– Закуской? Бензином? Дождем? Порохом? Колбасой? Крапивой? Морошкой?
– Слова-то какие знаешь: морошка…
– Тогда чем же?
– Мог бы и догадаться! Двумя "д". Делом и деньгами. И еще добавь сюда два "х". Хорошими деньгами. И хорошим делом.
Засекли они и места, где фуры останавливаются на ночлег. Выяснили, какую охрану дальнобойщики выставляют в темноте, каких пассажиров подбирают на дороге, как держат между собой связь во время движения, как ведут себя, если одна из фур в караване ломается, разжигают ли по дороге костры, чтобы приготовить себе горячее, и так далее. Вопросов было не менее полусотни и на все ответ получить, к сожалению, не удалось.
Теперь надо было добывать "шестерку" и ждать сигнала Ольги Николаевны. Дальнейшее зависело от нее.
А Ольгу Николаевну Каукалов как раз и не видел, она словно бы провалилась сквозь землю. Пропала. Каукалов не знал, радоваться этому обстоятельству или печалиться. Вспоминая Ольгу Николаевну, он ругал старика Арнаутова: подсадил дедок своего юного коллегу, здорово подсадил… С другой стороны, Каукалов понимал: у старика свои интересы, своя жизнь, своя игра, Каукалов для этого хитрого деда – чужой.
После трех "разведывательных" дней Каукалов решил оставить машину около дома – раньше он загонял ее на платную стоянку, во дворе показываться с машиной не решался, чтобы не возникло никаких пересудов и пустых разговоров, а сейчас, немного освоившись, решил: "Плевать!". Никому до него нет дела, нет и не будет, даже если придет участковый – какой-нибудь замухрышка с лейтенантскими погонами на плечах – и будет пытать, откуда у Каукалова машина, в каком магазине он ее приобрел, все равно ничего не узнает. Более того, его можно будет просто послать на три буквы, и милицейский гриб этот пойдет, как миленький… Можно, конечно, его облагодетельствовать пряником – не кнутом, а пряником, – дать сто долларов, но результат все равно будет тот же.
Он поставил машину под своими окнами, одним боком загнав на тротуар, аккуратно закрыл двери на ключ, потом, ткнув в сторону "семерки" маленьким, вдвое меньше спичечной коробки, пультом, нажал на кнопку сигнализации. Машина отозвалась мяукающим звуком.
– Раму не перекособочит? – озабоченно спросил Аронов, взглянув на машину сзади.
– Ничего ей не сделается, – спокойно произнес Каукалов и в следующий миг, словно бы почувствовав что-то, приподнял одно плечо, потом другое, втянул голову в плечи и круто развернулся.
Около соседнего подъезда стояла Ольга Николаевна и внимательно смотрела на него. Каукалов, выпрямившись, неуверенно улыбнулся, произнес тихо, машинально – для самого себя, а не для Ольги Николаевны:
– Вы?
Ольга Николаевна продолжала хмуро и озабоченно глядеть на него, потом подняла руку и поманила пальцем.
Этот обидный жест уже был знаком Каукалову. Он рождал внутри боязнь, еще что-то, но Каукалов, покорно кивнув Ольге Николаевне, маленькой, противной ему самому трусцой побежал к ней. Повторил бесцветно:
– Вы?
Ольга Николаевна не удостоила его ответом, скомандовала коротко:
– В машину!
Она припарковала свой автомобиль на небольшом асфальтовом пятачке в торце дома.
Ольга Николаевна открыла дверь, втянула длинные ноги в машину, затем, перегнувшись через сиденье, приподняла пальцами стоячок дверного замка. Каукалов, поежившись, забрался вовнутрь. Ольга Николаевна завела мотор, с места дала газ. Была она чем-то здорово раздражена.
– Значит, так, – сказала Ольга Николаевна через несколько минут, когда они выехали на ревущий, плотно запруженный машинами проспект, – машину ты сегодня поставил у дома первый раз?
– Так точно, – тихо ответил Каукалов.
– Чтобы больше этого не было, – с яростью в голосе произнесла Ольга Николаевна. – Ясно?
Каукалов помолчал.
– Я спрашиваю, ясно?
– Так точно! – прежним тихим, подрагивающим от обиды и ощущения опасности голосом повторил Каукалов.
– Ты что, вздумал засветиться? – Ольга Николаевна чуть смягчила тон. – Дурак! Не светись, не светись! Все это, – она сделала круговое движение рукой, – машины, дорогая одежда, обновка – обязательно привлечет внимание бабушек, сидящих на скамейках, и участковых милиционеров.
– Да никому сегодня до этого дела нет! – Каукалов не удержался, осмелел и хлопнул себя кулаком по колену. – Все воруют, убивают друг друга, открыто похваляются этим и хоть бы хны. Что тут машина? Пустяк! Сущий пустяк по сравнению с миллиардами, которые украл какой-нибудь первый вице-премьер, а с десятками тысяч жизней, загубленных в Чечне, – и того меньше.
– Все равно! Раз я сказала – не надо светиться, значит, не надо светиться! – Ольга Николаевна назидательно подняла палец и погрозила им Каукалову. – Я предупредила один раз, первый и последний. Больше предупреждать не буду. Понял?
– Понял, – угрюмо подтвердил Каукалов.
Приехали на знакомую квартиру. "Полковника опять нет дома – проводит какие-нибудь плановые мероприятия по очистке города от пустых жестяных банок. Вот гриб рогатый! Лучше бы дома сидел! – Каукалов поморщился. На душе у него было муторно и темно. – Полкаш! А полкашиха в его отсутствие и рада раздвинуть ноги", – опасливо покосился на дверь ванной, за которой скрылась Ольга Николаевна.
– Как ты думаешь, чем мы сегодня будем заниматься? – весело спросила Ольга Николаевна, появившаяся через несколько минут в халатике, накинутом прямо на голое тело. – А?
– Интегралами, наверное, – Каукалов отвел взгляд в сторону, расстегнул куртку, – либо изучением жизни на Марсе.
Ответом Ольга Николаевна осталась довольна, хохотнула игриво:
– Хорошее предположение! – Оттаивая, она сощурила голубые глаза в ласковой улыбке. – Давай, раздевайся, ду-рак ты этакий… Быстрее!
Ольга Николаевна действовала на него, как удав на кролика. Что с ним происходит? Он покорно стянул брюки.
Скоро все было кончено – Ольга Николаевна выдохлась, пот лил с нее ручьями, Каукалов тоже был мокрым. И совершенно обессиленным, словно бы из него, как из тюбика с зубной пастой, выдавили содержимое.
Ольга Николаевна несколько минут лежала неподвижно, вздрагивая и тяжело дыша, потом перевернулась на бок и прошептала:
– Мне было хорошо…
– Мне тоже, – он едва выдавил два коротких слова – не было сил ни на что, даже на то, чтобы говорить.
Ольга Николаевна с трудом поднялась и, шатаясь, побрела в ванную.
Каукалов чувствовал себя отвратительно. Ему казалось, что от него пахнет чем-то приземленным, плохим, может быть, даже грязным. Пот у него, что ли, такой мерзкий? Во рту слиплась соленая горечь. Он пожевал губами, подумал, что неплохо бы эту горькую дрянь куда-нибудь сплюнуть, в следующий миг испугался своего желания и с гулким звуком проглотил комок слюны.
Вернувшись из ванной, Ольга Николаевна плашмя опрокинулась на тахту, подтолкнула маленьким, твердым, будто выточенным из камня кулачком Каукалова:
– Иди вымойся. А то ведь ты сегодня вообще не мылся. Воняет от тебя, как от козла! Чего стоишь?
– Не стоишь, а лежишь, – не выдержав, аккуратно поправил Каукалов.
– Хочешь получить по физиономии? – Ольга Николаевна потянулась к лакированному столику, взяла пачку сигарет – удлиненных, дорогих, – ловко щелкнула зажигалкой, произнесла удивленно, словно бы для самой себя: – Что-то больно смелым стал…
Каукалов в ответ натянуто рассмеялся, сполз с тахты и поплелся в ванную.
Когда он вернулся, Ольга Николаевна лежала сосредоточенная, хмурая, жестко поблескивала большими голубыми глазами. Коротким резким движением ткнув сигарету в хрустальную пепельницу, спросила:
– Ну, чего новенького на Минском шоссе? Давай рассказывай!
Каукалов тряхнул мокрыми волосами, торопливо пробормотал:
– Сейчас, сейчас… – неловко улегся рядом с Ольгой Николаевной и попросил: – Дай сигарету!
– Все-таки ты очень хочешь заработать по зубам, – холодно и лениво произнесла Ольга Николаевна. – Я не давала повода разговаривать со мною на "ты".
Невольно поперхнувшись, Каукалов пробормотал смятое извинение. Ольга Николаевна лениво протянула пачку с сигаретами, потом подала зажигалку. Каукалов закурил, шумно затянулся – вкус дорогих сигарет показался ему сладким, потом коротко, стараясь быть таким же жестким, как и Ольга Николаевна, рассказал, что принесли три дня "разведывательных полетов" по Минскому шоссе.
– Все ясно, – голос у Ольги Николаевны стал по-девчоночьи звонким, безмятежным, в ней словно бы что-то ожило, – будем готовиться к крупной операции… Пора брать отбившуюся фуру. Посмотрим, что нам это принесет. Десяти дней вам на подготовку хватит?
– Да меньше хватит, может, даже одного дня хватит, – взбодрившись, произнес Каукалов: он был рад, что Ольга Николаевне его доклад понравился.
– Легкомысленный ответ, – нахмурилась Ольга Николаевна. – Даже опытным людям, не чета вам, на подготовку надо не менее недели. Понятно? Поэтому отвожу вам с напарником десять дней. Теперь вот что – напиши мне на бумажке свои размеры. Обуви и одежды. И размеры своего приятеля. Кстати, как зовут его? У меня где-то записано, но где именно, я не помню. Такие вещи вообще в памяти не держу, – губы Ольги Николаевны тронула капризная усмешка, – чтобы мозги не замусоривать.
– Илья он, – сказал Каукалов, – зовут, как пророка, командующего громом и молниями.
– Размеры своего пророка мне тоже дай, – велела Ольга Николаевна, – и парочку фотографий три на четыре. Желательно цветных. Приятелю скажи – бороду пусть сбреет. Немедленно. Чтоб на фото был без бороды. Я вас кое-какими документами снабжу. С документами будете чувствовать себя спокойнее. – Она повернулась к Каукалову, приказала: – Иди сюда!
Он опасливо приподнялся на тахте.
– А муж… ваш муж… он не придет?
Ольга Николаевна засмеялась.
– Не бойся, не придет. У него сегодня дежурство по городу. А потом, я хоть и ниже его по званию, но зато выше по должности. – И она повелительно повторила: – Иди сюда!
В одиннадцать вечера Каукалов забеспокоился, приподнялся на тахте.
– Мне пора!
– Куда? Зачем? – расслабленно поинтересовалась Ольга Николаевна, потянулась к хрустальному стакану, в который был налит джин, встряхнула его.
– Оставайся… Ты мне не мешаешь.
– Нет, я все-таки пойду…
– Я же сказала: оставайся! Ты – первый человек, который пытается ослушаться меня. А это, знаешь ли… – Она улыбнулась одним краем рта. Улыбка ее была беспощадной. – Это чревато!
Каукалов остался.
Проснулся он рано утром от холода. Рядом с ним, укрывшись невесомым пуховым одеялом, сладко посапывала Ольга Николаевна. Лицо ее за ночь постарело, стало незнакомым. Около носа и рта пролегли морщины, губы сделались морщинистыми. Каукалов едва не присвистнул, увидев Ольгу Николаевну такой.
Но главное было не это. Он думал, что роскошные каштановые волосы у Ольги Николаевны – собственные, а оказалось – не свои. Ольга Николаевна носила парик. Парик сполз набок, распластался на подушке и обнажил лысоватую голову.
Каукалов поспешно отодвинулся от Ольги Николаевны. Натянул на себя плед, закрыл глаза. Постарался одолеть сложное ощущение, возникшее в нем, – тут были и страх, и брезгливость, и злость, и что-то еще – тоска, что ли; разложить это ощущение по полочкам Каукалов не сумел, вздохнул, жалея самого себя, и через несколько минут забылся.
Это был не сон, а некая одурь – перехода от яви к этой одури Каукалов не почувствовал: из тьмы тут же вытаяла Ольга Николаевна – морщинистая, старая, ехидно улыбающаяся. Морщины у нее были не только на лице, но и на шее и груди, под полными темными сосцами, на животе, даже на коленях. Потом Ольга Николаевна потянулась, распрямляясь, морщины исчезли буквально на глазах, она помолодела, мазнула чем-то по лицу, кажется, маленькой пуховочкой, которой смахивают со щек пудру, и лицо ее стало молодым. "Колдунья", – Каукалов похолодел от страха, потряс головой, стараясь прийти в себя, и в следующий миг ухнул в вязкую темноту.
Когда он проснулся в следующий раз, то снова увидел на подушке голову Ольги Николаевны. Ольга Николаевна была молодой, строгой, с румяным, хорошо отдохнувшим лицом. Никаких морщин, синяков под глазами и тем более лысины.
– Скажи, из автомата ты хорошо стреляешь? – спросила Ольга Николаевна, едва Каукалов открыл глаза.
– В армии стрелял хорошо. Есть даже грамоты за меткую стрельбу, – в голосе Каукалова возникли и тут же погасли хвастливые нотки.
– А из пистолета?
– Из пистолета хуже, но из тридцати двадцать пять выбить и сегодня сумею.
– Ах, да! – словно бы вспомнив, что Каукалов был в армии, воскликнула Ольга Николаевна. – Это офицерам положено стрелять из "макарова", как пробками из шампанского. – Она усмехнулась. – Суду все ясно! – Повернулась к Каукалову всем телом и произнесла повелительно: – Иди ко мне!
Ольга Николаевна и Каукалов по-разному понимали, что такое "подготовка к крупной операции": Каукалов был готов действовать на "авось", а подполковник милиции Кличевская – только после предварительных прикидок, сопоставления фактов, "разведданных", различных сведений… Впрочем, то, что Ольга Николаевна выделила такой большой срок для подготовки, Каукалов расценил как некий положительный симптом, как очки в свою пользу: Ольга Николаевна хочет его сохранить, бережет его…
Два раза они с Илюшкой проехались по Минскому шоссе до поворота на Кубинку и обратно, потом до границы Московской области и обратно, но ничего нового для себя не выяснили.
Как-то днем Каукалову позвонил дед Арнаутов и шамкающим голосом, словно забыл в стакане с водой вставные челюсти, попросил срочно приехать к нему.
– Случилось что-нибудь? – недовольно спросил Каукалов.
Арнаутов это недовольство уловил.
– Твое дело – исполнять приказы, а не задавать глупых вопросов, – он повысил голос. – Понял? Еврейчика своего тоже возьми с собой.
К старику Арнаутову поехали на метро: машину Каукалов теперь оставлял у деда в гараже – рекомендациям Ольги Николаевны следовал неукоснительно. Вообще-то, Ольга Николаевна была права – если они с Илюшкой будут приезжать домой на машине, то это обязательно привлечет внимание окружающих: слишком уж много живет в их доме разных любопытных бабушек, тетушек, кумушек, и каждая обязательно сморщит лоб с озадаченным видом: "Откуда это у Женьки Каукалова персональное авто?" – и пойдет с этим вопросом доискиваться истины. На всякий роток ведь не накинешь платок.
Дед Арнаутов встретил гостей хмуро, бросив: "Пошли со мной!", повел Каукалова с Ароновым в гараж.
В гараже ткнул пальцем в багажник "семерки":
– Открывай!
Каукалов открыл, мелькнула невольная мысль: "А вдруг в багажнике труп и его надо прямо сейчас, не медля ни минуты, вывозить из города? Тьфу!". Но трупа в багажнике не было. На чистом резиновом коврике лежал автомат. "Калаш", родной "калашников". Каукалов не сдержал улыбки, вопросительно глянул на старика Арнаутова, протянул руку к автомату. Арнаутов одобрительно наклонил голову, произнес сухо и бесстрастно:
– Под резиновым ковриком – второй.
Под резиновым ковриком действительно лежал второй "калашников". Если первый был уже тусклый, потертый, побывавший в деле, с царапинами на стволе и ложе, то второй автомат был новенький, еще в смазке и в прилипших к деревянному прикладу обрывках прозрачной оберточной бумаги.
– Поезжай куда-нибудь в лес, проверь, – старик хлопнул ладонью по ребру багажника, потом нажал пальцем на кнопку замка, словно бы проверяя, защелкнулся запор или нет, – а заодно и корешку своему малоопытному покажи, что это за сало в шоколаде – автомат и с чем его едят.
– Понял, – сказал Каукалов, – где патроны?
Старик Арнаутов, кряхтя, развернулся, подошел к железному шкафу, встроенному в кирпичную стенку – она была специально сложена с внутренней стороны дюралевого гаража, поковырялся ключом в сейфовом замке, со скрежетом открыл одну из тяжелых створок, вслепую пошарил на полке шкафа. Достал один рожок, кинул Каукалову: "Держи!" Каукалов ловко поймал рожок. За первым рожком старик достал второй, но кидать не стал – отдал прямо в руки с торжественными словами, будто награждал орденом:
– Вручаю еще один.
– Для пристрелки двух рожков мало будет. – Каукалов подкинул в руке один рожок, потом второй.
– Хватит этого. Патроны денег стоят, – проворчал Арнаутов, – а я даю бесплатно. Но в следующий раз буду высчитывать из твоего кармана… Ясно?
"Жмот! – выругался про себя Каукалов. – На такое дело денег жалеет. От этого автомата, может, жизнь моя будет зависеть… И твое, старый пехальщик, благополучие".
– Нет, так нет, – пробормотал угрюмо, – и нечего мне лекции читать!
– Пристрелять надо всего один автомат. Новый, – миролюбиво произнес старик Арнаутов, словно не замечая резкости Каукалова, – второй-то – пристрелянный… Чего на него в таком разе деньги тратить, спрашивается? Он зарабатывать деньги должен – за-ра-ба-ты-вать! – по слогам, медленно повторил старик и, будто учитель, недовольный своим подопечным двоешником, гневно вскинул голову. – А не тратить!
"Ладно, скажу лысой бабели, она тебе живо репку открутит, – решил про себя Каукалов, – не может быть, чтобы ты, старый пряник, был для нее дороже, чем я. За-ра-ба-ты-вать, – передразнил он старика. – Взять бы тебя один раз на дело вместо Илюшки – живо бы в штаны наделал".
– Не слышу восторга, – Арнаутов пытливо глянул на Каукалова, – видать, что-то почувствовал либо прочитал каукаловские мысли, смущенно прохрюкал что-то в кулак и снова распахнул дверцу своего тяжелого железного шкафа. Пошарил там и достал плоскую пол-литровую фляжку виски с косо приклеенной красной этикеткой, протянул Каукалову: – Держи! Когда отстреляетесь – глотнете по глоточку.
Все-таки иногда в старике возникало что-то положительное, способное растрогать собеседника.
Но Каукалов не растрогался, он хотел было вообще отвернуться от деда Арнаутова, но понял, что это слишком, и нехотя, медленно, нарочито медленно, протянул руку к фляжке.
– Это я от чистого сердца, – сказал старик Арнаутов, – от себя лично!
Решили ехать по Минскому шоссе, которое уже изучили, как детскую площадку перед собственным домом, когда под стол пешком ходили, – здесь им был известен каждый поворот, даже каждая отметина на асфальте. Огнедышащий "Змей Горыныч", лихо глотающий асфальт, исчез. Видимо, его передвинули на другое место, хотя дорожные строители, наряженные в яркие оранжевые жилетки, трудились, как и прежде, – сновали по шоссе, будто муравьи, что-то доделывали.
Осень за прошедшую неделю заполыхала вовсю, всеми красками, зеленых цветов в подмосковном лесу почти не осталось – даже ели с соснами покрылись каким-то коричневым старческим налетом, стали грустными, задумчивыми.
– Мы допустили ошибку, – качнул головой Каукалов, – что выехали на Минку, – привычка сработала. Вот черт!
– Привычка – вторая натура, – не замедлил вставить Илья.
Каукалов поморщился.
– Надо бы в сторону уйти, на Новорижское. Вот где глухих мест действительно полным-полно.
– Нет ничего проще – через Одинцово направо и дальше – обходными путями.