Бурный финиш - Дик Фрэнсис 7 стр.


* * *

Когда на следующее утро в восемь мы вылетали из Гатвика, небо было оранжево-серым, еще не просыпавшийся снег висел в тучах, как икра в лягушачьем брюхе. Уходя от надвигающейся непогоды, мы везли в Милан восемь маток. К моему облегчению, Тимми и Конкер вернулись к работе, но, судя по тому, что я от них услышал, каникулы не принесли им радости. Я слышал, как Конкер, маленький человечек, отец семи хулиганов, жаловался, что все эти дни только готовил и мыл посуду, пока его жена валялась в постели якобы с гриппом. Тимми выразил свое сочувствие характерным для него громким фырканьем. У этого коренастого черноволосого валлийца были бесконечные катары верхних дыхательных путей, он очень страдал от них, и все вокруг тоже. Из-за носоглотки, упрямо повторял он после очередного приступа кашля и харканья, он бросил работу шахтера, хотя это было потомственной профессией. Февральские каникулы, по его убеждению, действительно принесли мало радости.

- И какой же у вас отпуск? - спросил я, налаживая трос.

- Одна неделя в два месяца, - отозвался Конкер. - Черт, не говорите только, что вы не поинтересовались этим, когда нанимались на работу.

- Увы, не поинтересовался.

- Значит, из вас выжмут все соки, - серьезно сказал Конкер. - Когда нанимаешься на работу, надо четко оговаривать все: зарплату, сверхурочные, оплаченный отпуск, премии, пенсионные и все такое прочее. Если ты не будешь защищать свои права, никто этого за тебя не сделает. Тут профсоюза нет, разве что профсоюз сельскохозяйственных рабочих, если он вас устраивает - меня лично нет. Старик Ярдман ничего не делает даром, учтите. Если хотите иметь отпуск, оговорите это с ним, а то не получите ни одного свободного денечка. Я точно говорю.

- Спасибо... Надо будет поговорить.

- Имейте в виду, - добавил Тимми в своей мягкой валлийской манере. - У нас бывают и другие выходные. Мистер Ярдман не заставляет делать больше двух перелетов в неделю, что правда, то правда. Разве что ты сам готов лететь.

- Ясно, - отозвался я. - А если вы не хотите лететь, то летят Билли и Альф, так?

- В общем-то да, - сказал Тимми, закрепив окончательно брусья бокса и вытерев руки о штаны.

Я вспомнил, как Саймон говорил, что мой предшественник Питерс очень любил качать права. Похоже, своим антиэксплуататорским пылом Конкер заразился именно от него. На самом деле я понимал, что у них со свободным временем дело обстоит очень даже неплохо. Разумеется, доставка груза туда и обратно за один день означала часов двенадцать работы, но две такие поездки за семь дней вовсе не были каторгой. Интереса ради я стал подсчитывать, сколько я работаю в неделю, и никак не выходило больше сорока часов. "Они сами не понимают, как им повезло", - подумал я с усмешкой и помахал рукой работникам, чтобы они убрали трап.

В самолете было шумно и тесно. Проходы вокруг боксов были такими узкими, что двоим никак было не разминуться. Кроме того, передвигаться взад и вперед можно было, лишь согнувшись в три погибели. Самолет, как правило, выполнял пассажирские рейсы, и справа и слева имелись низкие полки для багажа. Полки, правда, откидывались, но задвижки плохо их держали, и потому гораздо проще было оставлять их опушенными, чем рисковать в любой момент получить полкой по голове. В сочетании с цепями, протянувшимися во все стороны на высоте лодыжек, это создавало самые плохие условия работы за всю мою недолгую карьеру. Но Конкер, как ни странно, не жаловался. Похоже, ему не случалось летать с Питерсом на "ДС-4".

После взлета, убедившись, что лошади в порядке и не волнуются, мы отправились выпить кофе. Бортинженер, высокий худой человек, имевший привычку, задавая вопрос, быстро поднимать и опускать бровь, разливал кофе в пластмассовые стаканчики. Он уже наполнил два, на которых фломастером было выведено: "Патрик" и "Боб", и отнес их в кабину командиру и второму пилоту. Затем, спросив наши имена, написал их на стаканчиках.

- У нас их не такой большой запас, чтобы каждый раз выбрасывать, - пояснил он, протягивая мне стаканчик с надписью: "Генри". - Сахар? - Он вынул мешок с двумя фунтами гранулированного сахарного песка и красную пластмассовую ложку. - Я знаю, как вы пьете кофе. Командир тоже пьет с сахаром.

Мы пили горячую коричневую жидкость. Кофе там и не пахло, но если принять во внимание, что этот неизвестный напиток утолял жажду, было неплохо.

Вокруг все дребезжало от вибрации и рева моторов, кофе плескался в стаканчиках. Бортинженер осторожно прихлебывал из стаканчика с надписью: "Майк".

- Хороший груз везете, - заметил он. - Будущих мамаш, значит?

Конкер, Тимми и я одновременно кивнули.

- Они итальянские?

Теперь мы одновременно покачали головами. Ну просто номер на эстраде.

- Откуда они?

- Английские матки, которых будут спаривать с итальянскими производителями, - пустился в пояснения Конкер, который одно время работал на племенном заводе и был бы просто счастлив, если бы одна из кобыл преждевременно ожеребилась прямо в самолете.

- Хватит меня разыгрывать, - сказал бортинженер.

- Я правду говорю, - возразил Конкер. - Им придется жеребиться на том заводе, где им предстоит следующая случка.

- Почему это? - Бровь механика снова задергалась.

- Потому что период беременности у лошадей - одиннадцать месяцев. А кобыла приносит жеребенка раз в год, так? Стало быть, остаются всего четыре недели между родами и зачатием, верно?! Ну а четырехнедельного жеребенка нельзя ташить по холоду за сотни миль. Стало быть, там, где кобыла рожает одного, она и зачинает другого, понятно?

- Понятно, - сказал бортинженер. - Вполне понятно.

- Эта вот, - сказал Конкер, указывая на красивую коричневую шелковистую голову в переднем боксе - из-за общей тесноты она была чуть ли не над нами, - эта вот отправляется на случку с Мольведо.

- Откуда ты знаешь? - спросил бортинженер.

- Мне сказал шофер, который ее привез.

Появился второй пилот и сказал, что командир корабля просит налить еще кофе.

- Уже! Это не человек, а танкер какой-то! - Бортинженер подлил еще кофе в стакан, помеченный: "Патрик".

- Вы не отнесете? - попросил второй пилот, протягивая мне стакан. - А то у меня тут одно важное дело. - Согнувшись, он проскочил под носом любопытной будущей супруги Мольведо и двинулся, переступая через тросы, к уборной.

Я отнес дымящийся кофе в кабину пилота. Командир в белоснежной рубашке и без пиджака, несмотря на мороз за бортом, вяло протянул руку за стаканом и поблагодарил кивком. Я на секунду задержался, оглядывая приборы, а он жестом пригласил меня придвинуться к нему - грохот стоял такой, что заглушал все слова.

- Вы начальник над лошадьми?

- Да.

- Хотите присесть? - Он показал на пустое кресло второго пилота.

- С удовольствием.

Он изобразил рукой "добро пожаловать", и я скользнул в удобное пилотское кресло рядом с ним. Кабина была тесная, учитывая, сколько в ней всего находилось, а также старая и обшарпанная. Но я почувствовал себя в ней как дома.

Я с интересом осматривал приборы. Мне никогда не приходилось водить четырехмоторные самолеты по той простой причине, что в Фенланде имелись только одно- и двухмоторные. Даже маленькие двухмоторные машины вроде "Ацтека", на котором я на днях летал в Глениглз, стоили дорого - летный час обходился в тридцать пять фунтов. Я сильно сомневался, что накоплю достаточно денег, чтобы поднять в воздух большую машину, даже если у меня появится необходимый для этого опыт. Да и вообще, один человек не может просто так взять и взмыть в небо на настоящем авиалайнере. Тем не менее я был рад пополнить свой запас знаний.

Патрик жестом велел мне надеть наушники с микрофоном, висевшие на полукруглом штурвале. Я надел, и он начал объяснять, для чего все эти диски и приборы. Это был первый летчик за все время моей работы у Ярдмана, который взял на себя труд рассказать мне, что к чему. Я слушал, благодарно кивал и не говорил, что большая часть того, что он объясняет, мне давно и хорошо известна.

Патрик был крупным мужчиной лет тридцати, с прямыми рыжеватыми волосами, театрально торчавшими утиными хвостиками на затылке, и светло-янтарными глазами, как у кошки. Уголки его губ загибались кверху, отчего на его лице постоянно было нечто напоминающее улыбку, даже когда он и не думал улыбаться. Казалось, все в мире его радовало, и зло было раз и навсегда побеждено. В дальнейшем я имел возможность убедиться, что это первое впечатление не было обманчивым. Патрик верил в добро, даже когда зло смотрело на него в упор. У него была ни на чем не основанная вера в хорошее в человеке, словно у инспектора по делам досрочно освобожденных. Но в те первые полчаса я лишь понял, что Патрик - спокойный, внимательный, уверенный в себе и надежный пилот. Он настроился на частоту радиомаяка в Дьепе, попутно объясняя мне, что делает, потом принял сводку погоды и взял курс на Париж.

- Мы долетим до Средиземного моря и пойдем вдоль побережья, - пояснил он мне. - Над Альпами большая облачность, и нет смысла лететь напрямик. Самолет не герметизирован, и мы не можем идти на большой высоте. В принципе, мы не должны превышать десять тысяч футов, хотя и четырнадцать ничего, если у вас нормальное сердце. Но в такую погоду и четырнадцати может оказаться недостаточно, поэтому придется сделать крюк.

Я одобрительно кивнул, а он взглянул второй раз за десять минут, как работает антиобледенитель, и сказал:

- Наша птичка может лететь, только если льда на ней не больше, чем четверть тонны. А антиобледенители на прошлой неделе пришлось ремонтировать. - И с улыбкой добавил: - Но теперь порядок. Я проверял их раз шесть, и они работают как положено.

Он отломил банан из связки за приборной доской и очистил его. Затем спокойно приоткрыл окно на несколько дюймов и выкинул кожуру. Я одобрительно усмехнулся. Патрик мне нравился.

Вернулся второй пилот. Я уступил ему место и до конца полета оставался с лошадьми.

Францию мы миновали без приключений. Долетев до Дижона, повернули на юг и полетели над долиной реки Роны. У Сен-Тропеза свернули на восток, а над Альбенгой - на север и совершили посадку в миланском аэропорту Мальпенса ровно через четыре часа после вылета из Гатвика.

В Италии было холодно. Когда двери отворились и нас обдало ледяным воздухом - температура снаружи была градусов на тридцать ниже, - мы увидели, как работники в голубом стали подкатывать роскошный трап, а от здания аэропорта к нам направились три таможенника. Они поднялись по трапу, и старший из них сказал что-то по-итальянски.

- Non parlo italiano, - произнес я единственную известную мне фразу на этом языке, от которой было мало толку.

- Non importa, - сказал он, взяв у меня документы маток, и двое его помощников стали переходить от лошади к лошади, вслух произнося описание каждой из них.

Все было в порядке. Таможенник вернул мне документы с вежливым поклоном и увел за собой две свои тени. Снова мы занялись привычной выгрузкой четвероногого товара в автофургоны, причем Конкер вовсю суетился вокруг кобылы, спешившей к Мольведо.

В нашем распоряжении был час до погрузки аналогичных пассажиров, путешествующих в обратном направлении с теми же целями, и мы с Тимми и Конкером отправились в здание аэропорта, чтобы поесть. У дверей нас встретил Патрик, выглядевший весьма официально в синем кителе с золотыми шевронами и погонами.

- Сегодня мы обратно не полетим, - сказал он, - так что вы, ребята, можете не торопиться.

- А в чем дело? - спросил Тимми, громко сопя.

- Снежная буря. Не успели мы вылететь, как начался такой снегопад, словно прорвали перину. Засыпало весь юг Англии, и над Ла-Маншем то же самое. Давление так упало, что барометр зашкаливает. Короче, инструкции - оставаться здесь.

- Ох уж эти макароны, - философски заметил Конкер. - От них в животе беспорядок.

Он и Тимми отправились подкрепиться, а Патрик показал мне, откуда я могу дать телеграмму Ярдману и хозяевам лошадей, чтобы сообщить о задержке. Затем мы вернулись к самолету. Патрик забрал свою сумку, а я завернул обратно прибывшую партию итальянских кобыл. Когда я закончил все свои дела, Патрик помог мне запереть двойные двери, после чего мы прошли по разобранным боксам через салон и спустились по лесенке возле кабины.

- Где ты собираешься ночевать? - спросил меня Патрик.

- В отеле, наверное.

- Если хочешь, поехали со мной. Когда я застреваю в Милане, то ночую в одной семье, у них комната на двоих.

Как всегда, я испытывал сильное желание побыть одному, но, вспомнив, что я даже толком не в состоянии заказать по-итальянски номер в отеле и из развлечений могу рассчитывать лишь на осмотр памятников архитектуры, поблагодарил и принял предложение.

- Тебе у них понравится, - уверил меня Патрик.

Мы прошли ярдов двести молча, затем он спросил:

- Правда, что ты виконт?

- Я "Боинг".

Он хмыкнул и добавил:

- Если быть точным, то этот маленький валлиец назвал тебя "чертов виконт".

- Для тебя это существенно, виконт я или нет?

- Абсолютно несущественно.

- Тогда все в порядке.

- Так ты виконт?

- В общем, да.

Через стеклянные двери мы вошли в аэропорт. Это было просторное помещение с каменным полом и стеклянными стенами.

Вдоль одной из стен тянулся прилавок с разными товарами, в основном сувенирами. Они были и в витринах, и на полках по всей стене. Там были шелковые галстуки, куклы в национальных костюмах, книги, открытки с местными видами. Хозяйничала здесь высокая темноволосая девушка в темном платье. При виде Патрика лицо ее засветилось.

- Привет, Патрик! - крикнула она. - Как дела?

Он ответил ей по-итальянски, а затем, словно поразмыслив, махнул мне рукой.

- Габриэлла... Генри, - представил он нас, а потом что-то спросил ее по-итальянски.

Она пристально посмотрела на меня и ответила:

- Si, Henry anche.

- Ну и договорились, - сказал Патрик.

- Ты хочешь сказать, что мы остановимся у Габриэллы? - осведомился я.

Он напрягся:

- Ты возражаешь?

Я посмотрел на Габриэллу, а она - на меня.

- Я думаю, что это слишком прекрасно, чтобы быть правдой, - ответил я.

Только через десять минут, в течение которых она трещала с Патриком, я вдруг осознал, что не говорю по-итальянски, а единственное английское слово, которое знает Габриэлла, это "хэлло".

Глава 6

Это было как вспышка молнии! Между двумя ударами сердца мне вдруг стало ясно, что имели в виду лирические поэты всех времен и народов. Я наконец понял, почему римлянин Антоний забыл всякую гордость, увидев Клеопатру, почему троянец Парис похитил Елену, что и вызвало десятилетнюю войну, почему Леандр утонул, в очередной раз переплывая Дарданеллы, чтобы увидеть Геро. Удаленность от дома, необычность и загадочность ситуации - все это делало свое дело. В соседку, например, так не влюбишься. С другой стороны, это никак не объясняло, почему любовь подступила ко мне именно сейчас, почему именно эта девушка заставила так играть мою кровь. Я стоял на холодном камне, испытывая такое чувство, словно меня поразила молния. Мир покачнулся, а воздух заискрился. Февральский серый денек стал ослепительно ярким, и все из-за девушки, которая продавала сувениры туристам.

Как ни странно, с ней случилось то же самое. Возможно, все дело в том, что любовь поразила нас одновременно. Точно сказать не могу. Но я увидел, как ее глаза заблестели, как она повеселела, решил, что все это в мою честь. Мои сдержанные манеры и русые волосы редко приводили девушек в восторг, и поскольку я никогда не ставил себе цели производить на них неизгладимое впечатление, тем реже мне это удавалось. Даже те, кто хотел выйти замуж за мой титул, порой были не прочь зевнуть в моем присутствии. Что сделало реакцию Габриэллы вдвойне неотразимой.

- Господи! - весело воскликнул Патрик, когда она не ответила на дважды повторенный им вопрос. - Может, вы перестанете таращиться друг на друга?

- Габриэлла, - сказал я.

- Si?

- Габриэлла...

Патрик засмеялся и сказал:

- Ну, так вы далеко не уйдете.

- Paries francais? - тревожно осведомилась Габриэлла.

- Говоришь по-французски? - перевел Патрик.

- Да, - сказал я с облегчением и засмеялся. - Более или менее.

Поскольку мы были избавлены от необходимости соблюдать стилистические тонкости французского диалога, а также зная наперед, что рано или поздно мы все равно этим закончим, мы сразу перешли на "ты". Патрик немного послушал нас, рассмеялся и сообщил на трех языках, что мы психи.

Что я стал психом, на этот счет сомнений не было. Патрик прекрасно выдержал наше безумие - мы сидели в ресторанчике, и он рассказывал мне о Габриэлле и ее семье. Из-за нашего столика было видно, как она передвигается вдоль длинного прилавка, продавая безделушки. Она вся состояла из выпуклостей и округлостей, и это, по контрасту с плоскими бедрами, плоскими животами и плоской грудью многих дебютанток, гостивших у нас по уик-эндам, согревало, как костер в снежную ночь. Ее овальное бледное лицо напоминало мне портреты художников Средневековья - тот же тип лица, сохранившийся за многие столетия. Лицо ее, за исключением тех моментов, когда она улыбалась, оставалось таким невозмутимо-спокойным, что могло даже показаться недружелюбным.

После того как она смутила нескольких застенчивых покупателей своей отстраненной манерой держаться, мне показалось, что работа продавщицы ей не по характеру, и я поведал о своей гипотезе Патрику.

- Согласен, - сказал он, - но для тех, кто занимается контрабандой, нет места для работы лучше, чем аэропорт.

- Контрабандой? - удивился я.

- Именно, - повторил он, наслаждаясь произведенным эффектом.

- Не может быть! Она контрабандистка?

- Как и я, - с улыбкой добавил Патрик.

Я ошарашенно уставился в чашку и пробормотал:

- Вы не соответствуете моим представлениям о контрабандистах.

- Что ты, Генри. Я лишь один из многих, кто доставляет товар Габриэлле.

- Что же это за товар? - медленно спросил я, боясь ответа.

Патрик запустил руку во внутренний карман пиджака, вытащил флакон высотой в пять дюймов и протянул его мне. На этикетке было написано: "200 таблеток аспирина ВР". Флакон коричневого стекла был полон таблеток. Я отвинтил крышку, вынул вату и вытряхнул несколько на ладонь.

- Только не принимай, - улыбнулся Патрик, - тебе от них пользы не будет.

- Это не аспирин? - спросил я, убирая таблетки обратно и снова завинчивая крышечку.

- Нет.

- А что же?

- Противозачаточные пилюли.

- Что-что?!

- Италия - страна католическая, - напомнил Патрик, - и потому такие таблетки здесь не купишь. Но итальянским женщинам не хочется постоянно работать на ниве воспроизводства. А эти таблетки позволяют избегать последствий пылкой любви, так что самые дотошные мужья не заподозрят неладного.

- Господи боже! - только и сказал я.

Назад Дальше