей, - услышав о себе в третьем лице, Тамара поморщилась, но сдержалась, - так ему скажут "пять крокодилов", и он первым приползет. Ага! Мы с мамой смотрели по телевизору фигурное катание, там тоже так несправедливо. Кто понравится судьям, тому они и дадут…
- Прелесть моя! Ты-то можешь быть спокойна, - заметила ей Тамара. - Ты обязательно мне понравишься.
- А Митя? - спросила Даша. - А Гоша?
- Афанасий Петрович! Любовь Михайловна! - закричала мачеха Тамара, поспешно ретируясь с поля боя. - Откуда вы привезли к нам этих старичков? Какие-то миссии! Какое-то обостренное чувство справедливости!
В этот момент из-за дерева высунулась бородатая физиономия, разрисованная сажей, которой на участке было с избытком. Раздался душераздирающий крик, потом показалась вся худощавая фигура монстра. Он приготовился к прыжку…
Дети замерли от страха и в то же время с восторгом обожания глядели на чумазую морду, как на своего доброго знакомого. Над полянкой повисла напряженная пауза. Чудовище сделало неосторожное движение, и дети с оглушительным визгом бросились врассыпную. Монстр мчался за ними, тяжело дыша и зажимая ладонями уши.
- Начина-ается, - недовольно протянула мачеха.
Сегодня был не ее день. Может, она неправильно выбрала цвет? Белое было несвойственно ее природе? А вот Иеронима Аня никогда не видела таким восторженным. Даже перед картинами великих мастеров он был рассудителен и спокоен, к своим творческим удачам относился и вовсе прохладно. Сейчас же он самозабвенно прыгал, орал, падал, кувыркался в траве вместе с детьми, перепачканный в саже, каких-то строительных смесях.
- А мой пасынок, ваш муженек, Анечка, - заметила мачеха Тамара, - совсем еще ребенок. Он даже младше Мити, Даши. С Гошей они как раз ровесники.
Четыре ребенка, один из которых был взрослым, на время затихли. Собирали перья, мазали лица в саже, делали луки и стрелы, сооружали шалаш из палок и порубленного крыжовника. Но потом опять раздался индейский боевой клич пополам с оглушительным визгом, и опять началась круговерть. Мачеха сначала покрикивала на них, потом перешла на колкие замечания в адрес "сыночка".
- Мальчик мой, Йорик, тебе нельзя столько бегать, - советовала она лисьим голоском, - у тебя остеохондрозик, гипертониечка и другие детские болезни. Половил бы лучше кузнечиков! И это мой наследник, - добавляла она, печально качая головой, - наше будущее. Йорик, сыночек мой, иди к маме переодеть штанишки…
Тут Вилен Сергеевич объявил, что первая партия шашлыков уже готова, и пригласил всех в беседку, где был накрыт стол. Гости и хозяева расселись за столом. Вилен Сергеевич поставил на стол блюдо с дымящимся мясом. "Индейцы" унесли добычу к себе в "вигвам". Оттуда доносилось голодное рычание, шум потасовок из-за куска мяса и застольные индейские песни.
- Жечь города, и в церковь гнать табун, и мясо белых братьев жарить! - услышала Аня известные стихотворные строки, исполненные хоть и знакомым, но уж очень кровожадным для блоковской поэзии, голосом.
- Рыжий Лис очень любит мясо белых братьев! - послышался вслед за этим Гошин голосок и никем не сдерживаемое нарочитое чавканье.
- И нам доступно вероломство! - крикнул опять знакомый голос.
- И мне! И мне! И мне доступно! - послышались более высокие голоса.
- И мне доступно велоломство! - выкрикнул самый тоненький голосок, видимо, Рыжего Лиса.
- Как бы они нас не съели, - сказал Вилен Сергеевич, с опаской поглядывая на индейский вигвам. - Дети…
Аня говорила с Иеронимом о детях, когда они еще только подали заявления. Вернее, говорил он. Они лежали на чужой кровати, в чужой квартире, у каких-то друзей. Ане очень тогда понравилось, что после секса Иероним заговорил о детях.
- Я очень люблю детей, - сказал он. - Ты даже не представляешь, как я их люблю. Что ты улыбаешься? Не веришь? Я иногда мечтаю уехать в провинциальный российский городок, где пьянь, рвань и несчастные дети. Я представляю, как учу их рисовать, понимать искусство, смотреть на мир, различать оттенки разных цветов, где обычный глаз видит только белое и черное. Может быть, так оно и будет потом, когда для меня закончится вся эта суета вокруг искусства, когда душа, наконец, поумнеет и потянется к настоящему, тихому и доброму. Своих же детей я бы любил… Как бы тебе объяснить? Ведь я же не мальчик, я уже знаю себя, не питаю относительно себя никаких иллюзий, не тешу себя несбыточным. Я буду любить своих детей болезненно, так сильно, что становится страшно, когда я об этом думаю. Мне кажется, что я даже не смогу нормально работать. Хуже самой глупой бабы я буду дрожать над ними, ходить за ними с занудными советами и сюсюканьем. Я превращусь в такую отупевшую няню Арину Родионовну. Весь мир для меня перестанет существовать, на все я буду смотреть сначала через пеленки, потом косую линеечку чистописания и так далее. Мое тщеславие будет выражаться в успехах моих детей, мои творческие искания будут воплощаться в рассказанных сказках, играх, шутках с моими детьми. Я умру в своих детях. Не будет уже художника Иеронима Лонгина… Может, я говорю сумбурно, непонятно, но я так чувствую, и это правда. Ты понимаешь меня?.. Вот поэтому я хочу иметь детей, когда у меня будут деньги, успех, слава, когда перемелется эта ужасная мельница, которая называется жизнь в искусстве. Когда все закончится, и я стану обыкновенным человеком, тогда я попрошу тебя… нет, я буду молить тебя - дать мне сына, дочь, еще сына и еще дочь…
Из вигвама опять послышались крики, племя разбирало оружие. Индейцы выходили на тропу войны. Самым первым выскочил их бородатый вождь. Он любил это племя маленьких людей, потому что он был одним из них. Они это чувствовали, верили ему и бежали за ним по траве, пугая и раздражая племя больших людей воем и криками. Аня видела, что он тогда говорил ей правду и сейчас не врал детям. Но закончится этот пикник, и опять начнутся их странные отношения, в которых или нет правды или Аня ее не понимает.
После шашлыков все разбрелись по усадьбе, благо территория была большая и позволяла прогуливаться и уединяться. Среди многих деревьев здесь росла всего одна яблоня. Она была совсем старенькой, но невысокой, с изящно изогнутым стволом. Плодоносила она регулярно, через год. Пока был жив Василий Иванович, он ухаживал за ней, как за женщиной, мазал ствол, опрыскивал, собирал в спичечный коробок божьих коровок, а потом высаживал их на яблоньку, то есть боролся силами природы с тлей. Чтобы яблоки не падали в пруд, он натягивал над ним рыбацкую сеть.
Небольшой пруд, который можно было бы перепрыгнуть с разбега, если бы не кусты черемухи и бузины, Василий Иванович тоже пытался очищать от ряски, чтобы потом при помощи приятеля скульптора Афанасия Морошко соорудить в нем какую-нибудь скульптурную группу. Может, "Союз Земли и Воды"? Или "Царевну-Лягушку"? "Аленушку"? Но пруд не сдавался. Он сердито булькал сероводородом и снова зарастал зеленой ряской.
Теперь он и вовсе заглох. Зарос плотно, беспросветно. Ане казалось, что по нему можно пройти, а зеленая корка будет только прогибаться. Сети на яблоки уже никто не ставил. Прошлогодние темные плоды, будто подгоревшие на пожаре, то ли плавали, то ли лежали на поверхности пруда. С яблоньки свисали обрывки сетей…
Здесь было грустно и прохладно. Аня сидела на маленькой, вкопанной садовой скамеечке, думала и созерцала, как поэт Басё. Прыгнувшая лягушка много веков назад вывела японского стихотворца из задумчивости, и он создал первое легендарное хокку. За спиной Ани захрустели ветки порубленного крыжовника. Это тоже вывело ее из созерцательного состояния, но ничего хорошего она, в отличие от Басё, придумать не могла. Потому что к ней подошел Вилен Сергеевич.
Сейчас спросит…
- Не помешаю? - спросил Пафнутьев, и Аня угадала. - Заросший пруд, как у художника Поленова. Хорошо побыть одной или неторопливо побеседовать с интересным собеседником. Я вас, конечно, имею в виду под этим собеседником.
Он присел на самый краешек скамейки, рискуя свалиться в траву, ноги согнул и соединил как-то по-женски, но не современно, так даже в юбках женщины нашего времени уже не сидят.
- Вас, должно быть, побеспокоил детский крик, и захотелось тишины? - Аня почти физически почувствовала, как невидимыми щупальцами он стал мягко обнимать ее. Но это было отнюдь не сексуальное чувство, его интерес был в какой-то другой области.
- Нет, нисколько. Разве дети могут мешать?
- Не скажите, - усмехнулся Пафнутьев, - вот крыжовник, кажется, тоже никому не мешал… С удовольствием наблюдал за вашей работой. Вы красиво работали, Анечка. Просто профессиональный садовник.
- Я же дремучая провинциалка, Вилен Сергеевич. Грядки, прополки… Разве что гусей не пасла и быкам хвосты не крутила.
- Рассказывайте, рассказывайте, - засмеялся Пафнутьев. - А я вот знаю, что родители у вас люди интеллигентные. Отец, можно сказать, подвижник, известный краевед…
- Известный в нашем поселке, - поправила его Аня. - Но у нас там и всякая старушка всем известна, и всякую курицу все знают в лицо. Так что известность у него небольшая.
- Ну, а матушка у вас - личность и вовсе масштабная, - не сдавался Вилен Сергеевич. - Когда-то комсомольский вожак, задорный активист, человек с активной жизненной позицией. К сожалению, в наше время уже забытый, не востребованный обществом тип.
Аня вспомнила "активную жизненную позицию" матери в отношении своего мужа и усмехнулась.
- Вы собираете на меня компромат или досье? - спросила Аня. - Судя по всему, оно у вас уже достаточно пухлое. Только зачем вам это?
- Ну, вы скажете тоже! - Вилен Сергеевич попытался сыграть голосом легкую обиду. - Машу Гвардейцеву я знал по работе, когда она была еще комсоргом завода ЖБИ имени Серго Орджоникидзе. Мы встречались с ней на комсомольской конференции… Ну, вашему поколению это уже ничего не говорит. Для вас это пустой звук: партия, комсомол, съезд, конференция… Но вот будете дома, произнесите эти слова, и вы увидите, каким блеском и задором загорятся глаза Маши… Марии…
- Петровны.
- Марии Петровны Гвардейцевой… Хотя это тоже ее девичья фамилия… Вы сразу поймете, насколько она еще молода.
- А она и так еще совсем не старая. Она даже очень молодая.