Отец уехал, и все пошло своим чередом. Но обида не забылась. Когда отец снова вернулся и стал расспрашивать его о житье-бытье, он бухнул: "Без тебя мы живем лучше". Отец каким-то пересохшим голосом спросил у матери: "Твоя работа?" - "Нет, - сказала мать. - Но недаром говорится: устами младенца глаголет истина. И с нею нам, думаю, надо согласиться". Отец долго молчал. Наконец сказал: "Ну что ж… Быть по сему…" Больше отца он не видел.
Вдвоем с матерью прожили недолго. В квартире поселился чужой человек, отчим. Человек этот, пока приходил в гости, к нему, Степке, относился с особым вниманием, был щедр на хвалу, разговаривал с ним уважительно, как с равным. Но едва обосновался в отцовской комнате, как вся его уважительность куда-то подевалась. Стоило по обыкновению встрять в разговор взрослых, как на лице отчима появлялась мина недоумения. А вскоре он холодновато-вежливо стал внушать, что дети должны знать свое место. Пожаловался матери. Она молча погладила по голове. Он понял: заступаться не будет.
Взрослые отделили его от себя. Одиночество было для него невыносимо. Тем более, что дружба с ребятами никак не складывалась. Он был меньше ростом, слабее своих сверстников, в разных играх оказывался на последнем месте и мириться с этим не мог…
Отчима он возненавидел тихой, неубывающей ненавистью. Изобретал всяческие способы досадить ему. Но отчим был неуязвим. Испачкал его брюки мазутом - пятна пришлось выводить матери. В другой раз во время обеда в тарелку отчима незаметно опустил две таблетки от бессонницы. Думал, что отчим заснет прямо за столом. Но ничего такого не случилось. Плотно пообедав, выкурив папироску, отчим завалился на диван, и только тут его сморил сон. Он спал почти до вечера (дело было в выходной день), встав, сказал, что прекрасно отдохнул.
Чувство мести, наверное, осталось бы неутоленным, если бы… Он заметил, что отчим, в отличие от матери, как-то очень уж бережно относится к деньгам. В день получки он садится за стол, разглаживает цветные бумажки ладонью, раскладывает - рубль к рублю, тройку к тройке… И что-то благодушно мурлычет себе под нос. Затем часть денег отдает матери и всегда морщится, когда она небрежно сминает в руках пачку, остальные опускает во внутренний карман пиджака и аккуратно застегивает пуговицу.
Пиджак обычно висел на стуле. И он, Степка, надумал украсть все деньги, потом посмотреть, что будет с отчимом. Утащить деньги ничего не стоило, но в последний момент он испугался и взял лишь одну пятерку. Изорвал ее и выбросил в мусорный ящик. Пропажу отчим, кажется, не обнаружил. После очередной получки извлек из кармана пиджака уже три пятерки. И вот тут отчим завопил: "У меня теряются деньги! Кто взял?" Удивленная мать принялась его уговаривать, посмотри, мол, лучше, сам засунул куда-нибудь. "Такого со мной не бывает! - кричал отчим, - Деньги украли. Кто?" И впился злым взглядом в его, Степкино, лицо, схватил за плечо, резко повернул: "Ты?" От стыда и страха его прошиб пот, подкосились ноги. Неизвестно, что бы с ним было, но выручила мать. "Не смей так говорить! - закричала она гневно, подбежала к буфету, выдернула один из ящичков, опрокинула на стол. Среди пуговиц, брошек, каких-то квитанций были и деньги, небрежно скомканные бумажки. - Это что? - кричала мать. - Это не деньги? Всегда тут лежат. Открыто. В этом доме воров нет!" Отчим пытался что-то говорить, но мать расплакалась и слушать его не стала. А утром отчим ушел со своим чемоданом.
Можно было радоваться. Но на душе было тошно и скверно. Надо было бы во всем покаяться перед матерью, но он не осмелился, потому что мать долго была не в себе. И вина перед нею давила на сердце.
Без отчимовой зарплаты жить стало туговато. Мать устроилась на работу, а его отправила в деревню, к бабушке. Там, в деревне, он стал учиться в школе. Память у него была цепкая, все разом схватывал и быстро запоминал. Бабушка не могла нарадоваться на внука.
Все вроде бы наладилось, но очередная беда уже подстерегала его. Бабушка заболела и скончалась. Пришлось возвращаться в город, а у матери новый муж. Снова надо было жить под одной крышей с чужим человеком.
Эти воспоминания начали тяготить его. Поднялся с дивана. Пришло утро, электрический свет, горевший всю ночь, стал тусклым, безжизненным. Он выключил лампочку, пошел умываться. Из туалетного зеркала на него глянуло малознакомое лицо с синими кругами под глазами, набрякшими веками. Вылил на себя не меньше ведра холодной воды. Но легче от этого почти не стало. Голова тупо гудела, по телу пробегали мурашки.
Пришел Тимофей Павзин и принялся за уборку. Неуклюжий, до глаз заросший бородой, он с сопением подметал пол. Мокрый веник оставлял на крашеных половицах грязные полосы. Степан брезгливо перешагивал через них, словно боялся запачкать домашние туфли на белой войлочной подошве. В окно, сквозь желтеющую листву старого тополя, ударило солнце, и от яркого света его особенно грязным, затасканным казался пол, неумело подметенный Тимофеем.
Приходили и уходили люди. Надо было готовиться к похоронам. Его о чем-то спрашивали. Он отвечал, возможно, и невпопад. От него отстали. Лишь Тимоха, угрюмый и больше обычного почерневший, никуда не ушел. Хорошо, что он тут, рядом.
- Тяжело мне, Тимоша. Видит бог - тяжело.
- Теперь уж что… Ты бы выпил. Полегчает.
- Бесполезно. Я знаю. Внутри ничего, кроме изжоги, не остается. Ты будь со мной эти дни, Тимоша. Ты как брат мне. Даже лучше. Уеду я отсюда. Этот дом и все, что в нем есть, тебе оставлю. И работать на свое место определю.
Тимофей громко засопел, шмыгнул носом и, торопливо столкав мусор в угол, вытер руки о штаны.
- Налью я тебе и себе, а?
- Налей. Но мне самую малость.
Из кармана своей брезентухи, висевшей в прихожей, Тимофей достал бутылку, крепкими желтоватыми зубами сорвал жестяную пробку.
- У Клавы брал?
- Ну.
- Что она?
- Спрашивает. - Тимофей достал из буфета две рюмки. - Зайти хотела.
- Сейчас ей тут делать нечего! - ощутив внезапный прилив злости, сказал Степан.
Тимофей полез в холодильник искать закуску, глянул в окно.
- Вон милицейские валят. Кажись, сюда рулят.
- Ты разливай, разливай, Тимоша. Нам с тобой на них глядеть нечего.
Наполнив рюмки, Тимофей покосился на дверь и торопливо выпил. Одной рукой вытер губы, другой толкнул бутылку за холодильник. Эх, Тимоня…
- Налей себе еще. И бутылка пусть на столе стоит. Экий ты… - Степан сел верхом на табуретку, поставил локти на стол, стиснул виски.
Скрипнула калитка, простучали шаги в сенях. Степан хотел было выйти навстречу, дернулся, но, передумав, остался сидеть на месте, все крепче стискивая ладони. Алексей Антонович и второй, незнакомый Степану сотрудник, упитанный, рыхловатый, вежливо поздоровались, разделись в прихожей, сели в отдалении от кухонного стола. У Алексея Антоновича лицо было серое от усталости, нос заострился. Второй, одетый как-то очень уж просто - мягкая фланелевая рубашка и серый в крупную клетку пиджак, - выглядел бодрее, во всяком случае незаметно было, что не выспался, свежо розовело лицо, светло голубели глаза, вслушивались на голове мягкие волосы, дремала на губах слабая улыбка.
- Извините, Алексей Антонович, выпиваем. Мочи нет. Вы же знаете, я даже на охоте к зелью этому прикладывался редко. Но сейчас… Не вина - отравы бы выпил.
- Не поддавайтесь, Степан Васильевич… Горе этим не зальешь.
- Эх, Алексей Антонович, и вы, дорогой товарищ…
- Зыков. Следователь прокуратуры Зыков, - запоздало представил Алексей Антонович.
- Со стороны оно, знаете, видится иначе. - Степан поднял рюмку, выпил, сморщился. - Тьфу, гадость. Не буду больше. Себе, Тимофей, если хочешь, наливай. Вам, товарищи, не предлагаю. Понимаю… Что-нибудь обнаружили?
- Обнаружим, Степан Васильевич. Будьте уверены! - сказал Алексей Антонович.
- Надеюсь.
- У нас есть несколько вопросов. - Алексей Антонович выразительно глянул на ссутулившегося над рюмкой Тимофея. - Поговорить надо.
- Говорите. Это мой друг. И вчера мы целый день были вместе. Расстались за несколько минут до этого.
Алексей Антонович недовольно пожевал губами, но Зыков, опережая его, сказал:
- Это даже лучше, что застали вас вместе. Где вы были днем?
- Окунишек ловили. Тут есть недалеко озеро. Алексей Антонович знает.
- Во сколько возвратились в поселок?
- На часы не смотрел. Думаю, около семи. Как, Тимофей?
Тимофей молча кивнул головой.
- Пришли в поселок - потом что?
Вопросы были простенькие, спрашивал Зыков с доброжелательной улыбкой, и все же Степану трудно было вести этот разговор, хотелось, чтобы они скорее ушли, оставили их вдвоем с Тимохой.
- Потом - ничего интересного для вас. Промокли. У меня в запасе бутылка была. Позвал Тимофея. Чай сварили.
- Сколько времени сидели за чаем? - спросил Алексей Антонович.
- Может быть, час, полтора. Потом пошли в больницу.
- Вера Михайловна часто задерживалась в больнице? - спросил Зыков.
- Часто.
- Вы каждый раз ее встречали?
- Нет, конечно. Когда из тайги возвратишься - рад добраться до постели. Алексей Антонович знает, что значит ходить по хребтам да распадкам.
- В этот раз вы не устали?
- Не очень.
- Но промокли, замерзли - так?
- Ну, ясно! - Неотвязный этот Зыков со своей улыбочкой все больше не нравился Степану.
- А на улице шел дождь, было холодно, но вы все-таки пошли.
- Да.
- Вы кого-нибудь встретили по дороге? - успел вставить вопрос Алексей Антонович.
- Как будто нет. - Степан потер пальцем лоб. - Ты не помнишь, Тимофей?
- Не встретили, - буркнул Тимофей.
- Так вы вместе шли?
- Вместе, конечно, Алексей Антонович. Тимофею до больницы со мной по пути. У больницы с ним распрощались.
- Сколько же времени вы пробыли в больнице, Степан Васильевич?
- Несколько минут. Вера оделась, и мы пошли.
- И снова никого не видели?
- Нет, Алексей Антонович.
- М-да… - разочарованно подытожил Алексей Антонович. - Извините, Степан Васильевич.
Он поднялся, одернул китель. Встал и Зыков. Спросил:
- Почему все-таки пошли встречать жену?
- Да так… - Степан отвел взгляд в сторону.
- Заранее, утром, например, вы не уславливались о встрече?
- Мы никогда не уславливались заранее. Вера заканчивала работу в разное время.
- Значит, вы пошли просто так. Или была причина? - Зыков, кажется, не собирался уходить.
- Ну, была, была, - с раздражением сказал Степан. - Но это личное. Это никого не касается.
- Что личное, а что нет, сейчас решить нелегко, - заметил Зыков. - Не лучше ли разобраться вместе?
Алексей Антонович уже оделся, нетерпеливо посмотрел на часы. С неохотой Степан поднялся, принес листок бумаги, найденный вчера в кармане Веры, брезгливо держа его пальцами за уголок, подал Алексею Антоновичу, повторил:
- Это личное.
- Мы не злоупотребим вашим доверием, - сказал Алексей Антонович, без интереса пробегая текст записки. - Положитесь на меня. - Прочел еще раз, более внимательно, нахмурился, знаком подозвал Зыкова.
Со вчерашнего дня память Степана хранила текст записки, написанной стремительным рваным почерком.
"Вера, я здесь. Нам необходимо встретиться. Мы должны поговорить и выслушать друг друга. В половине девятого жду тебя в павильончике автобусной остановки. Виктор".
- Когда вы нашли записку? - спросил Алексей Антонович.
- Вчера вечером.
- Вы знаете, кто такой этот Виктор?
- Знаю… Виктор Николаевич Сысоев… - Степан произнес это имя вяло, но сразу же почувствовал, что оно ненавистно ему; подстегнутый ненавистью, заговорил быстро, торопливо, словно боялся, что не успеет всего сказать: - Мой бывший друг. И Верин… Она его когда-то любила. Да. А он… Себя одного любил. Зачем сюда заявился - догонять упущенное? Не будь этой записки, я бы не пошел за Верой. И все было бы иначе.
XIII
Жизнь шла своим чередом. Радуясь теплу, на улице играли дети, на лавочках возле палисадников судачили о чем-то старушки, во дворах хлопотали домохозяйки. Из лесу возвращались грибники с полными ведрами рыжиков. Взгляды людей встречали и провожали Алексея Антоновича и Зыкова. Они были средоточием неутоленного любопытства всего поселка. Алексею Антоновичу было приятно это внимание и молчаливое ожидание. Он все полнее осознавал значительность дела.
- Что вы скажете о записке? - спросил он у Зыкова.
В ответ Зыков неопределенно пожал плечами. Это могло означать и "ничего особенного", и "поживем - увидим", и многое другое. Странная манера у Зыкова.
Пожмет вот так плечами или улыбнется, а ты гадай, что у него на уме. Работу делают одну, но Зыков все вроде бы особняком держится, идет по какой-то ему лишь видимой тропке. Ясно же, что записка может приобрести большое значение. Не может не понимать этого Зыков. А если все-таки действительно не понимает? Хорошо, что пошел с ним к Минькову. Какой-то внутренний голос подсказал, что надо идти.
Навстречу им с пустой кошелкой медленно шествовала Агафья Платоновна. Зыков еще издали приветливо помахал рукой, поздоровался.
- Мы к вам, Агафья Платоновна.
- А я в магазин собралась. Ну не беда, идемте.
- Мы, собственно, не лично к вам. В гостиницу определиться надо бы.
- Жить тут собираетесь? Ничего не нашли, значит.
- Места-то в гостинице есть?
- Без малого пустая. Приехал вчера один постоялец, а больше-то никого нет.
- Он еще не уехал?
- Утром хотела проведать, а гостиница на замке. Ушел, должно, куда-нибудь. Да вы не беспокойтесь. Ключи у меня запасные есть. Открою.
- Вы, Агафья Платоновна, идите по своим делам, а мы посмотрим, может быть, постоялец вернулся, и гостиница открыта. Вчера он встречался с кем-нибудь?
- Да нет. Носа никуда не высовывал. Записку со мной Вере Михайловне отправил. Господи! - вдруг спохватилась Агафья Платоновна. - Про Верочку-то голубушку я ему ничего не сказала. Нет, постойте… Когда Верочку подымали, я его как будто видела. Или приблазнилось мне? Наверно, приблазнилось. Обеспамятевшая была.
Алексею Антоновичу хотелось уточнить эту деталь - видела или не видела, - но Зыкова интересовало иное.
- Он, этот постоялец, бывал здесь и раньше?
- Нет, не бывал.
- Вы, Агафья Платоновна, могли и запамятовать - людей к вам приезжает много.
- Такого не запамятуешь. Дерганый какой-то. И табачище палит - за артель мужиков.
- Это плохо. И Алексей Антонович, и я - некурящие, - с вполне серьезной озабоченностью сказал Зыков.
- Я ему скажу, чтобы поменьше дымил. Ну, вы идите, я чуть погодя подойду. В магазин мне надо, хлеб вышел. У Клавки могла бы взять, ее магазин поближе, а не хочу. Видеть ее не желаю.
- Чем она вас так обидела? - спросил Зыков.
- Меня-то ничем. Степку она охмуряла. Теперь, небось, радуется, что Верочки нету. Ну идите, идите, я быстро.
Она пошла, по-утиному переваливаясь с боку на бок. Зыков постоял, что-то соображая.
- Алексей Антонович, мне хочется побеседовать с этой продавщицей.
Алексей Антонович пожал плечами - делай, как знаешь. Его самого все больше занимала записка. Надо будет хорошо прощупать ее автора.
Гостиница была на замке. Алексей Антонович посидел на ступеньках крыльца, дожидаясь Агафью Платоновну. Пригрелся на солнышке, расслабился, отдаваясь отдыху. Он был очень чувствителен к недосыпанию. Для него ночь без сна - следующий день потерян, и голова не своя, и руки, ноги отваливаются. Но сейчас большой, необоримой усталости не чувствовал. Боль в коленях была тоже терпимой. Надо выдержать, не потерять боеспособности до завершения дела. А там… Он был уверен, что за этим обязательно воспоследуют перемены в его судьбе. На первых порах ему и нужно-то не очень многое - выбраться из этого района, выйти, как говорится, на оперативный простор, а уж там он сумеет показать: есть порох в пороховницах!
Хорошие это были мысли, приятные, он даже пожалел, что от них пришлось отвлечься. Пришла Агафья Платоновна, отомкнула дверь. Достаточно было взглянуть на кровать, чтобы установить - Виктор Сысоев здесь не ночевал. Постель была не разобрана, не измята. Можно было допустить, что он ушел вечером к кому-то в гости, там заночевал и сегодня в пустую гостиницу возвращаться не торопится. Но это допущение Алексей Антонович отбросил. У него появилось чувство, какое бывает у рыбака, подсекшего крупную рыбину.
- По какому документу вы его зарегистрировали?
- Господи, да я же его совсем не записала. Забыла. Совсем забыла.
- Вы меня удивляете, - холодно сказал он. - Вам что же, неизвестен установленный порядок?
- Известен, а то как же. Оплошала. Но беда небольшая, возвернется - запишу.
- А если не вернется?
- Портфель-то его вон стоит. А с чего у вас о нем такая забота? - вдруг всплеснула руками, ахнула. - На него думаете? А я-то, я-то, старая дура!.. Записочку передала, его конфетами угощалась. О господи!
Алексей Антонович приблизился к ней вплотную, сердито предупредил:
- Не вздумайте об этом сказать еще где! Ясно вам? Не вздумайте, говорю!
- Молчу, - осевшим голосом сказала Агафья Платоновна, - молчу. Мы понимаем. Господи, какая же я безголовая! - Она всхлипнула, тихо запричитала: - Не добрую весточку, погибель в руки Верочки вручила. И чуяла ведь сердцем, что не благо творю…
- Я вас очень прошу помолчать! - Алексей Антонович открыл портфель. В нем была чистая рубашка, электробритва, полотенце, зачитанная книга. Ничего интересного. Поставил портфель на место, еще раз предупредил Агафью Платоновну: - Никому ни слова.
Торопливо вышел. У Сысоева, чтобы скрыться, времени было больше, чем достаточно. И все же есть кое-какие возможности перехватить преступника. Первое, надо позвонить в отдел, дать указание произвести негласную проверку всех автомашин, идущих отсюда в город. Второе, попросить городских товарищей установить местожительство Сысоева и, если он проскользнет здесь, задержать его в городе.
XIV
- Мне бы сигарет, симпатичная. - Зыков стоял у прилавка, улыбался Клаве. - Мне бы хороших сигарет, славненькая. Чтобы с фильтром, чтобы коробка блестела.
Клава ответила на улыбку, лукаво повела бровью.
- Чего захотел! Придется покурить папиросы.
- Не для себя нужны. Люблю угощать друзей-приятелей. Сам не курю, потому что здоровье не позволяет.
От смеха у Клавы запрыгали кудряшки, кокетливо выглядывающие из-под белого чепчика.
- А видно, что изболел, бедняга. И чем это, интересно, жена откармливает.
- Секрет фирмы, - важничая, сказал Зыков. - Но ради вашего мужа могу и поделиться.
- Мужем еще обзавестись надо.
- Сложно, что ли, ясноглазая? Вам-то! Стоит свистнуть - набегут, знай выбирай.
- Боюсь свистнуть-то: побегут - расшибутся или друг другу ноги оттопчут.
- А вы тихонечко, чтобы не все слышали. Лучше всего - на ушко.
- И все-то ты знаешь!
- Что поделаешь, профессия знать обязывает.
- А что за профессия? Или опять секрет?
- Секрета нет - следователем работаю.
В глазах Клавы на миг метнулось беспокойство, невольным жестом она одернула халат, но сказала ровным, ничего не выражающим тоном:
- А, слышала: ночью приехали убийцу ловить.