Бывший сокурсник предложил Але плёвую работёнку: сиделочкой посидеть у старой тётки, работа не грязная, не нервная, вообще считай, никакая - сиди и слушай, что старушка будет лопотать. А тётка то и дело говорит о каком-то кладе…
Рустем Сабиров
Гном и Кассандра
Тётушка Ивсталия трогательно напоминала джунгарского хомячка: махонькая, нахохленная, вся серебристо-каштановая, с чрезвычайно подвижными глазками-бусинками и столь же подвижным морщинистым носом. И двигалась вперевалочку, - хомячок и есть. Она была в долгополом стеганом халате с толстым, стоячим воротником. Седые волосы были подобраны назад и схвачены в жгутик, напоминающий помазок для бритья. У нее хитровато-простодушное лицо человека, который все досконально про тебя знает, покудова молчит, но при случае непременно скажет.
- Ну вот, - сказала она наконец скрипучим, надтреснутым голосом, едва увидев Алю. - Я так и знала. Стоило твоей Инге отлучиться, ты уже тащишь в дом шлюху.
- Я… - Аля ошеломленно вытаращила глаза, не зная, что сказать.
- Аль, ну я ж предупреждал, - Станислав Игнатьич засмеялся деланным шуршащим смехом и ободряюще тиснул ее за локоток, - ну она у нас… с причудами.
- Да пошла бы она к чертовой матери со своими причудами! - Аля вырвала руку, глянув на обоих расширившимися от ярости глазами. - И ты тоже - туда же.
- Я так поняла, что "чертовой матери" - это еще слабо сказано? - старушка вопросительно склонила голову. - Так?
- Именно так, - буркнула Аля уже немного смущенно.
- Ха! - тотчас услышала сипловато придушенный голос старухи. - Ха! Это то, что надо, клянусь былой невинностью.
- Я так понял, тетя Тася, что она вам понравилась? - лицо Стаса растеклось, как желток на сковороде.
- Мне не нравится никто. Но она мне подходит, сего и достаточно.
- Зато она мне не подходит! - Аля повернулась, намереваясь уйти. - Хабалка рыбная!
- Кась, ну успокойся ты, - умоляюще запричитал Станислав Игнатьич, заломив по-бабьи руки.
- Это не беда, душечка, - тетушка Ивсталия не удостоила его взглядом. - Главное, ты мне подходишь. И запомни: работодатель, в данном случае я, не обязан нравиться. У тебя характер, у меня характер. Это нормально. Как звать вас, говорите, дитя моё? - спросила она, прищурившись и склонив голову на бок.
- Меня? - Аля все еще не могла оправиться. - Меня - Аля.
- Аля! Это интересно. А полностью как? Алевтина? Альбина? Альфия? Альдонса? Дульсинея? Как? Да перестаньте же вы пыхтеть, как рассерженный ежик! Говорю же - не со зла я. То есть, со зла. Но не на вас. Так как?
- Ариадна, - вызывающе ответила Аля и вновь грозно насупилась. - Вы что-то имеете против, уважаемая…
- Да боже сохрани, душечка. Назвали - носи. Просто - Ариадна… Мне она, помнится, рисовалась этакой пышнотелой, как теперь говорят, сексапильной, критянкой с обильным бюстом и гибкими бедрами. Танцовщицей. Да. Вы знаете, что она была танцовщицей? Ко всему прочему. Вы, кстати, умеете танцевать? Кстати, а почему это Стас назвал вас как-то… Каской что ли?
- Касей. Ну так меня звали в детстве. Просто у меня до двенадцати лет было другое имя.
- Да? Это интересно. И какое? Кассиопея?
- Кассандра, - ответила Аля, густо покраснев.
- Ну-у! Тогда лучше Аля. Кассандра, чтоб вы знали была писаной красавицей. А ты… как бы это тебе сказать…
- Мне плевать, что вы думаете о моей внешности.
- Разумеется, золотко. Как и мне на тебя. Мы с тобой почти в равных правах. Разница одна: я тебе плачу, а не ты мне.
- У вас тоже, если на то пошло, имя не самое частое.
- Не самое, верно. Но тезки у меня есть, поверьте. Мой отец сперва хотел меня назвать Семирой, в честь Кирова, Сергея Мироныча. Но потом передумал. Надеялся, это его спасет. Не спасло, однако… Ну так что ж вы стоите, как часовой у знамени. Сядьте, поболтаем…
Аля и Стас учились когда-то в одном классе. Потом, так как-то вышло учились в одной группе университета. На третьем курсе у них приключился роман, Стас даже хотел затащить ее в постель, да, собственно, уже и затащил. Но тут вернулись нежданно воротившиеся из гостей родители. Мамаша по обыкновению приревновала папашу к кому-то, они гневно пререкались в прихожей, затем пререкания переместились на кухню, и Аля под этой шершавый шумок успела одеться и безнаказанно выскочить из квартиры, оставив, естественно, косметичку и книжечку стихов Ирины Снеговой.
Засим роман как-то сдулся.
Отец Стаса, Игнатий Борисович, был уважаемый человек. Более чем. Преподавал философию у них на факультете и слыл самым маститым в городе лениноведом. Прозвище у него было Отец Игнатий, а еще - Булыжник. Потому что он в самом деле напоминал известный в ту пору памятник "Булыжник - оружие пролетариата". Причем, не самого пролетария, а именно булыжник. Такой же непреклонный, твердокаменный, волевой. Автор пухлой брошюры "Негасимый свет. Анализ книги В.И. Ленина "Государство и революция"", переведенный, кстати, на два языка - марийский и коми-пермяцкий. Однажды повесил на двери своего рабочего кабинета объявление: "Просьба не беспокоить. Читаю материалы XXVII съезда партии". Студенты не верили и бегали смотреть.
Жена его, Зинаида Эрнестовна, работала на той же кафедре старшим преподавателем, зорко следила, чтобы студенты назубок знали упомянутую брошюру ее мужа, всячески ссылались на нее, и изощренно ревновала его к студенткам, преподавательницам, лаборанткам, буфетчицам и уборщицам.
За обеденным столом Игнатий Борисович имел обыкновение, вдруг перестав жевать, замирать на какое-то время, затем, затем добыв из за пазухи блокнот, делать какие-то заметки. Окружающим надлежало впадать в тоскливо-почтительный ступор.
Это было давно. Сейчас Игнатий Борисович давно на пенсии, но выглядит по-прежнему булыжно. Правда речь его стала немного невнятной, рот почему-то перестал закрываться до конца, а в глазах воцарилась неопределенная задумчивость. Дома ему, однако, не сидится, он работает в приемной регионального отделения партии "Единая Россия". Сидит с секретаршей Дарьей в каморке под лестницей и задает строгие вопросы посетителям.
Зинаида Эрнестовна периодически наведывается к нему на работу, носит термосы с супом и гневно косится на секретаршу Дарью. После этих супчиков в комнате стоит такой дух, будто тут плотно пообедал гороховым супом с чесночком взвод солдат, и Дарья с проклятьями выходит покурить с девочками в туалет, оставив дверь распахнутой настежь.
Со временем Стас стал Станиславом Игнатьевичем, из комсомольского лидера сначала стал владельцем пиццерии, затем совладельцем сети киосков сперва машинных масел, затем корейского текстиля. Затем чуток отсидел, после чего осел менеджером по продажам дешевых телефонов.
Аля защитила кандидатскую на тему "Слово и философия Германа Гессе", преподавала зарубежную литературу и историю изобразительного искусства в местном театральном училище, и при всём при этом так и осталась Алей. Даже студенты именовали ее именно так и никак иначе.
Мужчины у нее случались, и, кстати, не так уж редко, как кой-кому могло бы показаться. Но они исчезали из ее жизни столь быстро и безболезненно, что она, право, и не успевала их толком разглядеть. От одного из них, заезжего режиссера какого-то питерского молодежного театра, у нее родилась Вика. Приехал в училище дать мастер-класс по режиссуре. Ну и дал. Всем сообща, а ей - персонально. Мастер-класс. Дал да и уехал себе.
Станислав Игнатьевич окликнул Алю на улице, причем мало того, что окликнул по той дурацкой, давней, с таким трудом отлипшей от нее школьной кличке, но еще и облапил прилюдно, причем много ниже талии.
- Каська! - заорал Станислав Игнатьевич.
- Здрасьте, здрасьте, Станислав Игнатьевич, - зашипела Аля, морщась и с трудом высвобождаясь из потных объятий бывшего друга. От него к тому же густо пахнуло чем-то мучнистым, сахаристым и уксусным. - Что это на вас такое нашло, ей богу?
- Да я… я просто рад тебя видеть, неужели не видно?
- Да видно, видно. Что случилось-то?…
* * *
Разговор переместился в кафе "Дамаскус". Станислав Игнатьич сытно прихлебывал кофий, шумно жевал какую-то хрустящую булочку и снисходительно расспрашивал о жизни, без особого внимания выслушивая ответы.
- А как у тебя с деньгами сейчас? - спросил он вдруг, критически оглядев меня ног до головы. - В смысле - хватает?
Ну да. Разглядел. Не леди Вандербильт, что верно, то верно. Увы. Куртешка пятилетней зрелости. Сапожки - страшнее смертного греха. Зато у нас глаза светло-серые, и ресницы свои, а не благоприобретенные, и ямочки на щечках… А что вас интересует? Что платят кутарки? Что часы опять сокращают? Что грядет переаттестация, и вообще, училище запросто могут признать неперспективным, и тогда - лети, голубка шизокрылая невесть куда?
- Да нормально всё. Как у всех.
Вот тебе и весь мой ответ. А он кивнул, словно ничего иного и не ждал.
- Слушай, Каська, а ты не хочешь подзаработать немного?
Эк, сказано-то как было. С растяжечкой такой леденцовой. Мсье монпансье. Вроде как, куда ты денешься с такими колготками, да с таким прикидом… Плеснуть бы тебе твой кофиёк в рожу. Однако, - спокойно, Аля, спокойно.
- Я тебе не Каська, понял? И если ты еще раз…
Да, вот так, именно так. И глаза чтоб под очочками полыхнули и жилка на лбу запульсировала. Чтоб знал, что ежели у меня растяжки на колготках… Стоп. Главное не разреветься. Итак уж дура дурой. А заработать - оно бы, конечно…
А Стас уже смущенно гогоча, хлопал меня по плечу, мял ладонь и с собачьей лаской глядел в глаза.
- В общем, короче. Работа плевая. Собственно, даже и не работа. Надо сиделочкой посидеть. У тетки моей. Тёти Таси. Она сейчас у меня живет. Ну вышло так. Ей семьдесят восемь лет. Сидеть надо три, от силы четыре часа в день. С трех до шести. До трех соседка согласилась сидеть. Это недели на три. Пока Инга, ну супруга моя, не приедет из Голландии. Работа не грязная, не нервная. Вообще считай, никакая. А?
- А, ну да! Горшки с говном выносить, да? Памперсы менять. И с каким интервалом тетушка опорожняется? Через каждые полчаса? Или процесс непрерывный?
- Аль, никаких горшков-памперсов. Тетя Тася ходит сама, хвала Господу. Надо просто присматривать. Ну вот поставит кофейник она на газ да и забудет. А он перекипит и - сама понимаешь. Апокалипсис. Она вообще-то адекватная. Ну почти. Лопочет порой всяку хрень, так ты и не слушай. То есть слушай, конечно, - тут Стас понизил голос и опустил глаза, - но ненужное пропускай.
- А! Ненужное. А есть нужное?
- Умница! - Стас аж подскочил, точно его булавкой кольнули. - Тебе ведь можно довериться? Раньше было можно. А теперь?…
- Говорите уже, папаша, а то я усну.
- Ну короче, так. У нее - или идея навязчивая, или уж я не знаю, что. Но она то и дело говорит о каком-то кладе. - Тут Стас вновь понизил голос до сиплого шепотка и глаза его выкатились из орбит.
- Кладе? Вау! Леди Макбет! Она, кстати, кто, Тася твоя, Таисия?
- Подымай ваше. Ивсталия! Ивсталия Аристарховна!
- Ух ты! Есть такое имя?
- Есть. Но редкое. Это в честь Отца народов. Усекаешь?
- Ну да. Она что, Сталина чтит?
- Она-то? Она вообще никого не чтит, кроме своего стебанутого сыночка. Но это отдельная тема, и ее лучше не касаться. Я о другом хотел…
- О кладе, что ль? Вы меня не для того ль, друг мой, сватаете, чтоб насчет сокровищ выведать? Если да, то наша встреча была ошибкой. Мне в чужих секретах копаться стрёмно и несподручно.
На самом-то деле я в душе-то давно уже согласилась. Окаянная, сучья нужда давно скребла костяшками по горлу. Кривлялась в зеркале, давила в бок локтями в забитой до отказа маршрутке, насмешливо хамила из-за прилавка. Смотрела на меня моими же глазами, шершавыми от злых, пересохших слез. Вот так. Просто как-то стыдновато было радостно кивая, рассыпаться бисером перед этой пухлой, чмокающей сластеной с глазами цвета толченого стекла. Сыскался тоже, туз без рейтуз.
- То есть, ты меня как бы наушницей берешь? Уткой подсадной.
- Ага, именно так, - Стас глянул с улыбчивой наглостью хозяина положения. - Неважно кем, главное - за сколько. А? Шкала нравственности варьирует и зависит от уровня гонорара. Так?
- Ишь, заговорили-то как, полупочтенный!
- А учителя были хорошие.
- Ха! Уже не Ивсталия ли Архимедовна?
- Аристарховна! И она в том числе. Кстати, она весьма интересный собеседник, когда в настроении. А если к тому же и…
- Об этом позже! - И вот тут я вдруг почувствовала, что разжиженная, слезливая злость вдруг затвердела, сверкнула выпаренными кристалликами. - Ты, Стасик, тут формулировал что-то о нравственности и гонораре. Меня как-то более последнее интересует. Итак?
- Ну… - Стас приосанился и глянул на меня оценивающе. - Я думаю… сто рублей. В смысле, в час.
- Сто? - Я громко рассмеялась. Вроде ничего получилось, естественно. - Это что же, братец-кролик, триста в день, что ль? Да это ж мне на такси туда-обратно проездиться. Не клеится у нас разговорчик.
- Так что, сто пятьдесят? - Стас огорченно насупился.
- Не, точно не склеился разговорчик. Так что вы, господин хороший, докушайте свой кнедлик да и ступайте себе домой к тетушке своей Ивсталии Ахиллесовне.
- Аристарховне, - рассеянно поправил ее Стас и тотчас спохватился. - Так тебе чего двести что ли надо? А?!
- Ну накиньте еще "полтос" сиротке безродной да и сойдемся, пожалуй.
- Ладно, - Стас сумрачно кивнул. - Созвонимся. - Глянул на меня с отдаленным подобием уважения. Правда какого-то странного. - Теперь так, да?
- Ага, - я вытащила из сумочки заранее, с болью душевной приготовленные две сотенные бумажки и - хрясь на стол! - Заплатите за кефир, Шура!
"Да! - сказала я себе, выйдя из кафе. - Именно так! Именно так теперь и будет. Только так теперь и будет. Только так!"
* * *
- Детка, ты ведь не думаешь, что племянник мой такой весь розовый фламинго, целочка в тумане, добился опекунства, которого, кстати, я вовсе и не просила, держит меня тут дармоежкой и тратится на сиделку, из любви к престарелой тетушке?
Шел уже третий день ее работы. Они сидели на кухне и пили какой-то цветочный чай с непроизносимым индокитайским названием.
- Не, не думаю, - Аля отхлебнула из чашки и благодушно зажмурилась. - Я как-то вообще не думаю о том, что меня не касается. Мое дело…
- Я твое дело уже поняла. Но во-первых, там, в квартире на Олькеницкого, прописан, кроме меня, и его сын. Добился-таки, гаденыш, не мытьем, так каканьем. Знаешь, чем примитивнее создание, тем совершенней у него дар убеждения. Сейчас сынок живет в Питере с дамочкой, которая годится ему в мамы. А в Питере он живет потому, что Инга, нынешняя жена, Стаса уже покушалась затащить его в постель, причем, как я понимаю, небезуспешно…
- Я, Ивсталия …
- Слушать сюда! Когда наш дом на Олькеницкого снесут, а когда его снесут - бог весть, так вот, когда его снесут, сынок его получит квартиру. Вопрос в том, кто сдохнет раньше, я или дом. Если я, то сынок его получит однокомнатную хавиру на выселках. А ежели дом, то сыночек, звать его, кстати, Игнатий, в честь деда, такого же дундука, так вот, он получит квартиру сравнительно сносную, а меня верней всего предполагается списать в дом престарелых на картофельный суп с шелухой и килькою в томате. На всю оставшуюся жизнь. А?
- М-да, - сочувственно кивнула Аля и вновь отхлебнула из чашки. - Так они сейчас ждут не дождутся, покуда вашу халупу снесут?
И тут красноватое, вспухшее веко старушки Ивсталии чуть приподнялось и под ним как будто зазмеилась махонькая искорка. Тут же и потухла.
- Ага! Но… тут есть некое "но". Тут, видишь ли, вся моя родня носится с каким-то кладом! Обстукивают стены. Добыли металлоискатель. Сапёры ее величества, итит твою! Соседи даже в милицию хотели заявить. Шапец полный. Вот почему вся моя родня - как на подбор, тупые, как шпалы?..
- Так нету что ли клада-то? - поинтересовалась Аля, простодушно хрустнув сухариком.
Тут искорка вновь чиркнула и пропала.
- А ты сама как думаешь?
- Я, тёть Тась, вообще ничего не думаю. Думать с проком надо. Без проку даже ежик не фырчит.
- И что, совсем неинтересно?
- Совсем-совсем. Я, тёть Тась, в детстве книжку читала. "Остров сокровищ". Вот там интересно было: пиастры, пираты! Карамба-коррида и черт побери!
- Fifteen men on the dead man's chest, - вдруг произнесла нараспев с старушка Ивсталия.
- Чего, чего? - не поняла Аля.
- Я говорю - пятнадцать человек на сундук мертвеца. Ты пей чай-то, пей. А то ссохнется. А вообще, ты мне определенно нравишься. Мне по душе люди, которые в нужный момент могут убедительно врать. А сейчас - маленькая просьбишка. Попробуй с полчасика перестать валять дурочку, а?
- Я-то попробую. Так ведь и пробовать с проком надо.
- А это от тебя зависит. Стасик тебя просил выведать про клад. Так?!
- Ага.
- Умница. Поморочь ему голову подольше. Дело нехитрое. Теперь о кладе. Клад есть, - Ивсталия выждала тяжеловесную паузу, буравя глазами беззаботно хлюпающую чаем Алю. - Есть. Только - не в доме. То есть, в доме, но не в квартире… Ты меня вообще-то слушаешь, или нет?! - она вдруг властно возвысила голос.
- Ага.