"Сморчок" продолжал что-то говорить по поводу всеобщего сегодняшнего пофигизма, отсутствия идеалов, полной замены идей потребностями, а Грязнов краем уха слушал его и будто погружался в пучину уже привычной массовой газетной информации - все это было слышано и читано миллион раз, ничего нового.
Другое хуже - новый обыск не давал никаких результатов. Правда, случайно удалось обнаружить старую записную книжку Кокорина, пухлую и растрепанную, с несколькими сотнями фамилий и наверняка давно сменившимися телефонами и адресами. Листая ее, Вячеслав Иванович неожиданно наткнулся на уже известную ему фамилию Е. Е. Невской, проживающей в Ленинграде. Это, вероятно, та самая женщина, что звонила по поводу фотографии на телевидении. Значит, знакомство старое, книжке ведь лет десять, не меньше, на вид, во всяком случае. И она определенно подлежала внимательному изучению.
Не особо надеясь получить какую-либо информацию на этот счет от Зотова, Грязнов все же поинтересовался, не знакома ли ему такая фамилия.
- Невская? - Он покачал в раздумье рыжими своими лохмами и ответил отрицательно. Возможно, и слышал. Но - кто, что, не знает.
- Из Ленинграда, - подсказал Грязнов.
- Не могу сказать с уверенностью, - вычурно заявил Зотов, - поскольку баб у Вадьки всегда хватало. И в какой бы город он ни поехал в командировку, всюду имел возможность у кого-нибудь, как он говорил, разбить временный табор. Такой человек! - Рэм с укоризной развел руками. Похоже, что сам он похвастаться подобными успехами не мог, а оттого, как известно, и виноград зелен.
Грязнов же сразу понял, что эта Елизавета Невская может стать неплохой зацепкой. Ведь всего два звонка и было-то. И если даже близкий приятель ничего не знал о женщине, с которой Вадим, возможно, общался больше десятка лет, это говорило лишь о том, что сам Вадим не собирался их знакомить. Причины? Они могут быть разными. В том числе и достаточно серьезными.
Вот с такими мыслями Грязнов закончил обыск.
Зотов пообещал пошарить в компьютере в редакции, может, там что-то осталось. Если Вадим, конечно, вводил туда какую-либо информацию.
Рэма привезли домой. Грязнов попросил Саватеева подняться вместе с парнем в квартиру, убедиться, что там все в порядке, и извиниться перед хозяйкой за доставленные неудобства. Генерал для этого не нужен, хватит и капитана.
В КУПЕ "КРАСНОЙ СТРЕЛЫ"
- Саня, так ты решил с поездкой? - спросил Грязнов.
- Да, сегодня и отправляюсь. Командировка в кармане. Я имел в виду командировочные. Поэтому традиционный посошок не отменяется.
- Во сколько?
- Как обычно. Около полуночи. Вагон шестой.
- У меня кое-что имеется для тебя, значит, подскочу обязательно.
Этот телефонный разговор состоялся в десятом часу вечера. А в половине двенадцатого Турецкий с Грязновым сидели друг против друга в двухместном купе "Красной стрелы" и, пока не появился второй пассажир, немного выпивали и закусывали.
- Я тебе на дорожку небольшой сюрприз приготовил, - сказал Грязнов. - У нашего "сморчка" пробудилось нечто напоминающее совесть, и он выдал дневник Кокорина, который тот вел во время поездки в Штаты. Я полистал, но вижу, что это не по моей части. Скорее по твоей, Саня. Ты получишь много удовольствия от чтения.
- Загадками говоришь, - недоверчиво заметил Турецкий, ожидая подвоха. И был рядом с истиной.
Когда Грязнов торжественно протянул ему общую тетрадь, на лице генерала было написано торжество. Турецкий открыл ее - в одном, в другом месте, попробовал прочесть несколько фраз при не очень ярком вагонном освещении, хмыкнул и отложил дневник в сторону.
- У него что, не было с собой какого-нибудь ноутбука? - задал риторический вопрос Александр Борисович. - И что это за манера подражать классикам мировой литературы?
- Почему? - с улыбкой спросил Грязнов, довольный произведенным эффектом.
- А ты когда-нибудь видел хоть страничку текста, написанного Достоевским? Или Пушкиным?
- Не приходилось. А что?
- А то, что там черт ногу сломит. Не говоря уж о нормальном человеке. Хорошо, что этот наш хоть не гусиным пером писал… Задал задачку.
- Я, когда полистал, - продолжил Грязнов, - сразу понял, что у него в школе чистописание не преподавали. Но что-то понять можно. Вот тебе и развлечение на дорожку. И еще фактик для полноты картины: "сморчок" незнаком с мадам Невской из Питера. Хотя ее фамилия фигурирует в записной книжке Кокорина как минимум десятилетней давности. Подумай, что тут может быть за игра.
И Грязнов рассказал другу о событиях последних часов: исчезновении свидетеля, о его странном похищении, двух обысках в квартире Кокорина, закончившихся практически ничем. Турецкого в этом рассказе больше всего заинтересовало похищение, и он спросил, какие соображения по этому поводу у Славы.
- Вот, следи, - сказал тот. Он вынул из кармана свое удостоверение, держа двумя пальцами, ловко открыл его, сунул под нос Турецкому и, с легким хлопком закрыв, спрятал обратно в карман. - Ну, что успел увидеть?
- Вашу физиономию, генерал, при погонах! - радостно заявил Турецкий и тут же охладил пыл: - Такие фокусы мы с вами еще на юрфаке, если помните, умели демонстрировать. И соревновались, у кого ловчей получится. К чему демонстрация?
- Я показал это "сморчку" и спросил, таким ли образом ему предъявлял свои корочки похититель? Он даже восхитился: один, говорит, к одному. Он тоже успел разглядеть лишь физиономию при погонах. Вывод?
- Это был кто-то из наших? - "догадался" Турецкий.
- Или "соседи". Но зачем, если мы работаем бок о бок? Или у них уже и между собой конкуренция?
- Ну не будь таким наивным, Славка! А когда было иначе? Давно уж пора относиться к таким вещам спокойно. Шпиономания - это же конек контрразведки. Иначе они и гроша ломаного из бюджета не получат. А так как они давно уже привыкли загребать жар чужими руками, в данном случае, скажем, твоими, то и подход соответственный. Как он, не сознался?
- Ты имеешь в виду "сморчка"?
- А кого ж еще!
- Темнит. Но, думаю, пуганули его. Был в полной расслабухе.
- Однако дневник-то он не им отдал, а тебе. Значит, не так глуп, как представляется. И дневник этот ты пока, надеюсь, не внес в список вещдоков, да?
- Ты за кого меня держишь? - почти обиделся Грязнов.
- Извини, - улыбнулся Турецкий. - Речь о том, были ли тому свидетели? Ну когда он отдавал дневник тебе?
- С глазу на глаз.
- Вот и отлично. Пока я его не исследую от корки до корки, тишина в студии, никому ни слова. Ну? - Турецкий взглянул на свои часы: - Пора отвальную. Надеюсь, вы тут без меня что-нибудь сможете накопать.
- С тем же пожеланием, - Грязнов поднял стакан с остатками коньяка. - Кажется, на этот раз дорога у тебя будет спокойная. Я посмотрел на проводниц - слоны, а не бабы, с ними шуры-муры не заведешь. И к лучшему. Отдохни, почитай.
Турецкий свернул тетрадь трубочкой, сунул в карман пиджака и вышел из купе проводить друга. Они постояли на перроне возле вагонной двери под изучающим взором действительно мужеподобной проводницы, Турецкий выкурил последнюю папиросу, и наконец проводница пригласила отъезжающих занять свои места. Слава махнул рукой и пошел к зданию вокзала. А Турецкий вернулся в купе и, включив свет над головой, улегся, не раздеваясь, с тетрадкой в руках.
Вошедшая вскоре проводница - она была уже без громоздкого своего пальто и не казалась могучим изваянием, символизирующим незыблемость эмпээсовских устоев, - попросила билетик и деньги за постель. Отдав требуемое, Турецкий, придав своему голосу максимум проникновенности, которая, он знал, действовала на женщин среднего возраста и не награжденных господом чрезмерным интеллектом, попросил проводницу, чтобы она, по возможности конечно, не подселяла к нему второго пассажира.
Эту просьбу она встретила снисходительной и немного загадочной улыбкой, приятно расцветившей ее грубоватое лицо. Она выпрямилась, словно расправила плечи, и полностью перегородила широченными бедрами дверь купе.
"Батюшки!" - едва не охнул Турецкий, вообразив, на какие догадки подвиг он этот монумент.
- А если дамочка? - Она сказала это таким тоном, будто уже заранее была согласна на любые его условия. И при этом игриво щурила глаза, полагая, видимо, что это придает ей больше загадочности и шарма.
- Слишком дорогое удовольствие! - перевел все в шутку Турецкий. - А я хочу отдохнуть… почитать, подумать.
- Ну никогда не поверю, - повела она пышным плечом, - чтоб генералу - и дорого!
- Ну почему же генерал? - стал он зачем-то оправдываться перед этой жеманно мурлыкающей слонихой. - Я никакой не генерал.
- Да ладно, - простила его проводница. - А кого ж тогда другой генерал-то провожал? Они, генералы, полковникам ручкой не машут!
- Ах ты моя наблюдательная! Ах глазастая! - вырвалось у Турецкого. - Это ж надо! Все успела углядеть!
- Работа такая, - весьма двусмысленно ответила она.
- Это понятно… Но соседку тоже не надо. Лучше для начала дай-ка мне, дорогуша, парочку чаю, да покрепче.
- Вот сейчас закончу с билетами, и отчего ж, можно и чаю. Для начала. А вы бы все ж заглянули в служебное купе, вдруг понравится? Ну, пойду! - И снова игриво подмигнула с очень большим значением.
Прекрасно понял Турецкий, о какой попутчице была речь. Они, эти ловкие проводницы, нынче словно бандерши. Всегда готовы обслужить богатенького клиента, взыскующего дорожных приключений. И "случайная" попутчица сидит сейчас в служебном купе в ожидании вызова. Не вагон, а бордель на колесах. А что поделаешь, жить-то все хотят… Да ведь и она вполне искренно сказала: работа такая.
Конечно, никуда он не пошел. Лежал и читал, пока не вошла проводница с подносом, на котором стояли два стакана чаю в подстаканниках, лежали сахарные кубики и пачки с печеньем.
- Может, еще чего пожелаете?
Была она уже без куртки, в голубой форменной рубашке, подчеркивающей неуемное богатство ее бюста. В движениях ее чувствовалась своеобразная грация, живо напомнившая Александру Борисовичу сходные ситуации в прошлом, и, к слову, не таком уж далеком, когда превыше всего остального его привлекало в женщинах ощущение новизны, неожиданности и даже пусть некоторой комичности ситуации. Откуда-то проклюнулась шальная мыслишка: уж не себя ли на крайний случай имела в виду проводница?
- Зовут-то тебя как? - спросил Турецкий, подумав, что обращение на "вы" как-то не очень уместно.
- Ольга, - ответила она, опираясь о столик и глядя на него сверху вниз, - Оля.
- Я почему-то так и подумал… имя подходит. Присядь. А вы тут не боитесь?
- Чего? - удивилась она, садясь напротив и упираясь ладонями в мощные свои ляжки.
- Да вот хоть тот же генерал, которого ты видела. Он же из милиции. А вдруг и я из той же конторы. А ты мне… ну, предлагаешь попутчицу, скажем так. Не опасно?
- Я тебе скажу, родненький, - она качнулась к нему, - что как раз такой клиент больше всего интересуется, с кем ехать придется. А если ты ему вариант предложишь, иной так отрывается, что за его здоровье опасаешься. Чего ж не поглядел-то?
- А чего глядеть зря? Может, мне вот такие, как ты, по вкусу, а остальные не нравятся? Что скажешь?
- Хитер ты, генерал, да я больше не по этой части, поэтому отдыхай теперь, если сможешь.
- Это почему же?
- А потому, что у твоего соседа, - она показала большим пальцем себе за спину, - появилась попутчица. А он крутой мужик, видать. Так что лучше быстрей засыпай…
- Придется, - засмеялся он и, окинув еще раз взглядом ее фигуру, добавил: - Хороша! Для того, кто понимает…
Она, уже выходя, задержалась у двери, обернулась:
- Симпатичный ты мужик, хоть и генерал. Ладно уж, если спать не будешь, после Бологого, может, и загляну. Дверь-то закрой, а защелку - не нужно… А ты, поди, еще и хулиган? Ну-ну!
И царственно вышла.
"Ну вот тебе и приключение, господин особо важный, - хмыкнул Турецкий. - Значит, мужик ты еще симпатичный, и поэтому не должен быть эгоистом… Ты теперь просто обязан сделать этой Олечке приятное".
Попив чаю с печеньем, он собрался сходить в туалет - умыться перед сном. А заодно тянуло почему-то заглянуть, по ошибке естественно, в соседнее купе, чтобы увидеть, от чего отказался. Тем более что и дверь туда была открыта. А до Турецкого вот уже с полчаса доносился раздражающий женский смех.
Он так и сделал, заглянул в открытую дверь и тут же извинился. Но успел увидеть хозяина - явно поддатого крупного коротко стриженного молодца, выглядевшего, впрочем, вполне прилично - в белой рубашке с пестрым галстуком и такими же широкими подтяжками. Пиджак его болтался на вешалке. А напротив на диване устроилась худощавая брюнетка в больших притемненных очках. Это она смеялась так раздражающе-зазывно. Турецкий, как джентльмен, кивнул с улыбкой и пошел дальше, словно чувствуя на спине надменный взгляд "пассажирки". Подумал, что коленки у нее вроде бы и ничего, но вряд ли клиента может ожидать здесь что-то особенное, скорее всего, элементарный секс, больше напоминающий набор физкультурных упражнений, поскольку она - явная профессионалка. Они, эти дамы, и сексом предпочитают заниматься в очках, считая, что это придает больше таинственности. Или возбуждает, черт их разберет…
Нет, конечно, никогда не был снобом Александр Борисович, особенно в любовных делах, что тут говорить! И ни перед кем не хвастался своими победами на этом фронте. Единственное же, чего он не терпел, - это обыденности, преснятины. Каждый раз он ожидал какого-нибудь, пусть даже малого, открытия. А иначе все это действительно превращалось в какую-то гигиеническую необходимость. Вроде обязательной чистки зубов. И та голенастая брюнетка не вызвала у него ни малейших эмоций. А вот богатырская Ольга… Если, конечно, она не передумает, это может быть интересно со всех точек зрения - и прежде всего чисто зрительной: нечто яркое, могучее, кустодиевское. Как эти его знаменитые чувственные купчихи. А что, для кого-то они, возможно, были недостижимым идеалом!
Но все эти, в сущности, никчемушные легкомысленные размышления быстро отошли на второй план и позабылись, потому что, вернувшись в свое купе, Турецкий защелкнул дверь поворотом замка, но стопор не поднял - на всякий случай! - и снова завалился со своим дневником.
"Черт возьми этих писателей со всеми их эмоциями, сентенциями и прочей хренотенью, - подумал несколько минут спустя. - А ведь затягивает же понемногу. Будто ты наблюдаешь в замочную скважину за чужой жизнью. И видишь то, что тебе, в общем, хорошо известно, но почему-то совсем с другой стороны. И ты помимо желания как-то вдруг начинаешь принимать игру чужого воображения как нечто очень близкое тебе, как твою собственную, и тут тянет возражать: нет, брат, врешь, не прав ты, и так далее, и тому подобное. Но тебя уже затягивает дальше, а что там, на следующей странице? В новом круге жизни. В чужой судьбе. Ты начинаешь следить за отсутствующим действием, которым представляется этот неупорядоченный набор наблюдений. Есть какая-то притягательная, странная тайна в строчках, написанных чужой рукой. Особенно когда тебе уже известен финал этой трагической истории…"
Трудно было разбирать каракули. Но, как оказалось, интересно.
Кокорин писал не для потомков, а для себя. И это был, в сущности, не дневник в буквальном смысле этого слова, а нечто вроде записной книжки писателя, где отдельные наблюдения или факты просто фиксировались, и рядом - почти готовый текст, со своим сюжетом, с наметками характеров, с портретными зарисовками. Вероятно, как и большинству журналистов, автору дневника мерещились лавры беллетриста. Ибо слово любого, даже самого выдающегося журналиста - все равно однодневка, в то время как весьма средняя книжка писателя может претендовать на вечность. Ничего не скажешь, великая несправедливость судьбы!
И еще одна деталь несколько озадачила Турецкого. Дневник начинался как бы с полуфразы: "…И вот поэтому…" Это могло означать, что начало, если таковое имелось, было в другой тетради. Так сказать, предыдущей. А где она? Или где возможное продолжение? В общем, сплошные загадки.
Ковыляя поначалу от буквы к букве, от слова к слову и так далее, Турецкий каким-то самому ему непонятным образом втянулся в чтение, вошел в ритм писавшего, в его настроение, и вдруг почувствовал, что уже разбирается в тексте почти без труда. И тогда он вернулся к началу…
ДНЕВНИК ВАДИМА КОКОРИНА
"…И вот поэтому вспомнил также и рассказ о его развеселой поездке в "Париж и область", как было напечатано в командировочном удостоверении, выданном Валере Главным управлением московской торговли…
Он убеждал, хоть никто не верил, что та командировка возникла случайно. С любопытной преамбулой. Встретил однажды в ЦДЛ приятеля, который был в очень хорошо поддатом состоянии, так что даже лыка местами не вязал. Тот повис на шее: давай еще по сотке. Куда уж! Пристал. Дернули у буфетчицы Вали - с традиционным апельсиновым соком. Закурили. Потом взяли повтор и устроились в уголке, под витражом. Говорили, естественно, о бабах. О чем еще можно говорить двоим мужикам в хорошем состоянии? Вот и говорили. И тут Валерин приятель, про которого было известно только то, что он крутится в "пятерке"…"
…Этого Александру Борисовичу объяснять не нужно было. Речь шла о Центральном Доме литераторов, который некоторые доперестроечные посетители называли еще Домом культуры писателей и весело гужевались в Дубовом и прочих залах до полуночи. В начале девяностых писатели ходить туда перестали и появилась публика с толстыми кошельками. А "пятерка" - это Пятое управление КГБ, которое занималось исключительно интеллигенцией, которая есть, по выражению классика марксизма-ленинизма, не мозг нации, а говно, и аж до самого восемьдесят девятого года боролось поэтому с идеологическими диверсиями. Кстати, как показывает история, именно из писателей получались очень толковые стукачи. И кем был Валерин приятель, объяснять не надо.
"…После второй или третьей порции водка-сок приятель вдруг оборвал свои знойные речи и сообщил почти трезвым голосом: "А у меня сейчас этих баб до едрени фени! Хочешь, покажу?" Отчего не согласиться? "А в Париж на декаду хочешь с ними смотаться?" Ну это и по-трезвому-то из ряда вон! "Кончай травить!" А в ответ: "Я серьезно!" - и взгляд нормальный и без балды.
Валера и сам на шутки мастер. Так, чтоб погасить пустую тему, сказал, что у него и загранпаспорта-то нету. На что последовал немедленный ответ, что организовать его как два пальца… И через комиссию старых райкомовских пердунов проведут без возражений, было бы согласие. А чего не соглашаться? Ты меня разыгрываешь, а я - тебя. По рукам? Вдарили. Валера и не думал, чем должен будет потом заплатить за свое согласие.