- Конечно. Если ты меня уговариваешь, значит, ты считаешь, что я могу поступить и так, и этак, могу поехать, могу отказаться, могу подумать и снова согласиться. Ты это брось, - строго сказал Денисов. - Я вот чего пришел…
- Ну?! Я слушаю.
- Где я живу, ты знаешь…
- Знаю. Что дальше?
А то дальше, что жена у меня дома остается. Отрыть бы надо жену-то… когда занесет. Такая вот просьба. - Денисов поднял голову и в упор посмотрел на начальника. - Так как?
- Ну и паникер ты, Денисов! Ну, паникер! Посмотри в окно - снег-то кончается! Луна в окно смотрит! Звезды ясные!
- Не знаю, может, и луна в окно смотрит, а может, кто фонарь за луну принял. Не о том я… Я вот что… Если засыплет мою-то… отрыть надо. Потому сама не сможет. С крышей нас всегда заносит. С трубой. Ты небось уж и забыл, как это бывает, потому запиши себе на бумажке-то… На всякий случай. Я понимаю, у вас тут без меня хлопот будет, но ты все же запиши.
- Хорошо, Денисов. Не беспокойся. Управление в снегу оставим, а жену твою вызволим.
Денисов молча поднялся, как-то раздумчиво подошел к двери, потоптался, будто хотел еще что-то сказать, но, так и не сказав ничего, вышел. На секунду в комнату из темноты ворвалось холодное облако снежинок, но дверь захлопнулась, и снежинки осели, растаяли.
- Я вас слушаю, товарищ Левашов. - Начальник энергично вышел из-за стола и протянул руку.
- Вы, оказывается, помните меня…
- Что вы! - начальник всплеснул ладошками. - Ведь мы на острове. Людей не так уж много, а тех, кто постоянно пользуется услугами железнодорожного транспорта, я знаю наперечет. Вас я запомнил по тому совещанию, помните? Когда несколько наших проводников оказались замешанными…
- Помню. Из вашего разговора я понял, что рейс на Тымовское не отменяется? - Левашов пристроился у теплой батареи.
- И не отменится.
- Поезд выходит точно по расписанию?
- Да. Выходит. А вот будет ли он идти по расписанию, сказать трудно. Заносы.
- Сколько будет пассажиров?
- Около двухсот.
- Купированных вагонов в составе много?
- Не то два, не то три. Я могу уточнить…
- Не надо. Все билеты, конечно, проданы?
- Есть билеты.
- И общие, и плацкартные, и купейные?
- Да. Знаете, товарищ Левашов, мне хочется спросить у вас, зачем все эти… чисто наши сведения? Но я не решаюсь… - начальник виновато улыбнулся.
- В поезде едет один… один нехороший человек. Мне нужно его найти. Вот я и хочу знать, среди скольких пассажиров придется искать. Оказывается, из двухсот. Я хочу знать, трудно ли ему будет уехать этим поездом, если он билета заранее не купил. Оказывается, уехать легко. Он подходит к кассе и берет билет. Допустим, вот вы, человек, хорошо знающий порядки на железной дороге, решили скрыться от правосудия… В каком вы вагоне поедете?
- Я?! Хм… Я бы не поехал поездом. Я бы… ушел в подполье. Да, думаю, что это было бы лучше всего.
- А если бы вам все-таки нужно было уехать? Причем именно поездом, поскольку ни на чем другом уехать вы не сможете?
- Если я правильно понимаю психологию… нехорошего человека, как вы выражаетесь, - начальник в задумчивости подергал себя за усы, почесал подбородок, поудобней уселся в кресле, - думаю, что он будет стремиться произвести хорошее впечатление и в то же время постарается, чтобы его видели поменьше… Если он не ограничен в средствах…
- Он не ограничен в средствах, - Левашов начал терять терпение.
- Тогда, разумеется, он, то есть я, поехал бы в купейном вагоне.
- Я тоже, - сказал Левашов, поднимаясь.
- Ну что ж… Счастливого пути. Надеюсь, вас не затруднит позвонить мне как-нибудь и сказать… и сказать - правильно ли я понимаю психологию нехорошего человека.
- Скажите, вы знаете бригадира поезда?
- Да, разумеется! В свое время мы с ним…
- На него можно положиться?
- Как на меня! - заверил начальник.
Выйдя, Левашов остановился на лестничной площадке. Состава, стоящего внизу, он не увидел. Только размытые контуры вагонов шевелились при слабом свете задыхающихся в снегу лампочек. А дальше - взбудораженная темнота, наполненная снегом и воем урагана. Где-то совсем рядом загнанно и сипло кричали невидимые паровозы, из занесенных динамиков изредка доносились отдельные невнятные слова - диспетчер пытался отдавать какие-то распоряжения.
Где-то совсем рядом, вокруг вокзала, жил большой город, и две сотни его жителей собирались этим вечером в дорогу. Левашов не мог не подумать о них, стоя на железной площадке, нависшей над перроном, не мог не подумать о человеке, которого ему предстояло найти.
Виталий решил выпить кофе. Не потому, что ему так уж хотелось этот кофе, вовсе нет. Просто ему понравилась сама мысль - а не выпить ли мне чашечку-другую крепкого кофе, черт возьми! И он, подняв голову, закрыв глаза от ударов снежинок, не торопясь поднялся по ступенькам ресторана. Ему страшно хотелось вбежать, захлопнуть за собой дверь и побыстрее сбросить промерзшее нейлоновое пальто, жесткое и гремящее, как жесть. Но поступить так - значило уронить себя в глазах тех невольных свидетелей, которые, возможно, наблюдали за ним.
В вестибюле Виталий брезгливо отряхнул снег, сдал пальто гардеробщику, заодно купил у него пачку сигарет. Правда, в кармане у Виталия лежала едва начатая пачка, но, господи, купить у старика за полтинник сигареты, которые стоят тридцать копеек, - это кое о чем говорило.
Остановившись у большого тусклого зеркала, Виталий скучающе скользнул взглядом по женским коленям, а потом, так и не посмотрев на самих женщин, на их лица, поднялся на второй этаж.
Большие черные глаза, длинные бархатные ресницы - в этом было что-то девичье. Но молодые морщины на лбу все ставили на свое место. Они придавали его лицу выражение скорбное и оценивающее. Они говорили о его превосходстве над этими людьми, погрязшими в мелких и ничтожных делах. И костюм его говорил, и манеры тоже говорили, не умолкая говорили, визжали, кричали, пищали о своем хозяине запонки, рубашка, туфли, галстук…
Единственно, с чем Виталию не повезло, так это со ртом. У него был маленький бескровный рот. Похожий на щель, он постоянно менял форму, размер, выражение. Верхние и нижние края этой щели жили как-то самостоятельно, и каждая кривилась как хотела. Но зато зубы у Виталия были в порядке, и он смеялся охотно и громко. Его шумный смех тоже кое о чем говорил… Вы только посмотрите, как легко и беззаботно я смеюсь! Я даже не очень-то забочусь о том, чтобы мой смех был благозвучным. Согласитесь, человек, который может смеяться так искренне и откровенно, так радостно и беззаботно, - хороший человек.
Кофе Виталий мог выпить и внизу, в гастрономе. Отличный свежий кофе, но выпить его в гастрономе, стоя, одетым… Нет. И Виталий с наслаждением прихлебывал из граненого стакана серую холодную бурду, наблюдал за приготовлениями оркестра и за девушкой у окна. Девушка должна была почувствовать, что парень, с которым она пришла сюда… Она достойна гораздо большего. И, кто знает, не сложись все так вот грустно и неудачно, она сидела бы с Виталием, и как им было бы хорошо!
Виталий безнадежно улыбнулся девушке, и, уловив момент, когда она повернулась в его сторону, взглянул на часы, и поискал глазами официанта. Но, едва только заиграл оркестр, он подошел к их столику, извинился перед парнем и пригласил ее. Девушка покраснела, растерялась и… поднялась.
Некоторое время они танцевали молча, одни во всем зале. Потом Виталий задал вопрос, ответ на который он уже знал.
- Это, - он показал глазами куда-то в зал, - ваш муж?
- Нет, что вы! - быстро ответила девушка.
- Нет?! - изумился Виталий. - И вам… интересно с ним?
- Да как вам сказать… В общем-то…
- Все ясно. Вы его терпеть не можете.
- Ну что вы… Это, пожалуй, слишком.
Виталий почувствовал вдохновение. Разговор шел так, как ему хотелось, позиции определились.
- Вы часто бываете здесь? - спросил он, закончив поворот, во время которого как-то уж очень нечаянно коснулся ее.
- Нет, что вы! Первый раз. Он пригласил и…
- И вы пошли?
- Так уж получилось.
Девушка оправдывалась, а большего Виталию и не нужно было. Теперь он мог спокойно уходить, тем более что времени у него оставалось в обрез.
- А где вы бываете часто? - спросил он, улыбаясь смутно и неопределенно, словно смотрел в витрине на вещи, которых ему никогда не купить.
- В пирожковой… Знаете, возле Дворца спорта…
- Ну вот и все… Наше с вами время кончилось. Благодарю вас. Мне пора.
- Вы уходите?
- Я уезжаю, - сказал он горько. - На полюс холода - в Тымовскую долину. Дела. Серьезные, неотложные… небезопасные. Ну да ладно, - и, словно бы отбрасывая печальные и неуместные мысли, добавил: - Я не спрашиваю, как вас зовут… Вы мне скажете, когда мы встретимся. Возле Дворца спорта. Хорошо? Мы встретимся с вами совершенно случайно, хорошо?
Девушка кивнула, когда они уже шли к столику. На парня Виталий больше не взглянул. Он положил на блюдце монетку за кофе и, кивнув девушке, направился к выходу. Через весь зал, по узкой ковровой дорожке, высокий и таинственный, провожаемый взглядами…
- Эй, кореш! - неожиданно громко окликнул его парень. - Подойди сюда на минутку.
Виталий еще издали улыбнулся девушке и подошел, внезапно ощутив, как часто застучало сердце. Он почувствовал опасность.
- Скажи мне вот что, - парень смотрел на него раздумчиво, будто решая для себя нечто важное. - Тебе никогда не били морду в ресторане?
- Да нет, как-то обходилось…
- Странно, - медленно проговорил парень, вертя в пальцах пустую рюмку. - Очень странно. Ну ладно, иди. Иди-иди, я больше тебя не задерживаю.
Виталий пожал плечами, недоуменно посмотрел на девушку, повернулся и пошел, невольно убыстряя шаги и чувствуя, как вдруг вспотела ладонь, сжимающая ручку саквояжа. Ему страшно хотелось обернуться, чтобы узнать, не идет ли парень за ним, но он сдержался. Уже выходя из зала, аккуратно закрывая за собой дверь, он все-таки оглянулся. И перевел дух - парень остался сидеть. А окончательно он пришел в себя на улице, когда огни ресторана исчезли в снегопаде.
В тот самый момент, когда Виталий танцевал с незнакомой девушкой, очень пожилой человек по фамилии Арнаутов стоял, упершись тяжелым морщинистым лбом в холодное оконное стекло. Он долго смотрел на плавающие в снегу фонари, на размытые пятна окон, на медленно передвигающиеся по улице огни тягача. Стекло приятно охлаждало лоб, и Арнаутов прикрыл глаза. Порывы ветра по ту сторону окна создавали приятное чувство безопасности. Где-то люди пробирались домой, где-то мерзли шоферы в своих не очень-то утепленных машинах, прятались за торосы застигнутые врасплох рыболовы…
Арнаутов на какую-то секунду представил себя там, за окном, беспомощно барахтающимся в снегу, и зябко поежился. Он плотно задернул шторы, будто отгораживаясь от бурана, и снова сел, опустив руки между колен.
- Ну? Ты долго убиваться-то будешь? - спросила жена. Она все это время стояла в дверях и терпеливо ждала, пока он взглянет на нее. Старик вскинул клочковатые брови, и на мгновение под ними сверкнули маленькие синие глазки.
- Ну? - снова сказала она. - Ничего же не случилось! Не случилось ведь!
- Может, случилось, а может, и нет, - голос у Арнаутова был низкий, со слабой хрипотцой.
- Нельзя же быть такой тряпкой! Нельзя ведь!
- Хх, - усмехнулся Арнаутов. - Когда-то надо ею стать, тряпкой-то… У меня это получилось сегодня.
- Перестань. Это от погоды. Буран, упало давление… у тебя уже было такое.
Арнаутов с усилием поднял голову, вскинул брови, и где-то там, в глубине, она опять увидела его глаза.
- Каждый раз это бывает по-разному… Раньше я бесился, бежал куда-то… А теперь прошло… Все это ни к чему. Бесполезно.
- Может, ты просто устал? - Жена пыталась если не успокоить, то хоть как-то расшевелить его.
- Возможно, - протянул он безразлично. - Мне уже не хочется…
- Чего не хочется?
- Все зависит от того, как повезет, а остальное… - он махнул рукой, - остальное так…
- Брось говорить глупости. Возьми себя в руки.
- Я возьму или меня возьмут… Так ли уж это важно теперь… Главное, что я буду в руках.
- Да можешь ли ты сказать наконец, что произошло?! - Жена подошла к нему и села рядом.
- Мне лучше уехать. Хоть на неделю.
- Куда?! Ты смотри, что делается на дворе!
- Вот и хорошо, - сказал он спокойно.
- Что хорошо? Что же тут хорошего?! Раздевайся и ложись. Никуда я тебя не пущу. Тебе нужно выспаться. А утром поговорим.
- Хх, утром… Нет, - проговорил он тихо, и она сразу поняла, что в этом негромком, протяжном "нет" завязнут все ее доводы и уговоры. Он уже произнес слово "уехать", и теперь его не остановить. - Нет, - повторил он громче и тверже.
Жена сидела растерянная и подавленная, с пустыми глазами, постепенно набухавшими слезами. Руки бессильно лежали на подоле, между некрасиво расставленными ногами. Она опустила голову, и ее лицо как-то сразу постарело. Обвисли губы, щеки, набрякли глаза. Слезы капали из них, не касаясь щек.
Через пять минут Арнаутов стоял одетый, с небольшим чемоданчиком в руке, и от всей его высокой тощей фигуры веяло решимостью.
- Если все будет в порядке, я через неделю вернусь. В крайнем случае - дней через десять.
Он вышел, ничего больше не прибавив.
Жена постояла еще немного, медленно опустилась на ящик с сапожными щетками и, уткнувшись лицом в полы своего пальто, заплакала, уже не сдерживаясь.
Лина могла легко отказаться от этой поездки. Она понимала, что командировка в Тымовское вызвана не столько заботой о пользе дела, сколько будущей отчетностью - в конце первого квартала заведующий методическим отделом Дворца пионеров должен будет доложить о проделанной работе в отдаленных районах острова. И едет она только для того, чтобы Василий Васильевич мог с полным правом произнести фразу: "А кроме того, наш товарищ выезжал в Тымовское…" И все. Она напишет отчет о командировке, будет рассказывать о встречах с вожатыми в школах района, о методических советах, которые она им дала, и так далее. Было что-то в этом нехорошее, нечестное, будто она совершала подлог, все о нем знали, но договорились не замечать его, называть как-то иначе. И все-таки Лина согласилась на поездку, потому что ей порядком надоело сидеть в отделе, возвращаться вечером в пустую квартиру и смотреть по телевидению передачи об уловах рыбаков, добыче шахтеров, нефтяников, лесорубов. И еще она оправдывала для себя поездку тем, что, оставшись в отделе, принесет пользы не больше.
Она подошла к зеркалу и, скрестив руки на груди, оперлась плечом о стену. Рассматривала себя спокойно, почти насмешливо. Из деревянной рамы зеркала на нее смотрела молодая женщина с чуть раскосыми глазами и прямыми темными волосами. Ей шли брюки, которые она надела в дорогу, толстый красный свитер, и она знала об этом.
- Стареем, девонька, стареем, - проговорила она вслух, глядя прямо себе в глаза. - И никуда нам от этого не деться, и нет этому конца, и продолжаться это будет каждый день, и даже каждую ночь… Одинокая ты, Линка, баба, и все идет к тому, что таковой и останешься.
Проговорив последние слова, она посмотрела на себя чуть ли не со злостью, как на человека, нанесшего обиду, и, вскинув голову, тряхнула волосами, одернула свитер.
- Ты, Линка, у меня смотри! Тоже еще… Раскисла…
Олег был крупным молодым человеком с медленными движениями, каждое из которых было целесообразно и необходимо.
О том, что он поедет в этот вечер, Олег знал заранее, знал он и то, что жена его Женька будет категорически против поездки. И, чтобы избежать семейных осложнений, Олег готовил почву для своего сообщения постепенно, не торопясь, твердо зная в то же время, что поедет он в любом случае. Он медленно походил по комнате, подыскивая слова, мягкие, убедительные и простые, а когда неожиданно обернулся, то увидел, что на пороге стояла Женька.
- Снег… Иди полюбуйся, - сказал Олег.
- Прекрасный снег. Никогда не видела ничего подобного. - Она подошла к мужу и положила руки ему на плечи. - В чем дело? - спросила она. - Ты что-то задумал?
- Человек всегда о чем-то думает…
- Я помню несколько случаев, когда ты вел себя вот так же… Упирался лбом в стекло и молчал. И знаешь, чем это заканчивалось?
- Знаю. Я увольнялся.
- Больше того - ты уезжал, вернее - мы уезжали. Ты помнишь, как мы уезжали? Спешно, сломя голову, теряя по дороге калоши и самолюбие, теряя достоинство. Впрочем, о достоинстве я зря… Не тот случай. Не тот контингент, верно, Олег?
- Тебе виднее.
- Почему?
- Со стороны всегда виднее.
- Ты считаешь, что я стою в стороне? Ты действительно так считаешь? Разве не я моталась с тобой по материку? Разве не я приехала за тобой на этот вонючий остров?
- Но ты говорила, что он тебе нравится…
- Да. Сейчас он мне нравится. Сейчас я его люблю. Настолько, что не хочу никуда отсюда уезжать. Но ехала я на остров, который не знала и знать не хотела. Хорошо, ты ведешь вторую жизнь, да? Более значительную, отчаянную, рисковую, да? Меня это не касается, ты меня бережешь, да? Я ничего не знаю об этой твоей второй жизни, и это лучше для меня же, да? Ты ведь так считаешь?
- А ты?
- Кончай юлить, Олег. Давай говорить серьезно. Ты опять что-то задумал?
Олег помолчал, медленно и тяжело прошелся по комнате, остановился перед женой, покачался с носка на пятки, наклонился к ней.
- Вот видишь, как хорошо мы понимаем друг друга, как знаем друг друга, да, Олег? С полуслова все становится ясным. Нам даже незачем разговаривать, да? Ты постоял у окна, я постояла в дверях, ты подал заявление, я смахнула слезу, да? Олег, ты останешься в тресте?
- А разве я сказал, что ухожу из треста?
- Значит, остаешься?
- Видишь ли, Женя, все дело в том…
- Олег, сколько у тебя записей в трудовой книжке?
- Двенадцать?
- А сколько тебе лет?
- Тридцать. Будет.
- Если не считать вынужденных простоев - полгода на место. Я правильно посчитала, Олег?
- Но на последнем месте я уже около двух лет.
- Олег, сколько у нас детей?
- У нас нет детей, Женя.
- Почему, Олег? Не отвечай. Я спрашиваю не потому, что не знаю. Я знаю. Кем ты работаешь, Олег? Ты каждое утро обзваниваешь весь остров и собираешь цифирьки, чтобы вписать их в клеточки.
- Я составляю отчеты о работе предприятий за прошедший день. Кроме того, на мне лежит обязанность анализировать эти данные…
- Отлично, Олег! Прекрасно, Олег! Восхитительно!
- Вот видишь, тебе даже нравится, - он сделал безуспешную попытку не заметить издевки.
- Олег, кем работают твои институтские друзья?
- Мои друзья работают министрами, директорами комбинатов, двое защитили кандидатские диссертации, один стал доктором, трое вернулись из заграничных командировок с "Волгами", и один…
- Хватит, Олег. Ты мог бы продолжать, если бы все это была выдумка. Но ведь это не выдумка, ведь все так и есть. Олег, у тебя нет самолюбия.
- Почему? У меня отличное самолюбие. Мы с ним ладим.