- Ничего. Вообще-то я просто заскочил поздороваться. Как раз выпала свободная минутка, вот я и...
Выражение его лица было непроницаемым. Он снова сплюнул в урну - не глядя. Я откашлялся, чувствуя, что краснею от неловкости. Внезапно он встал и направился к двери.
- У меня тоже есть свободная минутка, - бросил он через плечо, - пошли, угощу тебя содовой.
Я последовал за ним в угол танцзала; говорю - последовал, потому что он опережал меня на полшага. Я было собрался заплатить за себя, но он оттолкнул мою руку и бросил в автомат две монеты.
Протянул мне бутылку, буркнул что-то в ответ на мое "спасибо" и откупорил свою.
Мы стояли бок о бок, едва не касаясь друг друга и смотрели, как на эстраде начинают собираться музыканты. Всего несколько дюймов разделяло нас - несколько дюймов и молчание.
Он допил, облизнул губы и бросил бутылку в пустой ящик.
Я нехотя допил свою и тоже от нее избавился.
- Я так понимаю, - неожиданно заговорил он, глядя не на меня, а куда-то в другой конец зала, - что вечером вы с Мирой опять куда-то собрались?
Я ответил, что да. Когда Мира закончит работу. Помолчал и добавил:
- Если вы не возражаете, мистер Павлов.
- Не вижу никаких причин для возражения.
- Надеюсь, что так, - сказал я. - Но я имею в виду... я хочу сказать...
- Я тебе вот что скажу, - перебил он меня, но заговорил не сразу, а сначала рыгнул. - Лично я от тебя никакого толка не видел. Никогда, насколько я помню. Думаю, ты и сам это знаешь.
- Знаю. И даже выразить не могу, как я жалею об этом, мистер Павлов.
- Не могу сказать, что не жалею об этом. Относиться к человеку хорошо всегда приятнее, чем относиться плохо. - Он снова рыгнул, пробурчав что-то про газы. - С другой стороны, у меня нет никаких причин относиться к тебе с недоверием. Ничего, на что я мог бы точно указать. Ты всегда был вежливым со мной и относился ко мне по-дружески. Я не слышал, чтобы ты участвовал в каких-нибудь грязных проделках. Кроме этой истории с Ральфом, хотя, честно говоря, вряд ли это можно назвать грязной проделкой. Это пройдет, как прошло у меня, когда я вышел из твоего возраста.
- Я знал, что вы поймете, - начал я. - Мистер Павлов, я...
- Я все сказал, - отрезал он. - У меня нет аргументов против, хотя нет и за. Когда меня не трогают, я тоже не трону. Я умею ладить с людьми, покуда они ладят со мной. Нравятся они мне или нет - дело десятое. Думаю, мы с тобой поняли друг друга. А теперь мне пора заняться своими делами.
Он коротко кивнул мне и направился к своему офису. А я двинулся к выходу.
Пока мы с Питом вели разговоры, пришла Мира. Она окликнула меня из своей будки. Я бросил на нее невидящий взгляд - глаза у меня будто заволокло пеленой. Я видел и слышал ее неясно, как в тумане. Так ничего и не ответив, я вышел на улицу и сел в свою машину.
Закурил сигарету и сделал несколько глубоких затяжек, пытаясь избавиться от мерзкого чувства жалости к себе и вернуться в свое обычное состояние.
Ясно, что Пит терпеть меня не мог, в этом все дело. Тут уж ничего не попишешь. Так сложилось.
Но до чего жаль, черт побери, что сложилось именно так, а не иначе! Ведь если следовать логике, то все должно было сложиться по-другому.
Почему не моих родителей, не моих любезных отца и мать, этих слабоумных кретинов, этих бесхарактерных моллюсков, этих lubricus lusus naturae - почему не их наградил Бог Мирой? Почему именно Питу выпало несчастье жить бок о бок с этой бесцветной, лишенной разума потаскухой? Почему не случилось наоборот? Почему у Пита...
Мира. Всякий раз, как я смотрел на нее, во мне поднималась ярость. Насчет нее у меня тоже были кое-какие планы, пока довольно неопределенные, но, несомненно, малоприятные. Они зародились у меня задолго до того дня, когда, пару месяцев назад, она пришла на прием.
Отца не было - он уехал на вызов. Я бегло просмотрел записи в ее карте.
Она пришла во второй раз. По поводу некоторых менструальных осложнений, из тех, какие можно излечить хорошей дозой слабительного или просто пинком в живот. Но отец, этот мудрый и человеколюбивый эскулап, назначил ей курс гормональных инъекций.
Она сказала, что очень спешит, поэтому я взялся сам приготовить лекарство.
И я его приготовил, я забочусь о постоянных клиентах. Мне и раньше приходилось это делать, пока отец не стал излишне подозрительным. В лекарствах я разбираюсь в сто раз лучше, чем он. И во всем остальном тоже. И в данном случае я сразу понял, что Мира нуждается - и заслуживает - вовсе не гормонов.
Я дал ей наркотик. Она сразу же получила кайф, если употребить жаргонное выражение. Прямо тут же, около раковины, перед тем, как ее начало рвать. Я убедил ее, что это нормально, и сделал второй укол.
Такие, как она, то есть получеловеки, прямо-таки созданы для наркотиков. А наркотики созданы как будто специально для них. Не прошло и недели, как она втянулась. Теперь она приходила уже не к отцу - она приходила ко мне.
Я стал ее "лекарем". И обеспечивал ее всем, в чем она нуждалась и чего заслуживала. Разумеется, только тогда, когда я сам был расположен к этому. И только после соответствующих церемоний.
Итак, половина одиннадцатого. Не прошло и пяти минут, как она уже во всю прыть мчалась к моей машине. И сразу начала клянчить, даже дверцу не успела открыть.
Я велел ей заткнуться. Сказал, что если она произнесет еще хотя бы одно слово без моего разрешения, то вообще ничего не получит.
Мне удалось выдрессировать ее как следует. И теперь она сидела, крепко сжав дергающиеся губы и давясь слезами.
Я отъехал миль на шесть от города, если считать по пляжу, - до местечка под названием Долина Счастья. Нетрудно догадаться, почему его так назвали. Думаю, в каждом городишке есть подобный уголок, снабженный соответствующим хитро подобранным эвфемизмом.
Оно, это место, не представляло собой долину в прямом смысле слова, а лишь отчасти. Это был холм, поросший кустарником и деревьями; бесчисленные следы колес пересекали островки песка, напоминающие о пляже.
Я остановил машину возле одного из таких островков. Здесь не было других следов, кроме наших.
Я заставил ее раздеться. Сгреб в охапку. Я мял и тискал ее, сжимал и щипал. И называл ее всеми словами, какие только приходили мне в голову.
Она не издала ни звука, не произнесла ни одного слова. Внезапно я остановился и ударил ее. Я устал. Это было бессмысленное занятие. И эти слова, и движения - все было бессмысленно, потому что ни к чему не могло привести. А нет цели - не получишь и настоящего удовлетворения.
Мира легла на спину на сиденье, прикрыла глаза и задышала глубоко и ровно. Конечно, сложена она неплохо. Если бы она ходила без одежды, то казалась бы почти красивой. Правда, меня это интересовало исключительно с эстетической точки зрения. Никакого желания я не испытывал.
А я хотел бы его испытывать. Мой мозг прямо-таки вопил, что я обязан его испытывать, но плоть отказывалась ему подчиняться.
Мира задремала. Мне показалось, что и я задремал тоже, хотя, может быть, я просто полностью погрузился в свои мысли. Во всяком случае, я вдруг очнулся. К реальности меня вернули тусклый луч света и урчание мотора, доносившееся из-за деревьев.
Мира поспешно села и испуганно вытаращила на меня глаза. Я велел ей сидеть тихо и не дурить. И слушаться меня, тогда все будет в порядке.
Я напряг слух, пытаясь определить, куда направляется машина. Мотор напоследок взревел и замолк. Теперь я точно знал, где находятся те, кто приехал.
После недолгого колебания я открыл дверцу.
- Бобби, - раздался испуганный шепот. - Куда ты? Я боюсь здесь оставаться...
Я сказал, чтобы она закрыла рот. Что я вернусь через несколько минут.
- Но зачем? Куда ты собрался?
- Никуда. Не знаю. Замолчи.
Я отыскал следы. Вот здесь они пересекались и здесь тоже.
Я дошел до того места, где следы оборвались, и сел на корточки в тени деревьев.
Они были футах в двадцати от меня. Ральф Девор и эта, как ее там, девица из оркестра. Я довольно отчетливо видел их в лунном свете. И слышал каждый звук, каждое сказанное ими слово. И то, что я увидел и услышал...
Я едва мог в это поверить. Особенно в то, что этот парень - Ральф. Потому что Ральф на такие приключения пускался с единственной целью и стремился достичь ее как можно скорее. Но с этой девицей... нет, ей он определенно не был противен. Она явно испытывала к нему те же чувства, что и он к ней. И какие!
А я-то ни о чем таком и не подозревал! Потом, когда я кое-что вспомнил, кое о чем догадался... На моих губах заиграла улыбка. Я смеялся над ними и над собой тоже. Ральф, конечно, пытается наверстать упущенное. Прошло только шесть недель как начался сезон, то есть всего шесть недель он знаком со своей малышкой, а они уже ведут себя как новобрачные. Совсем как новобрачные, если, конечно, не принимать во внимание сексуальную сторону этого вопроса. Но, как видно, и этот вопрос они скоро тоже разрешат.
Не стоит ли мне, размышлял я, кстати подсуетиться. Как-нибудь ночью я вполне мог бы залезть к нему в дом и пристукнуть Луану. И обставить все как несчастный случай. А то и подставить Ральфа - уж поверьте, сделать это легче легкого. Тем более, что мой отец - коронер и медицинский эксперт округа. А что до окружного прокурора Генри Клея Уильямса...
Мне пришлось тряхнуть головой, чтобы не рассмеяться. Давно нужно было взяться за эту проклятую Луану. Она обладала поистине дьявольским даром так нацеливать свое оружие и так поражать им самые уязвимые места, что просто шкуру заживо снимала с жертвы.
Генри Клей Уильяме был холостяком. Генри Клей Уильяме жил вместе со своей сестрой, старой девой. И у его сестры случилась опухоль в животе, из-за которой он заметно вздулся. Говорили, что это развивается опухоль, но многие придерживались мнения, будто развивалось там что-то другое.
Во всяком случае, если не убивать Луану прямо на глазах у свидетелей, сделать это до смешного просто. Нужно только инсценировать несчастный случай, а уж братец Уильямс ухватится за эту идею.
Я подался вперед, пытаясь услышать их разговор, Ральфа и этой девицы, потому что они придвинулись друг к другу еще ближе, и теперь их голоса звучали приглушенно.
- Не переживай так, милый, - говорила она. - Я не знаю как, но, черт возьми, должен же быть какой-нибудь выход! Я так люблю тебя, ты такой чудесный, ты...
- Ты все равно лучше. - Это уже он, Ральф, старый потаскун, прости Господи! Однако его было слышно достаточно отчетливо. - Разве это не чудо, любимая? Я уже такой старый...
- Ты не старый! Ты самый лучший, самый милый, самый добрый, самый красивый...
- Во всяком случае, я прожил столько лет и даже не думал, что со мной может такое случиться. Любовь, я имею в виду.
Мне кажется...
Я обнаружил, что улыбаюсь, и зажал рот рукой, потом протер глаза. Но улыбка упорно возвращалась. Это слово, которое он произнес, оно не шло у меня из головы и казалось мне необыкновенно смешным. Пожалуй, ни одно другое слово...
Он и не собирался приставать к ней. А она не собиралась тянуть из него деньги. Они влюбились друг в друга - да, просто-напросто влюбились! Всего-навсего влюбились! Что может быть приятнее и слаще этого.
Приятнее и слаще, чем быть любимым. А еще лучше - любить самому.
Я смеялся над ними, я улыбался им. Так улыбается добрый Бог на небесах, радуясь при виде чужого счастья. Вероятно, рассуждал я, было бы разумно прямо сейчас убить их обоих. Это была бы хорошая смерть - в такой момент.
Я осмотрелся. Пошарил рукой под кустами в поисках подходящей палки или камня. И ничего не нашел - ничего такого, что могло бы помочь мне справиться с моей задачей, ничего достаточно острого или тяжелого. Наконец мне попался под руку заостренный кинжалообразный сучок. Некоторое время я внимательно его разглядывал, но после недолгих расчетов пришел к выводу, что торопиться не стоит. Сучок был недостаточно длинным, чтобы пройти через бочкообразную грудь Ральфа и вонзиться в ее лоно. А если бы я убил только одного из них, второму пришлось бы страдать от одиночества. Я чуть не разрыдался при этой мысли.
Странный жар охватил меня всего с ног до головы. Он нарастал, и я не понимал его происхождения. Никогда раньше со мной такого не случалось. Но в конце концов я догадался, я вычислил его природу.
Я поднялся. Потихоньку вернулся к следам колес и отправился по ним назад к своей машине, рассуждая сам с собой.
Ничего нового я, конечно, не придумал. Наркотики сдерживают сексуальные позывы, поэтому в первую очередь следовало приняться за нее. Никаких сложностей с этим не предвиделось; к тому же потом она могла бы избавиться от привыкания так же легко, как и втянулась. Если бы только мне удалось получить наркотик и поработать с ним - а я мог бы это сделать, - тогда я прикончил бы этого безмозглого сукина сына, моего папашу, вздумай он надоедать мне...
Я оборвал свои размышления. Мои раздумья на тему отцеубийства, в моем положении вполне обоснованные, неожиданно переплелись с другой мыслью.
Внезапно я понял, как по-другому добиться того, что я задумал. Конечно, пока мне следовало заняться черновой работой, следовало подготовить ее к этому. Но главное - я знал.
Я ЗНАЛ!
Я добрался до машины и, улыбаясь, открыл дверцу.
Она сидела, завернувшись в пальто, но больше на ней ничего не было. Я попросил ее одеться. Я произнес это нежно, с любовью. Нежно, с любовью я стал помогать ей, сопровождая это поцелуями и ласками.
- Не надо!.. Что тебе нужно?
- Ничего, - ответил я, - только то, что нужно тебе, дорогая. Если тебе что-то нужно, значит, это нужно и мне.
Она смотрела на меня как птица, зачарованная змеей. У нее стучали зубы. Я обнимал ее, нежно прижимался губами к ее губам, любовно гладил ее по волосам.
- Вот и все, что мне нужно, детка. А теперь скажи мне, чего хочешь ты.
- Я х-хочу д-домой. Пожалуйста, Бобби.
- Послушай, - сказал я. - Я люблю тебя. Я бы все на свете мог сделать для тебя.
Я целовал ее, прижимал к себе. Но ее губы оставались вялыми и безжизненными, а тело было холодным как лед. И постепенно жар, пылавший во мне, угас. Как будто жизнь оставила меня.
- Не надо, - проговорил я, - ну пожалуйста. Я просто хочу любить тебя. Просто любить, и чтобы ты любила меня. И ничего больше. Только нежности и ласки...
И вдруг я вцепился в нее. И тряс так, что ее безмозглая голова едва не отвалилась.
Я кричал, что, если она не сделает того, о чем я говорю, я убью ее.
- Богом клянусь, я так и сделаю! - Я ударил ее по лицу. - Я разобью к чертям твою проклятую башку! Ты будешь со мной ласковой, придурочная шлюха! Ты будешь со мной нежной, сука! Ты будешь со мной ласковой и нежной, будешь любить меня, ТЫ, ПРОКЛЯТАЯ ТВАРЬ! Не то я...
Глава 5
Доктор Эштон
Это может показаться неправдоподобным, но я действительно любил ее. И тогда, в самом начале, и еще много долгих лет. А потом это стало невозможно. Потому что нам нечего было разделить друг с другом, кроме постели, да и то все реже и реже. Даже самые важные в жизни моменты мы и то не могли разделить друг с другом. Это было просто невозможно, понимаете? Поэтому любовь ушла.
Но когда-то...
Ей было года двадцать два - двадцать три, когда она пришла ко мне. Практически неграмотная - жалкая, побитая жизнью обитательница трущоб. Из-за расовых предрассудков, развитых в нашем штате, - они и до сих пор, к сожалению, сильны во многих местах, - негры практически не могли получить образование, а жить могли только в трущобах.
Я нанял ее прислуживать в доме и платил ей вдвое против той суммы, которая составляла обычную в наших местах нищенскую плату черной прислуге. Я дал ей приличное жилье, отвел ей чистенькую комнатку с отдельной уборной в мансарде своего дома.
Она была худой, истощенной, и я проследил, чтобы ей было обеспечено полноценное питание. Она нуждалась в медицинской помощи, и я взял это на себя - в ущерб своим платным пациентам.
Я никогда не забуду тот день, когда впервые осмотрел ее. Даже лохмотья, в которых она пришла в мой дом, не могли скрыть ее красоту. Но то, что я увидел, намного превзошло мое воображение. Мне много раз приходилось видеть обнаженных женщин - по долгу моей профессии, конечно, - но ни одну из них я не мог бы сравнить с этой. Она была как статуя из слоновой кости, изваянная великим художником. Даже истощенность и болезненность не могли скрыть...
Но я отвлекся.
Она была бесконечно благодарна за все, что я для нее сделал. Благодарность переполняла ее. Куда бы я ни направлялся, я всюду чувствовал на себе ее взгляд, и в ее глазах читалось такое благоговение, какое можно увидеть только в собачьих глазах. Думаю, прикажи я ей выпить яду, - она ни секунды не стала бы колебаться.
Я совсем не ждал от нее такого обожания и однажды прямо сказал ей, что она мне ничем не обязана. Я объяснил ей, что сделал лишь то, что счел необходимым. То, что в подобных обстоятельствах сделал бы любой порядочный человек для другого человека. Все, чего я жду от нее, сказал я ей, это чтобы она была счастливой и веселой, как и положено такой славной девушке.
Она не последовала моим наставлениям. Во всяком случае, я выразил свою волю ясно, но она не пожелала подчиниться. Ее благодарность пребывала неизменной. Где бы я ни был, она всюду следовала за мной, тихая и властная, пассивная и непокорная, но неизменно настойчивая в своем намерении. Отделаться от нее казалось невозможным, в этом я был над ней не властен.
Я боялся оскорбить ее чувства, да и не видел особого вреда в том, что уступлю ее настойчивости, - ведь больше ей нечего было мне предложить. И однажды я был так легкомыслен, что не отверг ее дар. В конце концов, примерно на второй месяц ее пребывания в моем доме, я принял его.
В первое время это еще не было любовью. По крайней мере, с моей стороны. Для меня это было средством пощадить ее гордость и, конечно, в какой-то степени физической потребностью. Но скоро, очень скоро пришла и любовь.
Мне кажется, что это неизбежно должно было случиться.
Я вырос в нищей семье сезонных рабочих. У моих родителей было двенадцать детей. Трое родились мертвыми, пятеро умерли в младенчестве. Самый большой дом, где мы когда-нибудь жили, состоял из двух комнат. Молоко я попробовал впервые, когда мне было лет шесть или семь, и тогда же узнал, что на свете существует мясо, а полным комплектом одежды обзавелся, будучи уже почти взрослым. И если бы не случилось так, что мной заинтересовался надсмотрщик на плантации, где мы работали, если бы он не убедил моего отца оставить меня с ним, когда наша семья уезжала оттуда, я вырос бы в таком же убожестве, как и весь наш выводок. Как мои братья и сестры... если они живы, конечно. Сборщики хлопка, землекопы... белые отбросы.
Да нет, я клевещу на себя. Никогда бы я не стал таким, как они. И без этого самого надсмотрщика я нашел бы способ пробиться. Кстати, можете мне поверить, жизнь с ним отнюдь не была сладкой.
Помню, все школьные годы, и в колледже, и потом, в медицинской школе, я ни разу не позволил себе отдохнуть целиком весь день.