– Пожалуйста. Не вижу в этом вреда. Но думаю, вы лаете не на то дерево. Кто же, кроме жокея, станет так тщательно скрывать свое имя. Только тот, кто потеряет работу, если секрет раскроется. Уверяю вас. Но я напишу, что вы просите.
Он достал ручку, взял листок бумаги с грифом отеля и написал все, что я просил. Подписал, поставил дату и еще раз прочел.
– Вот, пожалуйста. Но все равно не понимаю, какая от этого польза.
Я прочел написанное, сложил листок и положил в бумажник.
– Кто-то сказал мистеру Эксминстеру, что Олдфилд продает вам информацию, – объяснил я. – Если вы никому не говорили, кто мог знать?
– О! – У него расширились глаза. – Да, да. Понимаю, тот, кто сам продавал. Но Олдфилд никогда лично не приходил… Так" значит, Робинсон не Олдфилд.
– В этом все дело, – подтвердил я. – Я вам очень благодарен, мистер Лаббок, за вашу помощь?
– В любое время к вашим услугам. – Он помахал укоротившейся сигарой и широко улыбнулся. – Увидимся на скачках.
16
Во вторник утром я купил еженедельник "Лошадь и собака" и начал обзванивать людей, давших объявление о продаже верховой лошади. С двумя из них я договорился, что в течение пары дней приеду посмотреть.
Потом я позвонил одному из фермеров, с лошадью которого работал, и уговорил одолжить мне на несколько часов в четверг "лендровер" и автоприцеп.
Затем я достал из рабочего столика Джоанны сантиметр – она была на репетиции – и на взятой напрокат машине поехал в конюшни к Джеймсу. Он сидел в кабинете и занимался бумагами.
– Сегодня опять нет скачек, – заметил Джеймс. – Но нам все-таки удивительно везло этой зимой, по крайней мере до сих пор.
Он встал, потер руки и подержал их над плохо греющим огнем.
– Звонили некоторые владельцы, – сказал он. – Они снова хотят вас. Я сказал им… – нижние зубы сверкнули, когда он исподлобья взглянул на меня, – что я удовлетворен вашей работой и что вы будете участвовать с Темплейтом в Золотом кубке.
– Что?! – воскликнул я.
– Да. – Глаза у него сверкнули.
– Но… Пип…
– Я объяснил Пипу, что не могу снять вас с лошади, если вы выиграли на ней и Королевские скачки, и Зимний кубок. И Пип согласился. Я договорился с ним, что он начнет через неделю после Челтнема, у него останется время провести несколько скачек до Большого национального приза. Он будет работать с тем скакуном, с которым участвовал в прошлом году в "Грэнд нэшнл".
– Он финишировал шестым, – вспомнил я.
– Да, правильно. У меня теперь достаточно лошадей, чтобы загрузить работой Пипа и вас, и у меня нет сомнений, что между вами все будет хорошо.
– Не знаю, как и благодарить вас!..
– Благодарите себя. Вы заслужили. – Он нагнулся и подбросил совок угля в камин.
– Джеймс, – сказал я, – вы напишете для меня, что я попрошу.
– Напишу? А, конечно. Вы получите контракт на следующий сезон, такой же, как и Пип.
– Нет, я не это имел в виду, – смущенно возразил я. – Совсем другое… не напишете ли вы, что Морис Кемп-Лоур сказал вам, будто Олдфилд продает информацию о ваших лошадях, и что Кемп-Лоур узнал это от Лаббока.
– Это написать?
– Да, пожалуйста.
– Не понимаю… – Он недоуменно посмотрел на меня и пожал плечами. – Ну что ж… – Он сел, взял листок бумаги, где вверху было его имя и адрес, и написал, что я просил.
– Подпись и дату? – спросил он.
– Да, пожалуйста.
– Какой смысл? – с сомнением проговорил он, протягивая мне листок.
Я достал из бумажника написанное мистером Лаббоком и показал ему. Он прочел эти строчки три раза.
– О боже! – воскликнул он. – Невероятно. Предположим, я сам осторожно бы проверил все у Лаббока? Какой риск для Мориса.
– Никакого риска, – возразил я. – У вас бы не возникло сомнений, что он просто дружески предупредил вас. Но предупреждение сработало. Грант был уволен.
– Мне очень жаль, – медленно проговорил Джеймс. – Я хотел бы как-нибудь исправить ошибку.
– Напишите Гранту и объясните, – предложил я. – Он оценит ваше письмо выше всего на свете.
– Напишу, – согласился он и сделал пометку на календаре.
– В воскресенье утром, – начал я, забирая заявление Лаббока и вкладывая в бумажник, – эти документы выпадут из почтового ящика на стол старшего распорядителя. Конечно, их мало, чтобы начать дело в суде, но вполне достаточно, чтобы столкнуть нашего друга с пьедестала.
– Я бы сказал, что вы правы. – Он мрачно взглянул на меня. – Но зачем же ждать воскресенья?
– Я… мм… Я не буду готов до воскресенья, – уклончиво ответил я.
Он не настаивал. Мы вышли вместе во двор и осмотрели некоторых лошадей. Джеймс давал инструкции, делал критические замечания и хвалил окруживших его конюхов. И я понял, насколько сроднился с этим прекрасно организованным бизнесом и как много для меня значит быть частью его.
На округлых, поросших травой холмах в миле или чуть больше от конюшни стоял заброшенный домик сторожа, принадлежавший Джеймсу. Он мне как-то рассказал, что в этом доме жил служащий, следивший за галопировавшими на тренировках лошадьми. Но в доме не было ни электричества, ни водопровода, ни канализации. И потом пришел новый служащий, и он, естественно, предпочитал жить в деревне со всеми удобствами и приезжать сюда на мотоцикле.
Попрощавшись с Джеймсом, я поехал к коттеджу. Я увидел четырехкомнатное строение с маленьким огороженным садом и узкой тропинкой, ведущей от ворот к входным дверям. В каждой комнате было по окну, два смотрели в садик, два – в противоположную сторону.
Войти без ключа не составило труда, потому что стекла в окнах были выбиты. Я забрался внутрь и нашел, что стены и пол еще в хорошем состоянии. Все четыре двери выходили в маленький холл перед входной дверью. Я закончил осмотр, решив, что ничего более подходящего не мог бы и представить.
Я вынул сантиметр, взятый у Джоанны, измерил оконные рамы, три фута высотой, четыре фута шириной, затем сосчитал, сколько окон разбито, и измерил одно из них. Потом вернулся к Джеймсу и попросил одолжить мне коттедж на несколько дней, чтобы сложить кое-какие вещи, для которых нет места в моей берлоге.
– Ради бога. Делайте что хотите, – сказал он.
Я поблагодарил и поехал в Ньюбери, там я подождал, пока торговец стройматериалами выполнит мой заказ: десять оконных стекол, замазку, несколько отрезков водопроводной трубы, корзину, немного гвоздей, тяжелый висячий замок, мешок цемента, банку зеленой краски, кисть, мастерок для цемента. Нагрузившись, я вернулся в коттедж.
Я покрасил входную дверь, выбрал комнату с окном на противоположную от садика сторону и выбил оставшиеся стекла. Замешал цемент, набрав воды в бочке с дождевой водой, и вставил в окно без стекол шесть отрезков водопроводной трубы длиной в три фута. Затем вернулся в холл и накрепко привинтил петли для висячего замка к дверям той же комнаты. На внутренней стороне двери я отвинтил ручку и выбросил ее.
Оставалось только вставить стекла в окна по фасаду. С целыми окнами и свежепокрашенной дверью коттедж уже казался обитаемым и приветливым.
Я улыбнулся, поглядев на дом, вывел машину из-за кустов, где спрятал, чтоб не привлекать внимания, и поехал в Лондон.
Когда я вошел, шотландский доктор пил с Джоанной джин.
– Ой, нет, – бесцеремонно воскликнул я.
– Ой, да, дружище, – передразнил он меня. – Предполагалось, что вы вчера придете ко мне показаться, помните?
– Я был занят.
– Я только посмотрю на ваши запястья, если вы не возражаете.
Я вздохнул, сел за стол, он развязал повязки. На них снова была кровь.
– По-моему, я говорил вам, чтобы вы не делали пока никакой работы, – проворчал доктор. – Так они никогда не заживут.
Рассердившись, он затянул новую повязку слишком сильно, я поморщился, он хмыкнул, но со второй рукой уже обращался нежнее.
– Ну, вот и все, – сказал он, закончив перевязку. – Дайте им отдых хотя бы на пару дней. И приходите показаться в пятницу.
– В субботу, – возразил я. – В пятницу меня не будет в Лондоне.
– Тогда в субботу утром. И не забудьте, что надо прийти. – Он допил джин и попрощался исключительно с Джоанной.
Она проводила его и, вернувшись, засмеялась:
– Он не всегда такой несимпатичный. Но, боюсь, он подозревает, что ты участвуешь в каких-то отвратительных садистских оргиях, ведь ты не сказал ему, откуда у тебя такие травмы.
– Черт возьми, а ведь он прав, – мрачно согласился я.
Я пошел спать на софу в третий раз и лежал без сна, слушая в темноте мягкое, сонное дыхание Джоанны. Каждый день она неуверенно спрашивала, не хочу ли я остаться еще на ночь в ее квартире. И я не уходил, пока оставался хоть какой-то шанс сломить ее сопротивление. Видеть знакомые очертания Джоанны, входившей в ванную и выходившей оттуда в красивом халате, и наблюдать, как она ложится в постель в пяти ярдах от меня, – это абсолютно не то, чего бы я хотел. Но я легко мог убежать и, не испытывая соблазнов, спокойно спать в квартире родителей в полумиле отсюда. Если я этого не делал, что ж, это моя вина. И я показывал это всем своим видом, когда она каждое утро с искренним раскаянием извинялась за свои предрассудки.
Утром в среду я поехал в большое фотоагентство и попросил показать мне фотографии сестры Кемп-Лоура, Алисы. Мне показали кипу фотографий Алисы в самых разных видах. Я купил один портрет, где она наблюдала за какой-то охотничьей процедурой, в жакете для верховой езды и с шарфом вокруг головы. Затем поехал к импресарио родителей, поговорил с "нашим мистером Стюартом" и попросил его разрешения воспользоваться пишущей машинкой и ксероксом.
Я напечатал сухой отчет об обвинениях Кемп-Лоура в адрес Гранта Олдфилда, отметив, что Эксминстер поверил им, считая бескорыстными, и в результате Олдфилд потерял работу, пережил тяжелый нервный срыв и три месяца находился в клинике для психически больных.
Сделав десять копий этого отчета и заявлений Лаббока и Джеймса, я поблагодарил "нашего мистера Стюарта" и вернулся на квартиру Джоанны.
Когда я показал ей фотографию Алисы Кемп-Лоур, она воскликнула:
– Но сестра совершенно не похожа на брата. Не может быть, чтобы это ее видел контролер в Челтнеме.
– Конечно, – согласился я. – Это был сам Кемп-Лоур. Ты сможешь нарисовать его с шарфом вокруг головы?
Она взяла кусок плотной бумаги и углем набросала лицо, очень похожее на то, которое я, не желая, постоянно видел во сне. Потом несколькими штрихами она нарисовала шарф и пару локонов, упавших на лоб, выделив губы, они стали полными и темными.
– Губная помада, – объяснила она. – А костюм? – Ее рука с углем остановилась у шеи.
– Брюки для верховой езды и такой же жакет, – ответил я. – Одежда, которая одинаково подходит и мужчине и женщине.
– Какой пустяк, – сказала она, глядя на меня. – Совсем не трудно: шарф вокруг головы и помада, и никто не узнал в нем Кемп-Лоура.
– Да, – кивнул я. – Но все же люди улавливали сходство.
Она нарисовала воротник, галстук и плечи жакета. Сходство девушки, одетой для верховой езды, с Кемп-Лоуром усилилось. Я почувствовал, как у меня стянуло кожу.
Джоанна сочувственно взглянула на меня.
– Ты даже смотреть на него не можешь, да? – спросила она. – И во сне разговариваешь.
Я скрутил в трубочку рисунок и похлопал им Джоанну по макушке:
– Мне придется купить тебе затычки для ушей.
Я вложил в десять больших конвертов свой отчет и заявления и написал адреса: старшему распорядителю и четырем другим влиятельным членам Национального охотничьего комитета, председателю "Юниверсл телекаст", Джону Боллертону и Корину Келлару, чтобы показать им грязные делишки их идола, Джеймсу и самому Морису Кемп-Лоуру.
– А он не может предъявить тебе иск за клевету? – спросила Джоанна, заглядывая через плечо, пока я писал.
– Не беспокойся, он не подаст на меня в суд.
Я положил девять конвертов на книжную полку, десятый без марки сверху.
– Мы пошлем их в пятницу, а один я вручу сам.
В четверг полдевятого утра Джоанна позвонила, как я ее просил.
На лондонской квартире Кемп-Лоура автоответчик предложил передать сообщение. Джоанна посмотрела на меня, я покачал головой, и она повесила трубку, ничего не сказав.
– Проклятье, – вырвалось у меня.
Я дал ей номер телефона в доме отца Кемп-Лоура в Эссексе, она соединилась и с кем-то поговорила. Закрыв трубку рукой, Джоанна сказала:
– Он там. Пошли его позвать. Надеюсь, я не испорчу дело.
Я ободряюще кивнул. Мы столько репетировали. Она облизывала губы и озабоченно глядела на меня.
– О? Мистер Кемп-Лоур? – Она умела говорить как кокни, не подчеркивая выговор, а очень естественно. – Вы меня не знаете, но мне бы хотелось вам что-то сказать. Вы можете использовать это в своей программе. Я так восхищаюсь вашей передачей, это моя самая любимая, понимаете? Она такая хорошая. Я всегда думаю…
Стал слышен его голос, перебивший поток восторгов.
– Какую информацию? – повторила Джоанна. – Ну знаете, все эти разговоры о спортсменах, что они используют таблетки, уколы и. все такое, ну вот, я подумала, а может, вы захотите узнать о жокеях, они тоже… вообще-то один жокей, которого я знаю, но я думаю, они все это делают, если правда раскроется… Какой жокей? Мм… ох… Робби Финн, вы его знаете, он говорил по телевизору в субботу, после того как выиграл в скачках. Нашпигованный таблетками до бровей, разве вы не догадались? Вы стояли так близко к нему, что я думала, вы должны… Откуда я знаю? Я все знаю… Вы хотите знать откуда… ну тут немножко дело нечестное, я как-то раз доставала для него… Я работаю у доктора в аптеке… убираю, понимаете… и он сказал мне, что взять, и я взяла. Но теперь послушайте, я не хочу неприятностей, ну, чтобы все знали, что я… Тогда, наверно, мне лучше дать отбой… Не вешать трубку? Вы не будете говорить, что я взяла?…
Почему я позвонила вам?… Ну… он больше не ходит ко мне, вот почему. – В ее голосе явно звучали ревнивые, мстительные нотки. – После всего, что я делала для него… Я хотела позвонить в какую-нибудь газету, но потом решила, а вдруг вы захотите. Я могу рассказать им, если вы не… Проверить, что значит – проверить? А, вы не можете по телефону? Хорошо, да, вы можете приехать и встретиться со мной, если хотите, приезжайте в… нет, не сегодня, я весь день на работе… да, ладно, тогда завтра утром.
Как вы найдете? Ладно, слушайте. Вы доедете до Ньюбери, потом повернете к Хангерфорду… – Она медленно объясняла, как проехать, чтобы он мог записать. – И там только один коттедж, вы не можете не заметить его. Да, я буду ждать вас около одиннадцати. Ладно. Как меня зовут?… Дорис Джонс. Да, правильно. Миссис Дорис Джонс… Ну пока.
Он положил трубку, и послышались частые гудки.
– Рыба проглотила крючок, леску и грузило, – вздохнула Джоанна.
Когда открылись банки, я пошел и взял сто пятьдесят фунтов. Как сказала Джоанна, мой план был сложный и дорогой, но именно потому, что сложный и дорогой, он давал результат высшего класса, и, в конце концов, я делал комплимент Кемп-Лоуру, копируя его метод. И вообще зачем нужны деньги, если я не могу получить за них то, что хочу, сами по себе они мне вовсе не нужны. А я хотел отплатить ему его собственной монетой.
Когда я в полдень приехал к фермеру, который обещал одолжить мне "лендровер" и автоприцеп, они уже стояли готовые во дворе, я купил у фермера два тюка соломы и тюк сена, и мы погрузили их сзади в "лендровер". Пообещав вернуть машины вечером, я поехал к владельцу лошади, с которым договорился встретиться по объявлению в еженедельнике "Лошадь и собака".
Крупная двенадцатилетняя каурая кобыла выглядела совсем неплохо. Амбициозный хозяин продавал ее только потому, что она не могла бегать так быстро, как ему бы хотелось. Он сказал, что ее имя Баттонхук. Я заплатил ему восемьдесят пять фунтов и погрузил кобылу в автоприцеп.
Тремя часами позже, полпятого, мы прибыли на лужайку перед коттеджем. Я спрятал машину и прицеп с Баттонхук в кустах позади дома. Кобыла спокойно ждала в автоприцепе, пока я носил солому в комнату с отрезками водопроводной трубы, зацементированными в оконный проем, наполнил для нее ведро дождевой водой из бочки и принес охапку сена.
Симпатичная старушка, подумал я, когда она осторожно вышла из автоприцепа и, не сопротивляясь, без шума, прошла по тропинке к входной двери, потом через холл в комнату, приготовленную для нее. Я дал ей немного сахара, почесал за ушами, и она игриво положила голову мне на грудь. Убедившись, что Баттонхук как будто довольна необычным и не очень просторным стойлом, я закрыл дверь в комнату и повесил замок. Потом обошел коттедж и проверил, крепко ли держатся в окне трубы. Они держались крепко.
Кобыла подошла к окну и пыталась просунуть морду в раму без стекол, но трубы мешали ей. Я протянул руку и погладил морду, ее ноздри раздулись от удовольствия. Потом она вернулась в угол, где лежало сено, и доверчиво принялась есть.
Я перенес остальное сено и солому в комнаты по фасаду, закрыл входную дверь, с трудом развернул на маленькой лужайке "лендровер" с прицепом и направился к фермеру. Вернув ему машину, я поблагодарил И на взятом напрокат автомобиле вернулся к Джоанне.
Когда я вошел, она соскочила с софы, где сидела и читала, и радостно поцеловала меня в губы. Это был совершенно неосознанный поступок, без мысли, и он удивил нас обоих. Я положил руки ей на плечи и недоверчиво смотрел в темные глаза, удивление в них сменилось смущением, а смущение перешло в панику. Я повернулся спиной, чтобы дать ей время прийти в себя. Снимая куртку, я спокойно сказал:
– Коттедж принял жильца. Большую каурую кобылу с добрым характером.
– Просто я рада… что ты вернулся, – чересчур громко сказала она.
– Прекрасно, – спокойно согласился я. – Можно мне пожарить яичницу?
– В кухне есть немного грибов для омлета, – более естественно сообщила Джоанна.
– Потрясающе, – обрадовался я и пошел в кухню. Потом она принялась готовить для меня омлет, а я рассказывал о Баттонхук, и трудный момент миновал.
Позже Джоанна сказала, что утром поедет со мной в коттедж.
– Нет, – запротестовал я.
– Да. Он ждет, что миссис Дорис Джонс откроет ему дверь. И гораздо лучше, если она откроет.
Я не смог переубедить ее.
– Я уверена, что ты не подумал о занавесках на окна. Если ты хочешь, чтобы он вошел в твою гостиную, она должна выглядеть нормально. Вероятно, у него острый нюх на такие вещи. – Она вытащила из шкафа какой-то цветастый ситец. – Мы возьмем булавки и сделаем из него занавески. – Она деловито укладывала в коробку булавки и ножницы, затем скатала легкий старый ковер, на котором стоял мольберт, и сняла со стены картину, изображавшую цветы.
– Это зачем?
– Чтобы украсить холл. Так он будет лучше выглядеть.
Мы сложили вещи, которые она собрала, в аккуратный сверток и положили к дверям, я добавил две коробки сахара, большой электрический, фонарь, который она держала на случай, если перегорят пробки, и веник.
После того порывистого поцелуя софа показалась мне безводной пустыней.