Хотя, если быть перед собой откровенным, – а Игорь гордился умением взглянуть на самого себя объективно-критически, – ангина его даже обрадовала, потому что появился легальный повод увильнуть от работы. Работы, которая еще недавно захватывала его всего, а теперь вызывала неприятие и досаду. Внешне Игорь старался выглядеть таким, каким был полтора года назад, когда все начиналось: умненьким, слегка инфантильным, вышколенно вежливым вундеркиндом. И таким привычно воспринимали его окружающие: будто свет угасшей звезды. Но – звезда-то угасла. Лишь самые близкие ощущали происшедшие перемены. Может, потому так тяжело ему в последнее время общаться с той же Инной.
События в банке неслись все быстрее, и давно уже не по его воле.
Он напоминал себе самонадеянного старателя, решившего застолбить золотоносный участок, пробившись по бурной реке. И не сумевшего совладать со стихией. Стремнина подхватила лодку и неотвратимо волокла ее к водопаду, нарастающий грохот которого становился всё явственней.
Происходящее напоминало наваждение: ведомые неутомимым Рублевым, они двигались от надежды к надежде. Но ни одна из них не обернулась результатом. Они готовили реестры, выбивали долги, добросовестно рассчитывались с вкладчиками, а главная цель: возврат лицензии и возрождение банковского бизнеса, – не приближалась. И – все меньше оставалось веры, что это случится.
А, потеряв веру, Игорь утратил энергию, сам себе все больше напоминая воздушный шарик, из которого потихоньку выходит живительный воздух.
Последним, потрясшим ударом стал внезапный отказ западных кредиторов от вхождения в банковский капитал. Это оказалось полной засадой!
Впрочем, одного результата все-таки добились. После того как вдова Жуковича вступила в права наследства, "Магнезит" и, соответственно, акции "Юного коммунара" были, по указанию Рублева, официально переоформлены на президента банка, то есть на него. Хотя и это становилось отныне неважным: компания вместе с банком вот-вот перейдет в чужие руки. Полугодовой срок действия временной администрации центробанка истекал. И если "Возрождению" не возвращалась лицензия, оно тем самым обрекалось на банкротство. А после предательства "западников" надежда на возврат лицензии рухнула.
И не осознавать этого мог только Рублев. Упертый чудак даже в эти последние недели не думал о том, чтобы спасти хотя бы часть собственных денег. Будто трактор по бездорожью, он упрямо пер к своей, ему одному ведомой цели.
Через закрытые ворота брызнул свет фар. Очевидно, подъехал кто-то из банковских, чтобы подписать документы. Игорь в накинутой дубленке вышел на крыльцо. Купив участок, тесть не стал вырубать старые деревья. И огромные сосны постанывали под тяжестью навалившегося снега.
Кичуй нажал на пульт и поспешно вернулся в дом. Оставаться долго на февральском ветру было рискованно, – можно схлопотать воспаление легких.
Очень скоро он понял, что допустил оплошность: впустил в дом чужого. Приезжий затоптался в прихожей, не зная, в какую из дверей войти. Игорь поднял на всякий случай лежащую у камина кочергу, и в этот момент в комнату шагнул не кто иной, как Вячеслав Иванович Подлесный. По привычке Подлесный порыскал взглядом по комнате, задержался на длиннющей, изогнувшейся настороженно фигуре с кочергой в руке: – Очень грозно. Но – бесшабашно. Опять, похоже, охрану отпустил. Учишь вас, учишь. Ничего, что поздно?
– Чем обязан? – сухо произнес Кичуй.
– По делу я.
– У нас с вами отныне ни дел, ни общения быть не может. Так что извольте покинуть этот дом.
– Да уйду, конечно, – незлобливо согласился Подлесный. – Только сначала дело. Я ведь не по своей воле. Тебе привет от Рональда Кляйверса.
Он стащил кожаную, опушенную овчиной куртку, швырнул прямо на обувной ящик. – Не куксись, Игорь. Что было, то было, – непривычно мягко произнес Подлесный. – Банк ваш, он сегодня есть, но вот-вот и не станет. А жизнь-то дальше побежит. О ней думать надо. И о себе. Меня же вот едва не с неделю в египетской бутырке продержали из-за вашего остряка Лобанова. Еще и выволочку от шефа получил. И ничего, без злобы. Бывает, – переиграли. Что уж тут?
– Еще бы у тебя на нас злоба была! Хотя, говорят, у предателей особая логика. Если Кичуй стремился вывести Подлесного из себя, то своего добился, – кожа на скулах у того натянулась. Впрочем Подлесный тут же взял себя в руки: – Пустой это разговор, Игорь. А вот то, что просил передать Кляйверс, для тебя важно. Он сегодня с шефом встречался. В смысле – с Онлиевским. В общем, мне поручили с тобой переговорить. Потому я собственно здесь, хоть знал, что не обрадуешься… Арбитражный суд вновь принял заявление о банкротстве вашего банка. На этот раз от западных кредиторов. И решение об объявлении банка банкротом будет принято без проволочек – в ближайшие дни.
Давая время Кичую придти в себя, Подлесный приподнял стоящую на углу стола бутылку коньяка, не спрашивая разрешения, скрутил коньячную пробку, сдвинул вплотную рюмки и, словно поливая из лейки, ловко наполнил обе разом:
– Так что, помянем "Возрождение"?
Не дождавшись реакции от квелого хозяина, выпил залпом:
– А ты разве ждал другого?! Шеф разложил Кляйверсу всю ситуёвину. И – как умный человек, тот предпочел синицу в руках. В чем убедил и остальных. Как говорится, протрезвели– прослезились.
– М-да. Быдло, оно и на западе быдло! – рафинированный Игорь сквозь зубы матернулся. Потянулся к мобильнику.
– Тестю звонить собрался? – угадал Подлесный. – Погоди! Успеешь от молодухи оторвать. Я ж не для этого из Москвы по пурге гнал. Сначала не мешало бы тебе самому помараковать. Ты знаешь, что "АИСТ" ведет интенсивную скупку ваших долгов? Игорь пожал худым плечом: кто ж этого не знал?
– То-то. А шеф зря денег не бросает. Стало быть, уверен, что расходы окупятся.
– Смешно слышать – расходы, – со злостью прошипел Игорь. – За пять-десять процентов от суммы.
– А это тоже симптом. Раз люди отдают долг за бесценок, значит, изуверились в реальности возврата. Не один, не два, – десятками уступают долги. Считай, веяние. Все, стало быть, понимают, что банк скоро Онлиевскому перейдет. Вот и торопятся хоть что-то поиметь. Не уступил ему твой упертый тестюха целиком, так он теперь по кускам рвать станет.
– Ну, западники ему вряд ли хозяйничать позволят.
– Договорятся! – как о решенном бросил Подлесный. – Да и тебе-то что за дело, как они там меж собой тушу делить станут. Главное, что без тебя!
– К чему ты все это?
– К тому, что пора о себе подумать, – Подлесный придвинулся. – Давай без пионерских лозунгов. Много ты за эти полтора года от банка поимел?
– Я бы попросил, – тонкие ноздри Игоря затрепетали.
– Зажал, небось, тайком от тестя миллиончик-другой. Так?
– Да что ты себе позволяешь! – Кичуй от негодования побелел.
– Что? И того нет?! Ну, брат, ты лох. На таком деле и не разбогатеть. Ты ж Гуревичу больше передал.
– Разговор считаю неуместным. Благодарю, как говорится, за информацию… – Игорь сделал намекающее движение.
На Подлесный прощаться не собирался:
– Но теперь-то ты с чем остаешься? Не Рублев, а ты? Иван Васильевич – плохого не скажу, – но ведь совок! Из тех, кому на миру и смерть красна. Пусть не победит. Зато слава какая. Что до конца, один против всех стоял! После этого где хошь будет востребован. Да и легко ему в принципиальность играть, – за десяток лет с Второвым на пару наскирдовали "бабок" с избытком. Наверняка попрятал по кубышкам. А ты лично с чем?
– К чему этот странный разговор? – Игорь увел в сторону сузившиеся глаза. Подлесный бил без промаха.
– К тому, что пора подумать о себе! У тебя с Кляйверсом разговор по поводу кондитерского холдинга прошлой зимой был?…Отвечай. Я ведь от его имени действую!
– Если от его, то должен знать. Я отказался обсуждать. Там главным образом заинтересована "Марсле", чтобы захватить наш рынок. Просто выдавливают конкурента и на его же площадях гонят свой ширпотреб, а Россия лишается собственной кондитерки.
– А тебе не все едино?
Игорь негодующе вскочил.
– Ну-ну! – осадил его Подлесный. – Наслушались от господина Рублева о национальной идее, о возрождении промышленности. И что имеете? Я сам в свое время в КГБ за идею эту людские судьбы пополам рвал. И чем кончилось? Понадобилось – раздербанили страну. И меня не спросили. Продай кондитерку. – Что-с? – Игорь подобрался зло. – "Марсле" за нее сотню миллионов баксов дает. – Не схудится им? "Юный коммунар" в четыре раза дороже стоит.
– В теперешних условиях да еще чтоб деньги быстро отслюнявить, сотня – даже круто. Главное, что усвой: не продашь подобру, завтра "Юный коммунар" все равно достанется вместе с банком тому же Онлиевскому, и – уже он вместе с Кляйверсом толкнет. А ты останешься сидеть с голым задом. Зато весь из себя в патриотизме.
– "Коммунар" на мне! – сухо напомнил Игорь.
– Это формально. А фактически – куплен на банковские деньги. И все это знают. Или попробуешь увести? Как думаешь, долго после этого проживешь? А если продашь "Марсле", то и Онлиевский, и Кляйверс закроют глаза. Даже наоборот – прикроют. Им-то тоже выгода, чтоб кондитерку до начала банкротства продать. Иначе другие кредиторы вони на всю страну поднимут, делиться придется. Всем выгодно, Игорь. А уж тебе-то! За здорово живешь такие "бабки" срубишь! – Хорошо, – уныло кивнул Игорь. – Я попробую еше раз убедить Ивана Васильевича.
– И в очередной раз получишь дулю. Хотя бы потому, что холдингом этим командует его подружка с луженой глоткой. А уж она ложиться под "Марсле" не расположена. Хозяйкой-то вольготней воровать.
Подлесный искушающе придвинулся: – Да тут и размышлять нечего. Ситуация проста до примитива. Если ты не заработаешь на них, то кто? Просто подумай, кто?! Рублев? Хрена лысого! Сам потеряет и другим не даст. Хочешь с ним делиться по-родственному? Делись! Только сначала обеспечь, чем делиться. Глядишь, тот же Рублев, когда очухается, еще и ноги тебе целовать станет, что деньги ему сберег!
– Вот уж не станет! – Игорь представил тяжелый взгляд тестя и – поежился.
– А не станет, значит, тем более правильно сделаешь. Стало быть, бесполезно убеждать было. Ну, Игореха, такой шанец раз в жизни выпадает. Потом до пердячего возраста крутиться будешь, и десятой доли от этого не заработаешь.
Подлесный подлил себе коньяку, хлебнул жадно, придвинул рюмку Кичую. – Да не выйдет ничего! – в раздражении выкрикнул Игорь. – Как только Иван Васильевич узнает, он всю затею похерит. Такой кипеш на весь мир поднимет, что ни один "Марсле" себя запачкать не пожелает.
– Да с чего ему узнать-то раньше времени? – вроде как удивился Подлесный. – Компания на тебе. Болеешь и – болей. Тем временем и переоформим тишком. Никто и знать не будет. Когда на "Юном коммунаре" годовое собрание? Через неделю? За это время вы с "Марсле" и сделочку упакуете. К тому времени и банк банкротом объявят. И все срастется, – одним глотком Подлесный махнул очередную порцию и впечатал рюмку о стол, будто и впрямь скреплял сказанное печатью. – Ну, и мне за хлопоты пять… три хотя бы процента отдашь. Тоже пригожусь. Все-таки надо будет обеспечить силовую поддержку. Может, охрану. Так что?
– Тебе?! – Игорь скосился на Дерясинский портрет. Насупился. – Тоже, гляжу, образовался. В компаньоны набиваешься! И то верно – на подставных убийствах-то столько не заработаешь! Да ладно бы – на подставных! Короче! Не о чем мне с тобой, Подлесный, больше говорить. Как говорится, вот Бог, а вот порог. – Да не убивал я Андрея! – поняв, о чем подумал Кичуй, выкрикнул Подлесный. – Знаю, что Холина растрезвонила. Но не было меня там. Обозналась! Перекреститься могу! А если по существу, так не с чего тебе перед ним виновным себя чувствовать. Он Инку твою, считай, до последних дней дрючил – это как, по-товарищески?!
Выкрикнув это, Подлесный помертвел и расширенными глазами уставился в пространство.
Игорь обернулся. В проеме в домашнем халате стояла жена.
– Раскричались! – сквозь зубы проговорила Инна. – Дочь разбудите, кому потом ночью с ней сидеть?
Она уничижительно оглядела подрагивающее лицо ночного визитера. Коротко кивнула мужу:
– Пошли! Поможешь перепеленать.
Она вышла. Кичуй шагнул следом, захлопнул за собой дверь, с силой развернул жену: – Так это правда?!
– Правда, – ровным голосом подтвердила она. Предупреждающе подняла палец, пресекая всплеск эмоций. – Но сейчас это не важно. Так что ты надумал? Она показала на дверь, за которой остался Подлесный.
– А что я могу надумать? – поняв, что жена слышала весь разговор, Игорь возмутился. – Не пойду ж я против Ивана Васильевича.
Как-никак тесть!
– Да? А мы тебе кто?
– Не понял, – растерялся Игорь.
– Вот отныне твоя семья, – Инна кивнула на второй этаж, где спала малышка. – И о ней ты должен думать.
– Но ты-то знаешь, акции фактически принадлежат твоему отцу.
– А юридически – тебе! И кто сказал, что у нас на них меньше прав?
– Это ты так шутишь? – Игорь вгляделся в жену. – Или – решила проверить меня на вшивость?
– Отец сам свой путь выбрал. И семью тоже, – непримиримо объявила Инна. – Я по его милости свою порцию нищеты в юности хлебнула, пока он тут роскошествовал. А мама моя, после того как он ее променял на какую-то студенточку, до сих пор в Ростове копейки считает. Дочери своей такого не пожелаю. И теперь опять здрасте-пожалуйста, заново воспылал. Молодожен! – процедила она. – А с милой, как говорится, рай и в шалаше. Вот пусть там и милуются!
– Да не могу я! – в отчаянии выкрикнул Игорь. Спохватившись, глянул наверх и зашептал. – Ты понимаешь, что про нас говорить станут, если мы против собственного?…
– Остановишься на полпути, заклюют. И правильно сделают. Добьешься цели – расступятся с поклонами и – зауважают. Подлесный, хоть и подонок, но в этом прав: выигрывает тот, кто идет до конца. Ступай!
– С Подлесным-то под ручку? С убийцей. Как вспомню, что он Андрюшку!.. – Ты ж слышал – не убивал. Так что успокойся. Да и в нем ли дело? – Так он еще и проценты хочет, – Игорь показал на дверь.
– Побещай, пока сделку не оформишь. А там посмотрим, – Инна прищурилась. И стало ясно – не обломится пронырливому комитетчику отхватить влегкую денег из их семейного кошта.
Выпроводив Подлесного, Игорь Кичуй постоял на крыльце, жадно втягивая в себя колющий ветер. Как ребенок, боящийся идти в школу, желая заболеть, большими кусками глотает мороженое.
9
Внезапный отказ западных кредиторов войти в уставный капитал "Возрождения" и известие о том, что арбитражный суд вновь возбудил дело о банкротстве, Ивана Васильевича Рублева не то, чтобы не расстроило. Но – не потрясло. Настолько за эти месяцы привык он продираться через бесконечные завалы внезапных, сменяющих одна другую, преград.
К тому же на дворе стоял март двухтысячного года, и Россия жила предверием президентских выборов. В страну приходила новая власть, с которой у Рублева были связаны главные надежды на перемены.
Ивану Васильевичу уже довелось познакомиться с главой предвыборного штаба и.о. президента Бобровниковым. И тот заверил его в полной поддержке предложенных мер по реформированию российской экономики. Бобровников даже попросил подготовить тезисную записку относительно перспектив использования банка "Возрождение". После чего главные положения ее будут включены в предвыборную программу, которую исполняющий обязанности президента огласит в телевыступлении перед избирателями.
Записку эту Рублев шлифовал со всей тщательностью.
Заявив о взятии под государственный контроль крупнейшего банка, ставшего для многих в стране чем-то вроде последнего островка предпринимательской свободы, будущий президент, не оценивая критически политику своего предшественника, объективно заявляет новый курс – на поддержку "реального" бизнеса.
Это же стало бы и косвенным подтверждением готовности очистить экономику от засилия ненавистных населению олигархов. Что само по себе добавило бы в избирательную копилку уйму голосов.
В плане же долгосрочной перспективы все еще могучий инновационный банк способен стать пружиной, раскрутив которую можно начать структурные реформы в экономике.
Записку эту Рублев передал в администрацию через старого дружка и единомышленника – заместителя председателя Госдумы Ивана Серденко, у которого как раз намечалась встреча с Бобровниковым.
Серденко текст прочитал, одобрительно хмыкнул. Но сам больше надежд на успех связывал с изменениями в составе Госдумы. Предстояла обычная перед выборами торговля по поводу принятия неотложных законов и перераспределения комитетов. Потому поддержка фракций, интересы которых представлял Серденко, Кремлю была крайне важна.
– Продавим, – убирая в объемистый портфель рублевскую папочку, заверил он.
– Может, мне сразу с тобой поехать? – предложил Иван Васильевич. – Что-то уточнить на месте, подредактировать.
– Пожалуй, не стоит. У меня ведь другая тема с Бобровниковым, а уже в ходе торговли я ему выложу твою записку. Тогда и тебя высвистаю. Так что как поеду, предупрежу и – будь наготове. Товарищ, верь! – Серденко вздернул кулак. – Во что?
– Взойдет она, звезда пленительного счастья! – восторженно продолжил Рублев.
– Не, проще. Мы их уделаем!
Спустя неделю в лучшем своем костюме Иван Васильевич стоял перед Мананой Осипян, которая с одежной щеткой в руке в очередной раз придирчиво осматривала его. Непривычный к жесткому воротничку свежей рубахи Рублев то и дело нервно поводил шеей и, помимо воли, косился на часы.
В администрацию Ивана Васильевича должен был бы сопровождать президент банка. Однако Игорь Кичуй, к сожалению, вот уж десяток дней как свалился с тяжелой формой пневмонии.
– Прекрати же нервничать! – прикрикнула Манана. – И не верти головой, как жирафик . – Колет!
– Новости – колет ему. Привык в джемперах. Все под юношу косишь. Уже и костюм носить разучился. Во время беседы тоже собираешься дергаться? Кстати, не вздумай там по своей мальчишеской привычке нос теребить. Узнаю – оторву.
Она перехватила очередной его взгляд на часы. Свела вместе густые брови:
– Успокойся же, Ванечка. Он всего час как выехал. Пока свое обговорят! Давай-ка я тебе еще валерьянки капну.
На самом деле Манана мандражировала не менее его. И пыталась скрыть волнение за бесконечными поглаживаниями да одергиваниями.
Иван Васильевич, продолжая мерить шагами комнату, выглянул во двор и поморщился. Внизу, возле банковской машины, с мобильником у уха расхаживал Денис Лобанов, очевидно, вызванный Мананой. Мнение свое о Лобанове Рублев изменил лишь частично. Да, он оказался неправ, подозревая того в предательстве. Но нахрапистость, с какой Лобанов вытянул из банка за оказанную услугу сто тысяч долларов, так необходимые на иные нужды, подтвердила, что в главном он не ошибся. Деньги – вот единственный символ веры этого человека. Потому решение Осипян взять Лобанова на фабрику Иван Васильевич не одобрил.
Впрочем, это уже была не его епархия.
Рублеву послышался звонок, и он быстро отошел от окна. Нет, опять показалось!