Люсин-Рюмин продиктовал заметку и в полной эйфории повалился на холостяцкий диван…
Страшное началось только утром, когда освеженный сном, в предчувствии заслуженных похвал, Люсин-Рюмин вышел с вафельным полотенцем на кухню.
Петр жил на Арбате в доме дореволюционной постройки. Дом строился перед первой мировой войной, когда в поэзии уже шкодили футуристы, а архитекторы все еще любили взваливать тяжелые фронтоны на плечи грудастых кариатид и простодушных атлантов.
Увы, атланты и кариатиды обитали только снаружи, внутри же квартиры помимо Люсина-Рюмина жил еще таксист Яша и совершенно похожая на него лицом сожительница по имени Зинаида, создание не очень чистоплотное, но простодушное.
- Где это ты такого угря ухватил? - спросили Яша и Зина, соскабливая зубами жир с лоснящейся шкурки. Щеки их пламенели в лучах восходящего солнца.
Угорь, неосторожно оставленный с вечера Люсиным-Рюминым на кухне, лежал на столе в сильно укороченном виде. Но Петра обидело не это, а то, что соседи поедали его сырым.
- А уж жирен, подлец, - ворчал в восторге Яша. - Бока сочатся!
- Что же вы его сырым жрете? - спросил Люсин-Рюмин.
Яша и Зина перестали жевать и уставились на соседа.
- Ты что, Петя, не выспался? - ласково спросила Зина.
Она отхватила от рыбины кусок длиной в ладонь и подсунула к носу Люсина-Рюмина.
- Самый что ни на есть копченый! Душа вянет от сладости…
Петр взял ломоть угря и, пошатываясь, пошел в комнату. Вместе с томным запахом копчения до него дошел весь ужасный смысл происшедшего. Он заполз на диван и тихо заплакал.
- Петр Гаврилович, а Петр Гаврилович, - скреблась под дверью Зинаида. - Ты чевой-то? Не заболел ли? Может, Яшу за пивком послать?
- Газетку, газетку сунь ему под дверь, - подсказывал с кухни сожитель - Пусть порадуется. Как пишет, шельмец! Ученых-то, ученых как под зябру поддел. Мол, за вами слово, товарищи ученые. Эх! - с тоской крякнул он. Надо было и мне в ФЗУ идти…
Люсин-Рюмин слышал все: и как соседи шуршали на кухне газетой, и как хряснула о дно помойного ведра выброшенная угревая голова, и как Яша, собираясь уходить, напевал свое любимое "На границе тучи ходят хмуро", и как потом захлопнулась дверь за Зинаидой.
Одиночество навалилось на Петра с невиданной силой. Он съежился и натянул на плечи одеяло. "Может, мне это приснилось?" - пронеслось в голове. Но нет. Кусок угря лежал рядом на простыне и распускал желтое, дерзко пахнущее пятно. Петр схватил его и с ненавистью швырнул в форточку. В это же время в коридоре зазвонил телефон. "Началось", - подумал Петр…
- Товарищ Люсин-Рюмин, это вы?
Звонила редакционная секретарша.
- Почему вы на работе, Элли Карповна? Сегодня же воскресенье.
- Ах, не спрашивайте, Люся, не знаю. Срочно вызвали. А у меня парикмахерская в 10 часов. Немедленно приезжайте. Вас спрашивают по всем телефонам.
- Кто спрашивает? - поинтересовался Люсин-Рюмин.
- Все больше из Академии наук: ученые, члены-корреспонденты. Ах! Совсем забыла… - Элли Карповна снизила голос до шепота. - Из милиции тоже звонили, спрашивали ваш адрес. Что вы там натворили, Люся? "Главный" весь белый приехал…
И добрая Элли Карповна положила трубку. Тут же телефон задребезжал снова.
- Поздравляю, Люсин, он же Рюмин! От всего международного отдела поздравляю! - радостно кричал обозреватель Суйфулин. - На всю Европу прогремел! Только что звонили из Зоологического общества Франции: просили прислать полфунта копченой молоки для оплодотворения икры. Завидую тебе! За границу поедешь! В Пен-клуб принимать будут. Приезжай, голубчик, скорее, тебя здесь все ждут. Все ходят радостные, все смеются, как дети…
Телефон звонил беспрестанно, но Петр к нему уже не подходил. Когда от непрерывных трелей у него стала разламываться голова, он выскочил в коридор и в ярости вырвал из стены шнур. Стало так тихо, что было слышно, как в трубах играет вода. "Уйду в водолазы и подорву здоровье кессонной болезнью", - подумал он. От этой мысли стало легче, и Петр принялся обдумывать, что предпринять. Немедленно уехать из Москвы? Под Клином живет тетка. Под Клином воздух, грибы. Но в ногах была страшная слабость. Трудно было подняться. Тряс озноб. И вдруг он с роковой очевидностью понял, что ни Клина, ни тети ему не видать. "Из милиции звонили", - вспомнились слова Элли Карповны.
- Боже мой, как хорошо, что нет соседей. Затаиться, притихнуть. Меня нет, нет. Я исчез…
Люсин-Рюмин бросился к столу, выхватил лист бумаги, написал: "Женечка, я в командировке в братской республике. Позвоню сам".
Женечка была его мечтой и уже почти невестой. Для счастья не хватало только кооперативной квартиры. Женечка! Белое, доброе, тихое создание… Люсин-Рюмин прикрепил бумажку к двери снаружи и затворился на все запоры…
Ломиться в дверь начали минут через сорок. Петр стоял у дверей, пытаясь по голосам распознать, кто стучится, но у него так дрожали ноги, что пришлось принести с кухни табурет. Петр уселся на него, поджал под себя ноги и накрылся одеялом. На оскорбления, доносившиеся из-за двери, он не отвечал.
- Товарищ Люсин-Рюмин, выходите, с вами ничего не будет, - умоляла взволнованная Элли Карповна.
- Не валяй дурака, Петр. Я знаю, что ты дома, - барабанил в дверь Гуськов.
Слышно было, как обозреватель Суйфулин ведет агитацию за взлом двери. Элли Карповна громко жалела Петра и называла его "сиротой-выдвиженцем".
- Ему нужно подать руку помощи, - увещевала она кого-то.
- Надо взломать дверь и выдать его ихтиологам.
- Это будет суд Линча. Мы не в Алабаме, товарищи, - защищала Петра Элли Карповна.
- Интересно, кто привел в редакцию этого рыболова? - поинтересовался заведующий международным отделом.
- Это не имеет значения, - послышался голос Гуськова. - Редакция - это одна большая семья.
- А в семье, как известно, не без урода, - съязвил Суйфулин.
Все замолчали. Всем стало как-то неловко. И вот в этой тишине раздался голос Люсина-Рюмина. "Урода" Петр вынести не мог.
- Суйфулин, - спросил он, поднося губы к замочной скважине, - расскажите коллективу, почему вы не любите цирк.
О, это был тонко рассчитанный удар и его оценили по достоинству. Несколько человек хихикнули. Все знали, что несколько месяцев назад от Суйфулина, славившегося феноменальной скупостью, ушла жена. Ушла с цирковым артистом, дрессировщиком бразильских питонов. Суйфулин затаил злобу на женщин и питонов. В редакции его не любили.
- Укус умирающего скорпиона, кричал Суйфулин, бросаясь на дверь.
- Суйфулин, прекрати цирк, - остановил его главный редактор. - Я поговорю с ним сам. Рюмин, вы знаете, кто с вами говорит?
- Знаю, - отозвался Петр.
- Вы нам всем сделали больно, Рюмин. Но я авторитетно и при всех обещаю; если вы добровольно сдадите себя коллективу, вас пощадят и оставят в газете. Дворник Федор уходит на пенсию. Мы дадим вам возможность реабилитироваться. В противном случае я разрешу Суйфулину сломать дверь. Вы знаете, что тогда с вами будет. Я считаю: раз, два, два с половиной…
- Открывайте же, несчастный вы человек, - заверещала Элли Карповна. - Вы меня слышите?
- Элли Карповна, одной вам говорю, как на духу, - чуть не плача прокричал Люсин-Рюмин. - У меня целая банка свежего проявителя. Если Суйфулин тронет дверь, я тут же наложу на себя руки.
Все замерли. Про проявитель Люсин-Рюмин не врал. В редакции знали, что Петр увлекается фотографией.
- Черт знает что делается с людьми. Да ну его к черту! - плюнул главный редактор и, громко ругаясь, пошел вниз.
- Куда же вы? Куда? Он врет как сивый мерин, - кричал вслед Суйфулин. Но Суйфулина уже никто не слушал. Осада была снята. Победили выдержка и воля.
Когда все затихло, Люсин-Рюмин вернулся на диван и впал в летаргический сон. Очнулся Петр оттого, что его кто-то тихо кликал.
- Петенька, Петя, открой, это я, Женечка… - доносился тоненький голосок.
Люсину-Рюмину показалось, что за дверью кто-то жалостливо всхлипнул.
- Это ты, Женечка? - отозвался он.
- Я, Петя, я…
Люсин-Рюмин щелкнул задвижкой. О, это был неосторожный шаг! Совершенно незнакомая девушка стояла на пороге. За ней теснилось несколько, широкоплечих мужчин.
- Не пугайтесь, мы угрозыск, - с мягкой улыбкой проговорил один из них. Но было уже поздно. Люсин-Рюмин камнем падал в обморок.
- Ловите же его, Андалузова! - вскричал человек с мягкой улыбкой, но Петр этого уже не слышал.
Пришел в себя Люсин-Рюмин с чувством приятного. Что-то мягкое касалось его лба. Он открыл глаза и улыбнулся.
- А, проснулся наш герой, - склонился над ним человек с мягкой улыбкой и ласково потрепал по плечу. - Вы нам очень помогли, - загадочно прошептал он. -
Вставайте и расскажите все по порядку. И, ради бога, не пугайтесь. Мы вас теперь в обиду не дадим.
Через полчаса, когда Люсин-Рюмин закончил свой рассказ, у полковника Багирова и стажеров Геры, Гоги, Наиля и Левы Бакста было четкое представление о случившемся.
- Как мы не подумали об этом раньше. Все просто, как дважды два, - убивался Гога.
- Простое всегда сложно, - наставительно отозвался полковник. - Ясно одно: преступникам нужен был фургон, а не угри. Вот они и свалили угрей ночью в колодец в районе Трубной площади.
Человек с "Сикстинской мадонной"
В палату стремительно вошла группа врачей. Старожилы, страдавшие хроническим гастритом, сразу же обратили внимание на новое лицо. Это был человек высокий, крепкий, с седоватым бобриком волос.
- Профессор Голохвостов, - представила его больным дежурный врач.
Врачи двигались от кровати к кровати, обмениваясь короткими замечаниями. Профессор участия в разговорах не принимал. Потыкав больного указательным пальцем в живот, он молча отступил назад.
- А вот этот случай вас может заинтересовать, - обратилась к нему Вера Семеновна. - Острое отравление. До сих пор не удается определить причину.
- Говорите, острое?.. Нуте-с, нуте-с, что тут у нас?
К удивлению больного, профессор попросил пациента показать не живот, а руку. Ловким движением он завернул рукав пижамы. На предплечье обнаружилась татуировка, изображающая моложавую женщину с ребенком на руках. То была искусная копия картины Рафаэля "Сикстинская мадонна". На ленте, обвивающей ножки младенца, было выколото: "Люблю детей".
- Это вам Трифонов делал? - осведомился профессор у больного.
Тот вытаращил глаза и спросил сдавленным голосом:
- А откуда вы знаете?
- Я его от гангрены спасал, - невозмутимо ответил профессор. - За что сидели?
- На частную собственность в молодости посягнул…
- А где сейчас бытуешь, - вдруг переходя на "ты", осведомился профессор. - Не на Трубной ли?
- Точно!
- И, наверное, пирожки с мясом любишь?
- Люблю горяченькие! - простодушно признался враг частной собственности.
- Не ешь больше пирожков с мясом, понял?
- Так точно, понял, гражданин профессор. Спасибо вам за все…
- Типичный случай пирожкового отравления, - пояснил профессор. Все почтительно склонили головы.
Осмотрев еще пару больных, профессор Голохвостов вопросительно поднял глаза на дежурного врача.
- Мне говорили, будто больных с острым отравлением трое.
Вера Семеновна порозовела, переглянулась с дежурной сестрой и, потупив глаза, сказала тихо:
- Случай у нас тут произошел странный…
Что такое?
- Двое больных сбежали! Едва успели сделать очистительную клизму, как их след простыл.
- Документы больных мне. Быстро! - скомандовал профессор.
- В том-то и дело, что и документов нет. Даже карты заполнить не успели.
Лицо профессора налилось краской. Он сжал кулаки. И лишь большим усилием воли ему удалось удержать готовую было сорваться резкость.
- Машину мне к подъезду, - бросил он.
И тут с одной из кроватей резво соскочил больной, которого все считали отходящим, и умчался куда-то, звонко шлепая по полу босыми ногами.
"Неплохой спринтер получится из Бакста", - подумал полковник Багиров.
Читатель, конечно, догадался, что это был он.
Тем временем поднялась паника, зашумели больные, забегали медсестры с утками. О профессоре на мгновение забыли. Всех удивило чудесное исцеление больного, доставленного ночью в безнадежном состоянии. Лишь на профессора происшедшее не произвело никакого впечатления. Он задумчиво стоял посреди палаты, поглядывая на больного с "Сикстинской мадонной".
- А ведь я вас узнал, товарищ Багиров, - вдруг вымолвил тот.
Голос человека с татуировкой дрожал от волнения.
- Да и Трифонов о вас много рассказывал: и как вы атамана Голопупа шашкой рубили, и как в Одессе малюток от голода спасали. А тут теперь и самого, можно сказать, от гибели избавили. Спасибо вам…
Медное лицо верзилы сморщилось, и по глубокой морщине, пролегшей от глаза до подбородка, прозмеилась слеза.
- А этого прощелыгу я теперь в гробу увижу, не испугаюсь. Не страшен он мне ничуть. Какой ведь гад!
Тюрьмой стращал, власть нашу советскую хаял, всю душу оплевал…
- Как зовут-то тебя? - спросил Багиров, чувствуя, как у него в душе вздымается мужская слеза.
- Сидор я, Сидор Иванович. Это когда-то по-лагерному меня Батоном звали. А я ведь Ширинкин Сидор Иванович…
- Ну вот и хорошо, Сидор Иванович, - проговорил Багиров, укрывая вздрагивающие плечи больного халатом. - Ты теперь отлеживайся, лечись, а как в силу войдешь, приходи к нам поговорить по душам. Хватит тебе мозолистом работать, чужую боль бритвой скоблить. Адресок-то небось не забыл? - с лукавой усмешкой спросил Багиров.
- Ну что вы, товарищ полковник, как можно. Петровка, 38! Это ж каждый честный человек должен помнить…
- Ну вот и хорошо, вот и славно. А теперь скажи, где же нам этого двурушника найти, с которым ты к профессору Гурмаеву наведывался?
И с этими словами полковник запросто присел на кровать Ширинкина и вынул из кармана апельсин…
Через час Багиров уже сидел в своем кабинете и уточнял с сотрудниками план предстоящей операции. Всех удивляло странное отсутствие Левы Бакста.
- Вы нам, товарищ полковник, так и недосказали, каким же образом отпечатки пальцев Ширинкина оказались в квартире профессора Гурмаева, - спросила Гера Андалузова.
- Ну, об этом было нетрудно догадаться. Ключ ко всему - странный визит Ширинкина на дачу Гурмаева. Профессор все принял за бред, а Сидор, между тем, говорил правду. Да, да, правду! Только не всю. Всю он сказать не мог: боялся. Боялся потому, что его запугал этот негодяй Махлюдов. Но Ширинкин действительно был на квартире Гурмаева, действительно держал в руках манускрипт и, к величайшему своему удивлению, обнаружил, что это ловко сделанная липа. С какой целью он явился на квартиру Гурмаева: хотел ли он выкрасть рукопись "Дубровского" у своего друга-клиента или нет, остается загадкой. Факт тот, что в квартире профессора он ничего не тронул. Разочаровавшись в рукописи, Ширинкин собрался уходить. Но тут-то и произошло то, чего ни он, ни, признаться, я сам не ожидали. Редчайший в криминальной практике случай. Впрочем, по порядку…
Вы знаете, что Сидор Ширинкин одинок и живет в коммунальной квартире возле Трубной площади. Словом, что тут мудрить - соседом его был Махлюдов. Нетрудно догадаться, что Ширинкин кое-что рассказывал шоферу о своих именитых клиентах. Эти-то рассказы, видимо, и распалили его воображение. От Сидора Махлюдов знал, в частности, что Гурмаевы почти постоянно проживают летом на даче и что сам профессор нередко проводит там два, а то и три дня. Ограбление квартиры, как мы теперь видим, Махлюдов продумал до мельчайших деталей. Инсценировка угона автофургона - лишь один из этапов. Преступникам нужна была машина.
Обнаружив в профессорской квартире мозолиста, воры были озадачены. Однако Махлюдов, видимо, сообразил, что Сидор им не помеха: надо его только как следует припугнуть. Это тем более удалось, что Ширинкин, хотя и невольно, но все же оказался наводчиком. Уходили они из квартиры по отдельности.
- Но каким же образом и Ширинкин, и Махлюдов оказались в одной больничной палате? - спросил Салихов.
- А! Здесь следует вернуться к началу истории, к плевку, который Лева Бакст обнаружил в квартире Гурмаева. Точен был лабораторный анализ. Подтвердилось и смелое предположение Бакста о том, что пирожок изготовлен в столовой № 27. Рассказ Сидора Ширинкина не оставляет в этом никакого сомнения…
Направляясь на квартиру Гурмаева и проходя Неглинку, Сидор услышал призывные крики: "Пирожки! Горячие! Свежие! С мясом!" Ширинкин соблазнился и купил два. Но есть их почему-то не стал. Видимо, волновался. О пирожках он вспомнил, лишь когда обнаружилось, что рукопись "Дубровского" - фальшивка. Вкус ему показался подозрительным, и второго пирожка Сидор есть не стал.
В это время на квартиру и заявился Махлюдов с дружком. От обоих, по свидетельству Ширинкина, уже попахивало портвейном "Кавказ". Увидев пирожок, они разломили его пополам и съели. Об остальном вы, наверное, догадываетесь. У всех троих начались рези в животе и рвота. Все трое попали в одну и ту же районную больницу. Но двое негодяев после промывки желудка сразу же сбежали, опасаясь за судьбу оставленного без присмотра фургона. Сидор же стал оправляться только через несколько дней: как вы помните, он съел целый пирожок… Вот вкратце вся история ограбления квартиры Гурмаева. Нам, правда, неизвестно, кто из троих наплевал возле раковины у Гурмаева. Но это покажет следствие…
Полковник замолчал и посмотрел на часы.
- Через три минуты выезжаем. Салихов остается для связи у телефонов… А все-таки жаль, что с нами нет сегодня Левы Бакста. Он, кажется, мечтал сам взять преступника.
Через три минуты машина с оперативной группой уже неслась в сторону Неглинки…
До встречи
Читатель, конечно же, работает где-нибудь на заводе, в конторе или главке, а если не там и не здесь, то все-таки, чтя закон, отдает себя на восемь часов в аренду какому-нибудь важному и полезному делу. Если же он не делает этого, а ходит в пенсионерах, свободных художниках, студентах или, простите, числится, где положено, тунеядцем, то все равно - как не выйти в начале седьмого на запруженную трудовым людом улицу, как не смешаться с толпой, пахнущей где машинным маслом, где "Шипром", где опилками, а в иных районах не пахнущей ничем; как не втиснуться в магазин, где после дневной дремоты врасхват идет "полтавская" и "ливерная", "российский") сыр, селедка, пиво, если оно есть, жареная хамса и любимые москвичами всех поколений "микояновские" котлеты; как не увлечься этим знакомым разговором о том, что нынче славно уродился хлеб, а вот яблоки не очень; как не осудить районную власть за то, что уже третий раз за год перекопали улицу, или за то, что в продмаге, кажется, опять не принимают посуду; как, наконец, не купить подоспевший номер "Вечерки" и не узнать, что в Бескудникове скоро откроют магазин "Океан", а во Франции опять забастовка…