- Сейчас не подведет. Каждый может ошибиться, Фрэнк. Каждый может оплошать. Но лев, Фрэнк, прыгает только один раз.
И она протянула негру кулак с тем, что крепко зажато было в нем.
Гул последней, генеральной репетиции.
Как жаль, что у жизни нет последнего, генерального прогона. Прогнал бы - и посмотрел, что ты сделал не так, где можно подправить, где укоротить, где стереть грязь, где подлатать дырки. И жить начистоту, набело, с блеском, без сучка без задоринки. Как говорил дирижер Вилли Ферреро - эти слова любил цитировать Миша Вольпи: "Хм, господа оркестранты, давайте сразу играть во второй раз".
Люди. Лица людей. Сколько лиц людей, Господи, промелькнуло мимо меня в эти фантастические полгода, пока я… Стоп, машина, задний ход. Не думать о том, что все это в последний раз. Ты еще выкарабкаешься, Алка. Ты еще придумаешь ход конем. Беспроигрышную ходульку. Ты…
- Башкирцева! На сцену! Прогон! Пошел оркестр! Освещение! Где красные софиты?! Саня, красные софиты! Быстро! Она в этой песне курит, и дым у нее должен быть красный! Саня! Не спи!
Не спи, Саня. Не спи, Леха Красный. Не спи, Раиса. Не спи, синий Фрэнк. Не спи, девочка Джессика. Не спите, все ребята, кто сегодня репетирует со мной, а завтра будет выступать. Жизнь - это всегда последний концерт. Последний.
Господа, давайте сразу играть и петь в последний раз.
"Ночь светла. Над рекой тихо светит луна… И блестит серебром голубая волна. В эту ночь при луне, на чужой стороне, милый друг, нежный друг, вспомни ты обо мне!.."
Песня русских эмигрантских кафе. Песня русской тоски. Песня ностальгии. Песня любви - от чужбины до чужбины.
Канат. Не бойся. Я покажу им всем кузькину мать. Они все завтра увидят меня в деле. Да, я сяду в тюрьму, но сяду за дело, а не за выдумку. Я перестреляю их всех, сволочей, завтра прямо на концерте, со сцены, из своего замечательного "Титаника", со страху подаренного мне Беловолком.
Не пори ерунду, Сычиха. Не сходи с ума. Никого ты не перестреляешь. Выстрели лучше поросенку в нос.
"Ночь светла… над рекой тихо светит луна…"
- Стоп! Еще раз эту фразу!..
Я расстреляю всех со сцены, и ринусь за кулисы, и ты там уже будешь меня ждать, и по лестницам, через черный ход, мы вывалимся на улицу, и сядем в "вольво", и хлопнем дверцей, и… Куда увезет нас железный шарабан?! До чего мы успеем доехать?! До первого поста ГИБДД?!
"В эту ночь при луне, на чужой стороне…"
Черный Фрэнк за моей спиной гудел басом. Глубокий тон, басовая струна. Подземный гул. Какие-все таки эти черномазые музыкальные. Как латиносы. Какой все-таки прелестный мужик. Интересно, сколько ему лет? Негры - люди без возраста, у них морды всегда молодые. На черном фоне не видно морщин. "Милый друг, нежный друг…"
И Джессика у него классная девчонка. Какие у нее ярко-зеленые, пронзительные глаза. Просто как крыжовничины! Кого-то напоминают…! "Вспомни ты обо мне…" Вспомни… Вспомни… Кого?..
Бэк-вокал тихо завывал. Оркестр был деликатен как никогда. Я, в кровавом свете красных софитов, подняла над скорбно наклоненной головой согнутую в локте руку с дымящейся сигаретой, бессильно уронила. Я вспомнила.
Такие, точно такие глаза я видела у той девочки с курицей, что спасла меня от верной гибели в том вонючем подвале у Белорусской. Две зеленые крыжовничины. Два изумруда-кабошона.
Сигаретный дым овевал меня, окутывал свадебной фатой. Я стояла на сцене, уронив голову на грудь, сигарета дымила и уже обжигала мне пальцы.
До меня доехало, что я тоже стою на этой сцене с закрытыми зелеными глазами.
В зеленых мягких канадских контактных линзах, заказанных мне Юрой Беловолком, моим продюсером.
Потому что у Любочки Башкирцевой, мать ее за ногу, были тоже, провались все на свете, зеленые глаза.
- Миша! Миша! Распой меня сегодня как следует!
- К роялю!
Она видела себя в зеркало. Зачем Беловолк навешал в студии так много зеркал. Какой-то самостриптиз. Видишь себя впереди, сбоку, сзади, сверху и снизу. Башкирцева-стерео. Ты сегодня Башкирцева в последний раз.
- Любочка, еще раз, пожалуйста, этот пассаж - до верхнего "до"! Шире рот раскрой! Шире! Будто у тебя между зубов палочки вставлены!
Алла раскрыла пасть до отказа. Прокатила голос вверх-вниз, как по американской горке.
- Мишенька, ну как?..
Вольпи послал ей воздушный поцелуй, подняв руку от клавиатуры.
- Люба, тебе нет равных!
"Если понадобится, Беловолк сделает третью Любу. Он же делатель звезд. Он ушлый. Он мастерюга. Он уже наблашнился". Мысли метались зло, рвались, как тучи на ветру.
Продюсер не вошел - ворвался в студию. На ходу впивался взглядом в часы на запястье.
- Люба, одеваться! Одеваться, дорогая! Все черное, поняла?.. Все черное, как всегда! Короткое платье от Юдашкина, то, широкое, чтобы ножки все на виду, черные туфли на высоких каблуках, и длинный черный плащ!
Алла оперлась локтем о черную лаковую крышку "Стейнвея". Миша Вольпи перебирал клавиши. Алла обернула лицо к Беловолку и тихо спросила:
- Юрочка, а можно я надену на мой "Карнавал" то самое алмазное колье?.. Ну, знаешь его, да?.. Я уже надевала однажды… Мне кажется, оно очень пойдет к этому черному платью.
- Ты права. - Он пристально посмотрел на нее, будто увидел впервые. - Это будет последний аккорд в твоем…
"Проклятье. Заключительный аккорд все равно сыграю я".
- В твоем сегодняшнем блестящем имидже. Изабелла уже ждет. Она сама займется твоим гримом. Марину я отпустил. Белла классный визажист. Ее макияжу нет равных.
Когда я швырнула в сумку, с которой отправлялась на концерты и на гастроли, черные туфли на каблуках-ходулях, зазвонил мой сотовый. Я схватила его, как хватают ежа голой рукой.
- Да?!
- Хэллоу, Долли. Как вы, примадонна? Вы готовы? До или после концерта? Или…
- Катись в задницу, гнусный папарацци. Ты так хочешь славы. Ты ее получишь. Но не тем концом. У меня все готово для тебя.
- За "задницу" я вам еще набавлю, так и быть. Итак, опосля торжества высокого искусства?
- Не потеряемся.
Я резко надавила на зеленую кнопку "Take off". Меня трясло. Эстрадное волнение?! Гори все синим пламенем. Еще раз распахнуть сумку. Проверить, все ли на месте. Туфли. Платье. Плащ. Термос с горячим кофе с коньяком. Бутерброды с паюсной икрой. Пистолет. Косметичка. Кошелек. Пачка "Danhill". Тюльпан.
Алмазное колье моталось на шее. Холодило голые ключицы. Я сжала в пальцах острый золотой цветочек, усыпанный инистой алмазной пылью. Вольпи уже уехал - он хотел еще заехать домой до концерта. Изабелла мыла руки после макияжа. Беловолк уже ждал меня в машине.
Когда я спускалась в лифте вниз, у меня в голове билось лишь одно: я классно стреляю и попадаю в пятачок поросенка с тридцати шагов. С тридцати. С тридцати.
Когда они уже мчались по Садовому, Алла глянула на Беловолка, сидящего за рулем, строго и сурово, как владыка на подданного.
- Ну, что еще?.. Забыла дома что?.. Теперь уже поздно, девочка.
- Заедем в Рязанский переулок. Я забегу на две минуты в один дом. Мне… нужно.
Беловолк, не отрывая прищура от дороги, усмехнулся.
- Бывший хахаль, что ль, там какой живет?.. На Любин триумф пригласить хочешь?..
- Да, представь себе, ты догадался. Хочу напугать человека. Шутка ли, сама Башкирцева, к нему в занюханную комнатенку, и с контрамаркой в руках на свой вечер. В штаны можно наложить от счастья. Я люблю сюрпризы, Юра.
- Будь по-твоему.
Покруглив в машине около трех вокзалов, обогнув Казанский, они нырнули в тихий Рязанский переулок.
- Останови здесь. Я быстро.
- Я потакаю твоим капризам, а этого делать нельзя.
Алла выскочила из машины. Пошла к дому, не оборачиваясь. Беловолк, опустив ветровое стекло, курил, ссыпая пепел из окна машины на теплый асфальт. Первое апреля. Все шутят и разыгрывают друг друга. Солнечный день. В Москве пахнет разогретым камнем и тополиной смолкой.
Они обнялись так крепко, что, казалось, еще миг - и они раздавят друг друга, хрустнут, ломаясь, их ребра.
- Ты… ты…
Нет ничего, кроме "ты". Все слова кончились.
- Ты… придешь?..
- Как я могу не прийти?..
- Он… тоже придет. Я выстрелю в него.
- Не сходи с ума, Алла. Не глупи. Не надо стрелять. Дура. Курица моя. Я отберу у тебя пистолет. Ты ведь не умеешь стрелять.
Опять объятие. Опять губы, накладывающиеся на губы, и задыханье - от невозможности перелить свою жизнь в другого.
- Я не выдержу. Меня загнали. Все, Канат. Все. Надо кончать со всей этой историей.
- Вся история только начинается, Алла. Мы же встретились с тобой. Это наше начало. Все остальное - гиль и чепуха.
Она смотрела на его темное, раскосое лицо, на лоб в царапинах морщин, в смоляной огонь узких глаз, полных любви.
- Даже если меня посадят в тюрьму?..
- Не посадят. Тебя оправдают. А если посадят - я сяду вместе с тобой. Ведь это я виновник всего. Я один виноват во всем. Ты разве не поняла?..
Она стояла, тесно прижавшись к нему, слыша, как гулко колотится его сердце под старой сэконд-хэндовской американской рубахой. Ее руки лежали у него на плечах. Осторожно она погладила невесомыми пальцами его широкую азиатскую скулу.
- Нет.
- Это я придумал сделать Тюльпан. Это я, в конце концов, заставил Цырена его выковать. По своему рисунку. Это я задумал убить им свою жену. Зло рождает зло, Алла. Понимаешь, из зла вырастает зло. Как цветок - из семени. Я задумал сделать зло, и вот оно покатилось по миру, заиграло. И все вовлеклись в его круг. Я один виноват. Если наказывать и сажать в тюрьму, то одного меня.
Она припала головой к его груди. Вдохнула запах масляной краски, пинена, скипидара. Она уже накупила ему масляных красок и холстов. На это у нее ума хватило. Первая заповедь художника: художник, рисуй.
- Мне показалось, однажды на улице, на перекрестке, я видел свою жену. Я испугался. Убежал. Я не хочу больше видеть ее. Я люблю тебя.
- Меня нельзя любить. Все кончено со мной. Приходи сегодня на концерт. Послушаешь, как я пою.
Она с трудом оторвалась от него. Достала из кармана, всунула ему в руку контрамарку. Не оглядываясь, пошла к двери. Проходя мимо Медузы Горгоны, мазнула ее пальцами по гипсовому лицу.
Когда они с Беловолком, развернувшись в Рязанском переулке, проезжали мимо "Парадиза", Алла заметила у входа в ресторан двух девочек. Девочки как девочки, лет по одиннадцать-двенадцать, обычные девочки, если бы не… Она наметанным взглядом схватила все сразу. Высокие каблуки (туфли, видимо, у матерей из шкафов стащили). Причесочки "под взрослых". Неумело, вызывающе-ярко намазюканные губы (чтоб, как фонари, было видно издалека). Юбочки до предела коротки - попки наружу, как у фигуристок. Нет, не в этом было дело. Мало ли какой прикид тинейджеры на себя сейчас пялят! От девочек исходил внятный, хорошо знакомый Алле душок порока: купи-продай, поедем с тобой, дяденька, куда, к тебе или ко мне?.. лучше к тебе, мы и вдвоем можем, с подругой… это будет ненамного дороже…
Маленькие шлюхи. Алла, это же маленькие шлюшки. Твои сестрички. Тебе крупно повезло. Давай.
Она сделала Беловолку знак: остановись. Он непонимающе вытаращился на нее, но притормозил машину. Алла подбежала к девчонкам, вызывающе зырящим направо-налево, старательно ловящим "мужчинку", желательно - бизнесмена, крупного тунца, а не командировочного с жалкой парой сотен рублей в дырявом кармане. Богатенькие клюют на них, таких совсем еще маленьких. Богатенькие любят сладкое. Клубничку. Нежное мясцо молоденьких устриц. Особенно если их сбрызнуть лимонным соком.
Девочки уставились на незнакомую красивую женщину, подбежавшую к ним, задыхаясь. Одна из девчонок наконец узнала ее. Крашеная губка отвисла в изумленном вздохе.
- О-е-о-о-о-о!.. твою ж мать… Лиззи, так это ж Люба Башкирцева, не соврать… Она!..
- Ой, здравствуйте, Люба! - Вторая девчонка, с обесцвеченными белыми патлами, что трепал апрельский теплый ветер, прижала тоненькие пальчики ко рту. - Какая прелесть!.. А что это вы тут делаете?.. А мы вот…
Вторая смущалась больше. Первая выглядела понаглее.
- А мы вот тут воздухом дышим! Местечко бойкое! Интересно тут! - Она оглядывалась вокруг, пытаясь, несмотря на то, что к ним подошла сама Башкирцева, не упустить добычу: а вдруг как раз в это время на них с подругой и клюнут.
- Девочки, - выдохнула Алла, и ее горло сдавило внезапной судорогой жалости. - Девочки, у меня к вам просьба. У меня сегодня большой концерт в Колонном зале. Если меня убьют, вот… Передай это, отнеси это по адресу… там указано…
Она толкнула в руку первой, с жирно накрашенными губками, бумажку - записку с адресом. Девчонка оторопело сжала записку в худеньких пальцах.
- Как это вас убьют?.. Вы что это?.. На вас что, покушение готовится?.. А, до чего интересно-о-о!.. - Ей все было интересно. - А вы отстреляйтесь!..
- Боюсь, не успею, профессионалы будут работать.
- А как мы узнаем?.. ах да, по телику… А если не убьют?..
- Если не убьют, - улыбнулась Алла, - порвите и выкиньте. Вы все равно не знаете этого человека, которому записка. И никогда не узнаете.
Она повернулась и побежала к машине. Беловолк уже нервно гугукал сигналом, нетерпеливо призывая Аллу: пора ехать, опоздаем, зачем тебе эти уличные шалавы, этот люмпен, людское отребье. С причудами звезда у меня. Ну, из низов вышла, к низам все равно и тянет.
* * *
Если голос вдруг охрипнет -
Глотку водкой полечу!
Если милый вдруг отлипнет -
Загуляю, как хочу!
Частушка
Это был концерт концертов. Это был ее триумф.
Потрясающий, колоссальный триумф.
Она выделывала на сцене что хотела. Только что не ходила колесом. Она пела как никогда. Она прыгала и плясала, приседала с микрофоном в руках и порхала на цыпочках, корчила хулиганские рожи - и внезапно в полумраке, состряпанном осветителями, ссутуливалась над столом с одинокой рюмкой и с сигаретой в руках - бедная, жалкая, нищая, старая эмигрантка. И снова взрывалась пучком цветных искр, снопом праздничного салюта, выделывала голосом чудеса, орала, шептала, бормотала слова любви, единственные и интимные, выкрикивала в лицо залу всю правду, которую людям больно и стыдно слушать. И тут же гладила голосом людей по склоненным головам, в нежном выдохе изливала на них со сцены всю любовь, о которой не говорят - молчат и поют.
Да, Алла Сычева, так уж получилось. Ты оказалась певицей милостью Божией. Ты оказалась гигантским талантом. Так все сошлось. Беловолку дико повезло. Ай да девочка с улицы, которую он подобрал. Расковырял грязную ракушку, всю в иле и тине, а там - розовый жемчуг. Если б таланту в тебе было хоть на грош меньше - ты бы не стала Любой Башкирцевой, и твой сегодняшний триумф не был бы таким сияющим, полным и безусловным.
Ты оказалась лучше Любы Башкирцевой.
"Ах, шарабан мой, американка…" Она пела эту знаменитую Любину песню, отплясывала, задирала в канкане ноги выше головы, кокетливо заворачивалась в черный плащ. "Шарабан" ее просили петь и раз, и два, и три. Три одних и тех же "биса" - на это была способна только superstar.
Москва не помнила таких оваций эстрадным певцам. Зал орал, хлопал, визжал, руки метались над головами людей, как белые стебли цветов. Букеты летели к Аллиным ногам. Она выходила кланяться и выходила, а аплодисменты все текли и текой рекой, все взрывались и взрывались. И она все пела и пела. Она уже устала от "бисов", а народ все аплодировал ей, все вызывал ее, и яркий свет рампы заливал ее фигурку в черном коротком платье, и брильянтовое колье на груди нестерпимо сверкало, и черный плащ волочился за ней по полу, как за средневековым магом или рыцарем.
- Лю-ба!.. Лю-ба!.. Лю-ба-а-а!.. Браво-о-о-о!.. Би-и-и-ис!.. Еще!.. Еще!..
Она улыбалась, кланялась, прижимала руки к груди, посылала публике воздушные поцелуи. "Еще, еще, так вот кричали мне мужчины, какое ненавистное прошлое рабочее словцо". Черные налаченные локоны на щеках вымокли, развились. Пот тек с нее градом. Убегая за кулисы отдышаться, она утирала лицо, шею и руки полотенцем, что протягивал ей смеющийся от радости помреж.
- Люба, ура, ведь это триумф!.. У нас в России сейчас больше нет такой блестящей певицы, как ты… Это настоящее шоу, на высшем уровне… Мы продадим этот "Карнавал" в Голливуд, в Карнеги-холл, куда угодно, вот увидишь…
Она поклонилась еще раз. Зал неистовствовал. Она убежала за кулисы - теперь уже совсем. "Пусть хоть голоса сорвут - больше не выйду!" Подтанцовщики и подпевалы толпились восторженно за кулисами вокруг нее.
- Что, козлятки-ребятки, полный кайф?.. все по кайфу, оттяг капитальный!..
- Да уж, Любка, показала ты всем…
Мелькнуло в толпе бэк-певцов улыбающееся лицо синего Фрэнка. Вон и Джессика. Милая мулаточка. До чего зеленые глазки. А вот и ребята-рокеры, здорово они ее выручили во втором отделении. Правильно Беловолк сделал ставку на молодежь - рок их родной язык, и с молодняком надо говорить на их языке. Ну ведь и она не старуха, ха! Сколько лиц… какая толпа… Какой стыдный пот течет по лицу все время, как жарко мне, скорей бы на воздух, скорей бы куда-нибудь вон отсюда…
- Попей, - Беловолк протянул ей термос с горячим кофе. - Ты же умираешь от жажды. Как ты вытянула все эти "бисы", не пойму. Практически это третье отделение. Ты на сцене уже четыре часа. Больше!
- Марафон, танцуем без перерыва, - тяжело дыша, бросила Алла и припала к термосу. - Ф-фу, горячее! А холодненького ты ничего не захватил?
- Если тебе дать сейчас холодненького, дура, двустороннее крупозное обеспечено. Пей это! О, вот и наши друзья, - продюсер показал белые вставные зубы, - здравствуйте-здравствуйте, дорогие мои!.. Григорий Андреич… Бахыт… Риточка, мое почтение, вы, как всегда, неотразимы…
Алла оторвалась от термоса. Как это здорово, что она ливанула в кофе слишком много коньяка. Ударило в голову, отлично.
Ее глаза скрестились с глазами Риты Рейн.
- Ну что, переодеваться? - спросила она Беловолка, не сводя глаз с Риты. - Или ехать на банкет прямо в эстрадном наряде?
- Езжай так, не напрягайся, дай только я с тебя плащ сниму, - Беловолк шагнул к ней, осторожно снял у нее с плеч черный шелковый плащ, - тебе идет это платье.
Зубрик кашлянул. Алла продолжала смотреть на Риту. Рита - на нее.
На ее грудь. Алмазы на черном. Ее алмазы - на груди этой потаскушки.
- Куда едем, Юра, - Бахыт сделал нарочито бодрый голос, - где отмечаем сногсшибательный успех нашей изумительной, неподражаемой Любочки? - Он нахально подмигнул Алле. - Какой ресторан сняли? "Арагви"? "Пекин"? "Вольф"? Или что покруче?